Хозяин кабинета отупело уставился на выложенные на стол деньги. Зрачки его глаз значительно расширились, а губы начали нервно подергиваться. Он машинально ослабил узел галстука, налил из графина в стакан воды и, выпив ее залпом, вытер губы тыльной стороной руки. Мысли беспорядочно роились у него в голове.
— Да я… собственно… доктор… ничего не имею против… Я сразу же понял… серьезность ваших намерений… но вы-то поймите и меня… С точки зрения здравого смысла, согласитесь, очень уж необычное предложение… Уберите деньги, доктор. Зачем так спешить… Время для этого пока еще не пришло. Еще рано, ведь все находится лишь на стадии обсуждения… Но я думаю, что… безусловно, смогу выполнить ваше такое необычное, ваше… такое смелое пожелание… Но только скажите, а почему все же так поздно? Именно в 20 часов?
Гость пожал плечами:
— Разве поздно? Но я думаю, что это совсем не так. Я думаю, что как раз вовремя. Вы только посмотрите, Жорж Саввич, даже название заведения «Арена-2000» нам указывает на это самое время. Именно так. Надо поставить точку или дефис в середине числа между нолями, и получится как раз двадцать ноль, ноль…
Директор филармонии на подобное разъяснение только недоуменно поморгал глазами и что-то непонятное пробурчал в ответ…
Через непродолжительное время доктор Гонзаго в сопровождении собаки вышел из филармонии на улицу. В кармане у него лежал свеженький контракт с заковыристой подписью руководителя и синей круглой печатью этой концертной организации на проведение в следующую субботу, двадцать пятого мая, поистине необычного не только для этого города, но, если выразиться точнее, и вообще… просто неслыханного концерта. Он хитро прищурился на проплывающие в небе барашки облаков и пробормотал сквозь зубы:
— Ну что ж, Роберто, будем надеяться, что жадность не заставит себя долго ждать. Она, как сорняк, очень быстро пускает корни. — И они тут же растворились среди пестрой толпы куда-то спешащих прохожих.
Итак, доктор Гонзаго покинул здание филармонии, а в главном кабинете этого концертного заведения после утреннего затишья жизнь начала просто бурлить. Жорж Бабий сделал несколько необходимых и, на удивление, успешных звонков, которые, откровенно говоря, прямо обрадовали и воодушевили его. Все складывалось как нельзя удачно. Так даже редко бывает. От удовольствия и предвкушения в скором будущем особенной удачи он энергично потер руки, подошел к большому старинному зеркалу в черном красивом резном обрамлении — подарку от одного близкого знакомого антиквара за некоторые полезные услуги, и, подмигнув своему довольному отображению, произнес:
— Я же не зря недавно говорил, что мы быстро отыграемся. И, как видишь, не ошибся. Ох, ну и нюх же у тебя, Жорж Саввич, я скажу! Просто отменный! — И он снова игриво подмигнул своему зеркальному двойнику.
Через некоторое время он вызвал в кабинет своего заместителя Аркадия Павловича Флегонтова, пятидесятилетнего полноватого мужчину с грустными большими глазами и тонкой полоской коротких рыжеватых усов, и ввел его в общих чертах в курс намечаемого дела, дав попутно некоторые необходимые указания и рекомендации.
Тот же, погладив свою крупную, коротко стриженную голову с седыми висками, конечно, изрядно удивился срокам и масштабам задуманного проекта, а услышав фамилии участников концерта, и вовсе просто испугался и побледнел с лица, выдавив по привычке свое неизменное в таких ситуациях «Однако!!!». Но, несколько успокоенный пламенными словами шефа насчет новых технологий и ноу-хау таинственной ассоциации, о чем убедительно говорил недавний гость, через какое-то время ушел к себе, а хозяин кабинета снова занял привычное место в любимом кресле и после недолгих размышлений набрал знакомый номер телефона. Буквально через мгновения лицо его ожило:
— Михаил Наумович, добрый день! Рад слышать тебя. Узнал? Все куешь, дорогой, не отходя от кассы? Как твое драгоценное? Что это голос у тебя такой невеселый, а? Нечему веселиться? А что так, какие-то серьезные проблемы возникли на светлом горизонте, дорогой? Сам еще толком не знаешь? Ну это на тебя совсем не похоже… Ну, ладно, ладно, я ближе к телу, — сыронизировал он, — кажется, есть интересное дельце, дорогой. И настолько интересное, я тебе прямо скажу, что нужно бы незамедлительно встретиться и обкашлять это тет-а-тет. Когда сможешь, Михаил Наумович? Хорошо! Так… сейчас на моих шестнадцать двадцать… четыре. Так… Понял. Отлично. Вполне устраивает. Ну, до встречи, дорогой. — Он аккуратненько положил трубку на место, снова задумчиво пробежался глазами по свежему контракту, подписанному им и Президентом Королевской зрелищной ассоциации доктором Гонзаго, многозначительно улыбнулся и потянулся к графину с водой.
