Он сдружился с прекрасными людьми — бывшими польскими повстанцами Вериго и Гедрейцем, марксистом Абрамовичем и особенно со старым знакомым бухгалтером Харитоновым, добрейшей души человеком, террористом по убеждению.
В Петербург он писал письма увлеченные и осторожные, опасаясь, что невеста его, Ольга Глебовна Успенская, все бросит и приедет к нему в Бодайбо: здесь отличная инженерная практика, но малоподходящий климат для медового месяца.
Но Ольга Глебовна все-таки приехала. Свадьбу сыграли тут же, на приисках. По случаю такого торжества Гаккель соорудил почти языческий обряд жертвоприношения: к плотине вывели трех убойных быков, и он умертвил их одним движением рукоятки рубильника под грозной табличкой: «6000 вольт». (Помимо языческого обряда, нужно было как-то приучить приисковых рабочих к осторожности в обращении с электричеством.)
Вечером к Гаккелям пришли Вериго, Гедрейц, Абрамович, Харитонов, авантюристы-золотоискатели. Говорили о красоте языческих обрядов, подходили к ручке Ольги Глебовны, как тогда, в день выпуска, пели: «А последний наш тост мы подымем за Русь». Гаккель, вскочив на стул, произнес:
— За электричество, убивающее быков!
Ему аплодировали золотоискатели, бывшие польские повстанцы, марксист Абрамович, народоволец Харитонов.
В 1903 году Ольга Глебовна и Яков Модестович вернулись из Бодайбо в Петербург. В технической конторе акционерного общества «Вестингауз» Якову Модестовичу предложили место инженера на строительстве петербургского трамвая.
Он увлекся трамваестроением.
Саша Успенский шепнул: в Петербурге основывается «Союз инженеров» во главе с Лагутиным, достаточно в России организовать «вооруженный скок»— На всякий случай Яков Модестович раздобыл чертежи кабелей полицейского телеграфа, но в 1903 году «скок» не произошел, Гаккель мог спокойно заниматься трамваестроением.
В кармане тужурки он носил англо-русский словарь — работал с английскими инженерами, заделался хитрым коммерсантом — от имени петербургского «Вестингауза» выгодно перекупил у Леснера поршневые машины, предназначавшиеся для броненосцев «12 апостолов» и «Святая Евстрафия». На центральной подстанции, питаемой речкой Монастыркой, стали засоряться конденсаторы, рабочие не хотели их чистить, мастеровой Грибоедов сказал Гаккелю: «А тебе, ваше благородие, охота будет пачкаться об мертвецов?»
Монастырка, оказывается, текла через кладбище. Яков Модестович не был мистиком и поставил специальные фильтры.
Когда пустили трамвай, Ольга Глебовна и Яков Модестович ехали в первом вагоне, возле Гостиного двора духовой оркестр Гатчинского лейб-гвардии полка сыграл в честь электрического трамвая «Славься» из глинковской «Жизни за царя».
За свои нововведения Яков Модестович получил от «Вестингауза» шесть тысяч рублей премии, и знакомые заинтересованно обсуждали, на что Гаккели должны истратить эти шальные деньги. Советовали купить дачу в Крыму или дачу под Петербургом, в Сестрорецке, — девочкам полезен морской йод, или Ольге Глебовне шубу из песцов, это всегда продажная ценность, или выезд на дутых шинах, или новинку — автомобиль «Форд».
Но Яков Модестович сказал своему бодайбинскому другу, бухгалтеру и народовольцу Харитонову:
— Мы с Ольгой Глебовной найдем способ понелепее истратить эти деньги.
В 1903 году сыновья американского пастора Райта впервые поднялись в воздух на моторном аэроплане. Рассказывали, будто пастор Райт все свободное от публичного богослужения время стоял с крестом у дверей сыновьей мастерской и творил молитву. Рассказывали еще, что старший сын пастора, Вильбур Райт, отличался неразговорчивостью — на каком-то приеме он сказал: «Единственная говорящая птица — попугай, но принадлежит он к птицам, летающим невысоко». О неразговорчивом Вильбуре Райте молва пошла по всему свету. Гаккель уже и не помнил, кто, кажется, тот же Харитонов, сказал ему, что Вильбур Райт спит на соломе, прикрывшись кожанкой, что он нелюбезен и хмур, весь мир наперебой приглашает его полетать, но на полеты он скуп и, когда его упрашивают, говорит: «Я еще не так стар, чтобы не подождать несколько дней».
Вообще, про авиацию все вокруг сплетничали и рассказывали чудеса. 22 сентября 1906 года Сантос-Дюмона чествовала вся Франция, он пролетел по прямой целых 220 метров. Вслед за ним подняли свои аэропланы Фербер, Вуазен, Фарман, Левассер, Эсно-Пельтри, Блерио, а через два года, в начале 1908 года, Фарман даже сумел сделать полет по кривой. Тогда российское Главное инженерное управление в одном из секретных донесений в верха пожаловалось, что в России отсутствует общественная инициатива к авиации, в стране нет ни одного аэродрома, и военный совет — хотя лично генерал Кованько и предпочитал аэростаты аппаратам тяжелее воздуха — решил ассигновать на отечественный конкурс аэропланов 50 тысяч рублей. Но здравомыслящее министерство финансов тут же вычеркнуло эти еретические 50 тысяч из российского имперского бюджета.