Глава ДЕСЯТАЯ
Опрометчивый шаг
Майское солнце уже почти совсем закатилось за горизонт, а последние лучи его, наливаясь и краснея от натуги, еще упрямо цеплялись за макушки деревьев и крыши домов, пытаясь изо всех сил задержать упрямо надвигающуюся на город темноту. Но у них ничего не получалось. Вечерние тени густели на глазах.
Скрипнула входная стеклянная дверь, и на крыльце гостиницы показался мужчина с маленьким черным пуделем на поводке. Спустившись вниз по ступенькам, они оказались на пешеходном тротуаре. Мужчина наклонился, отстегнул поводок от собаки, при этом что-то сказав ей на ухо, и они неспешно направились в сторону Первомайского бульвара.
Дорогие читатели, вы, наверное, уже догадались, что это был никто иной, как доктор Гонзаго со своим пуделем Роберто.
Буквально еще через несколько мгновений входная дверь скрипнула вновь и пропустила на выход невысокого, худенького телосложением парня в черной футболке и синих джинсах. Он покрутил по сторонам коротко стриженной головой, задержал взгляд на удалявшихся фигурах мужчины и собаки и быстро перешел на другую сторону улицы, где в тени деревьев одиноко скучал поджидавший, очевидно его, черный автомобиль.
Из машины тут же выскочили еще двое парней, и, бросая взгляды на удалявшихся мужчину с собакой, они начали между собой негромко переговариваться:
— Ты это чего, блин, не сказал нам, что он с собакой выкатится? — обратился крепкого телосложения парень с коротким ершиком светлых волос на голове к худому парню, только что вышедшему из гостиницы.
— Да ты чего, Филя? Это с какой такой еще собакой? Он был один. Никакого барбоса у него там не было, я те точно говорю, — быстро ответил худенький.
— Ты чего гонишь нам, Шкет? — набычился крепкий. — Я что, ослеп, что ли? И Серый тоже? Они вместе с шавкой выкатились сюда. Ты чем, затылком, что ли, смотрел? Протри зеньки!
— Да вы, пацаны, об чем хоть толкуете? Да провалиться мне вот на этом самом месте! Я же видел, ну вот как вас, что он выходил один, и эта самая сумка, значит, у него в руках была, — испугавшись глазами, обиделся и заныл худенький.
— Ну ты, Шкет, даешь, — фыркнул и постучал себя по лбу здоровенным кулаком третий, самый высокий и самый лохматый, которого называли Серым, — Филя правильно говорит, что они вывалились вместе. Интересно это у тебя получается: мужик, значит, к выходу шел один, а как вышел… так сразу оказался вдвоем… Очень занятно! Ладно, братва, потом разберемся. Надо топать за ними. Но с шавкой, блин, сами понимаете, что дело гораздо хужее. Может такой вой поднять в самый неподходящий момент, что все дело к чертовой матери испортит. Надо чего-то насчет нее срочно мозговать… Слышь, пацаны, а лучше бы всего… так шефа поставить в известность. Он мужик башковитый, вот пусть сам и шурупит.
Они еще немного пошептались. Худенький сел в машину, а двое других быстрым шагом направились вслед за доктором Гонзаго.
А в то же самое время в окнах кабинета директора филармонии все еще горел свет. Несмотря даже на субботу и столь поздний час, рабочий день директора филармонии сегодня заканчиваться явно не желал. Нетерпеливо постукивая кончиками пальцев о крышку стола и поглядывая на стрелки настенных часов, Жорж Бабий о чем-то напряженно размышлял. Лоб его прорезали три глубокие морщины. Было заметно, что он сильно нервничает.
Поднявшись с кресла, он прошелся пару раз туда-обратно по ковровой дорожке кабинета, а затем приблизился к окну и, распахнув его настежь, замер, шумно вдыхая наполненный городскими запахами вечерний воздух. Потом снова вернулся на рабочее место и со скрипом погрузился в объятия вместительного итальянского кресла из черной лоснящейся кожи.
В этот самый момент в распахнутое окно неожиданно влетел крупный мохнатый мотылек, который тут же привлек к себе задумчивый взгляд Бабия. Полетав немного между стенами и предметами и покружившись у источников освещения, он опустился на широкий подоконник и, мелко вибрируя красивыми крылышками, словно в танце, начал беспорядочно передвигаться по поверхности. Бабий некоторое время отупело наблюдал за этим танцем мотылька и только было собрался к нему подойти, чтобы выбросить насекомое за окно, как еще более неожиданно туда же, на подоконник, вспорхнул крупный воробей. Посверкав бусинками глаз на хозяина кабинета, он в три прыжка очутился у танцующего мотылька и, наклонив голову, начал с интересом рассматривать затейливого танцора. Затем громко чирикнул, вплотную приблизился к насекомому и, пару раз отважно клюнув его и ухватив за пухлое туловище, тут же растворился в уличной темноте. Подоконник опустел.