До Петербурга и до Гаккеля доходили самые сумасшедшие слухи. Сообщалось, например, будто в декабре 1908 года неразговорчивый Вильбур Райт покрыл уже 124 километра за два с половиной часа. Профессор Николай Егорович Жуковский математически доказал, что в небе люди будут раскатывать вдоль и поперек, как лихачи на «дутиках» по Санкт-Петербургскому шоссе, но однажды на лекции ему показали свежую газету: Деламбер на аппарате Райта поднялся на 150 метров выше Эйфелевой башни, и Жуковский очень удивился, почти не поверил: «Не «утка» ли? Ведь это страшная высота! Ведь это 450 метров!»
Гаккель регулярно читал «Воздухоплаватель», «Аэро- и автомобильную жизнь», он все разузнал про Можайского.
В 1883 году Александр Федорович Можайский построил аэроплан с паровым котлом и крыльями из шелковой тафты. Аэроплан не взлетел: разбежался, подпрыгнул и упал тафтой наземь. После смерти Можайского его сын предложил военному ведомству приобрести аэроплан, и в среду, 11 июля 1890 года, в два часа дня он встречал комиссию ведомства в Красном Селе на военном поле против бараков офицерской кавалерийской школы — здесь, за забором, стоял аппарат Можайского. Комиссия аэроплан не купила, аппарат с крыльями из шелковой тафты пошел с аукциона, причем дороже всего заплатили далее не за шелковую тафту, а за сосновый забор, окружавший место постройки.
Слышал Гаккель и про чудо-изобретателя Татаринова, наверное единственного в России изобретателя, которому писарь из военного ведомства в сопровождении двух солдат привез на дом от военного ведомства конверт с двадцатью тысячами рублей на расходы и которому на территории Воздухоплавательного парка дали под мастерскую двухэтажный домик с часовым у дверей. Но 22 августа 1909 года Татаринова приехал проинспектировать генерал по инженерной части Вернандер. Часовой у домика взял на караул. В мастерской на козлах стояли автомобильные шасси с пропеллером, как у детского ветряка, «И это все?» — спросил Вернандер. Он не стал слушать Татаринова, вышел вон, назавтра Татаринова выгнали с территории Воздухоплавательного парка. «Газета-копейка» пообещала, что Татаринов публично оправдается, а «Русское слово» напечатало статью офицера Найденова, он писал, что никогда в Татаринова не верил.
Великий князь Петр Николаевич вызвал к себе командира Воздухоплавательного парка генерала Кованько. Тот сказал: «Ваше высочество, я поручу своим офицерам построить пять исконно русских аэропланов». «Вы же знаете, в аэропланы я не верю, — ответил великий князь. — Не им принадлежит будущее. Но если уж все так желают, то поручите, пусть строят».
Штабс-капитану Гебауэру, капитану Голубову, капитану Шабскому и инженеру Агапову было приказано построить пять «исконно русских» аэропланов.
Газеты улюлюкали вслед Татаринову, шумели, врали, негодовали, иронизировали, стыдили русских тугодумов, отставших от европейских летунов: «Встань, проснись, мужичок, ведь весна на дворе, ведь соседи твои уж летают давно». Газеты успокаивали: ничего, мы еще успеем, спешить некуда. Корреспондент «Русского слова» из Лондона рассудительно информировал, что в английских правительственных кругах полагают: время для массового сооружения аэропланов еще не наступило, нынешние аппараты устареют через два года; британское военное ведомство тоже вычеркнуло из бюджета полмиллиона фунтов, предназначавшихся на летательные аппараты. Газеты бойко забавлялись: «Это будет знаменательный поворот, между прочим, и в общественной жизни континента, в нравах и развлечениях зажиточной публики. Воздух заполнится двуногими летающими мотыльками и царство водевиля подымется до высот заоблачных: дамы в новых шляпках прямо солнцу навстречу летать будут и мужчины играть за выпивкой в карты на высоте 10 тысяч метров от земной планеты».
Газеты, журналы, просветительные издания заходились слюной от негодования по поводу пустопорожней фантазии братьев-авиаторов, Московский музей гигиены и санитарной техники предостерегал: больших летательных птиц нет и в геологические времена тоже не было. Это не случайно. Природа не разрешает большим птицам летать. Страус разве летает? Летать на дальние расстояния фантазия, скорость 300 километров в час — утопии, авиация — мода, она вряд ли долго продержится, разочарование наступит скорее, чем кажется. Журнал «Автомобиль» писал: «России, нужен воздушный флот? Конечно, нужен, как голому цилиндр, хоть что-нибудь можно прикрыть».
