Я беру лупу и долго разглядываю лицо Якова Модестовича: припухшие веки и под ними узкие, будто сонные, сердитые, настороженные глаза. Неспокойный рот, аккуратные усы и белый, торчком, клок бородки. Встревоженное, не ждущее добра, не знающее удовлетворения лицо…
С поля Яков Модестович всех пригласил на дачу. Пили шампанское, Ольга Глебовна пела, Яков Модестович играл на скрипке. Ночью жгли костер, и Егоров на углях пек картошку.
О первом полете аэроплана русской конструкции щетининский «Вестник воздухоплавания» не обмолвился ни единым словом. Он писал о чем угодно — поломался «фарман», отдали чинить не специализированному заводу товарищества, а «по разным рукам», это безобразие; авиатор Эдмонд, ангажированный на две недели, остался еще на четыре, молодец Эдмонд; Когутов и Горшков обучаются на «фармане» с мотором «рено», «фарман» с «гномом» решено объезжать лишь после полной выучки; аэропланы летают больше ночью, днем мешает публика, не боится, дерзкая, моторов, плюющихся касторкой, а вот французы на Мурмелонском аэродроме разбегаются, когда заводят моторы, скот у нас тоже храбрый, кругом летают, а он пасется на Гатчинском поле, интересно, кто кого: рогатые крылатых или крылатые рогатых? 16 июня вконец испортилась погода… О чем угодно пишет «Вестник», только не о полете летуна Булгакова на аппарате инженера Я. М. Гаккеля.
Через год, в августе 1911 года, открылась Царскосельская авиационная выставка. Аэроплан Гаккеля поднял в воздух поручик Глеб Васильевич Алехнович. Все, кроме Алехновича, доставили в Царское Село аппараты на ломовых подводах, только Алехнович прямо перелетел из Гатчины.
Они летали над Софийским полем, выполняли междугородный маршрут Царское Село — Красное Село — Царское Село. Алехнович с Гаккелем получили приз Всероссийского клуба. На этот раз газеты не отмалчивались, пресса торжественно сообщила российской публике о том, что «констатирован исторический факт первого официального выступления в состязании оригинального русского аэроплана, наравне с аппаратами иностранных типов».
В те дни даже старый гаккелевский хулитель «Вестник воздухоплавания», уже перешедший, правда, от Щетинина к Григоровичу, мелко, между прочим, светлым петитом, но сообщал: «пор. Алехнович совершил удачные полеты на биплане русской конструкции инженера Гаккеля… По слухам, аппарат Гаккеля приобретается военным ведомством…»
Увы, только по слухам…
Были потом и удачи, и международная выставка в петербургском Михайловском манеже, и через год другая выставка, в Москве, приуроченная к пасхальным торжествам: священник Анастасий призвал божье благословение на развитие отечественной авиации, тощий дьякон святой водой окропил аэроплан Гаккеля, профессор Николай Егорович Жуковский сказал речь… И великий был успех на первом военном авиационном конкурсе осенью 1911 года — аэроплан Гаккеля единственный выполнил все условия конкурса…
Но военное ведомство так и не приобрело аппарат Якова Модестовича.
В своей автобиографии, хранящейся в семейных бумагах, Яков Модестович подробно, со всеми деталями, описывает, как на втором военном конкурсе, осенью 1912 года, аэроплан его не сумел оторваться от земли, каждый раз лопались поршни, и никто не мог догадаться, в чем дело. А через четыре месяца после провала на конкурсе, 5 декабря, поздно вечером к Гаккелю на квартиру прибежал сторож из Гатчины, весь дрожал, истово крестился, еле смог вымолвить: виноват, недоглядел, не сживите со свету, два часа назад в Гатчине сгорел сарай с аппаратом господина Гаккеля. Сторож плакал, крестился, во всем каялся: в августе он согрешил, польстился на красненькую, ночью уходил погулять, оставлял в конкурсном сарае соперников господина Гаккеля, они лили ему в мотор серную кислоту.
Не знаю, может, так оно и было. Факт лишь, что после пожара в Гатчине Яков Модестович оправиться уже не смог. Авиастроением никогда больше не занимался.
Первым военным самолетом, купленным российской казной, был знаменитый «Илья Муромец» Сикорского.
Сохранилась фотография: богослужение в честь первого «Муромца», поступающего на вооружение русской армии. Шагах в десяти от аэроплана стол, покрытый белой скатертью, икона, священник в расшитой рясе стоит спиной к «Муромцу», у стола еще четверо, верхние чины, шашки царапают землю, тут же, наверное, и сам Сикорский, справа от «Муромца» — молодые офицеры при параде, головы обнажены, пояса блестят, слева — военные чины вперемежку со служащими Русско-Балтийского завода, черные пальто, котелки в руке, так и слышится: сырая тишина аэродрома и окающий торжественный бас попа…
Гаккель был на военном поле во время окропления «Ильи Муромца» святой водой. Стоял за спинами, в толпе, в аппарат фотографа не попал. Давал себе зарок навсегда покончить с авиацией и с изобретательством вообще.
К счастью, обещание свое он не выполнил.
Через восемь лет, в 1920 году, Яков Модестович представил в Наркомпуть собственный проект тепловоза.
Читатель, однако, уже знает, что 14 июля 1920 года коллегия Наркомпути, выслушав соображения профессора Юрия Владимировича Ломоносова, изложенные им в газете «Экономическая жизнь», и его, Якова Модестовича, доводы, единодушно признала строительство тепловозов в социалистической республике делом пока непосильным, нереальным и неосуществимым.
Смелая инженерная идея откладывалась опять на неопределенный срок…
…Ломоносов с Гаккелем в тот день так ни о чем не договорились.
— Ваше право, Яков Модестович, признавайте дилетантство… — сказал на прощание Ломоносов. — Хочу только напомнить вам слова человека, чье дело вы рискуете теперь продолжать: изобретательство — ужасное время борьбы с людьми и мученичество… Мученичество, Яков Модестович…
— Это я знаю хорошо, — ответил Гаккель.
И засмеялся.
«Прошу… непременно проверить, следить, не допускать промедления…»
Через полтора года после заседания коллегии Наркомпути, во вторник, 20 декабря 1921 года, Ленин прочел в «Известиях» статью А. Белякова «Новые пути оживления железнодорожного транспорта».
В это время Ленин был в Горках. Он уехал из Москвы 6 декабря и перед отъездом написал несколько коротких записок — председателю ЦИК Закавказской федерации М. Цхакая («…Очень жалею, что не могу побеседовать. Устал и болен. Уезжаю…»), в ЦК («Уезжаю сегодня. Несмотря на уменьшение мной порции работы и увеличение порций отдыха за последние дни, бессонница чертовски усилилась…»), в Краснопресненский райком партии, попросивший заметку для газеты «Красная Пресня». («Никак не могу, болен»).
Видимо, Ленин собирался провести в Горках дней десять, да и то небезвыездно. Но 16 декабря Владимир Ильич прислал В. Молотову для Политбюро ЦК невеселую записку: просил продлить ему отпуск на срок до двух недель; настаивают врачи. А там как пойдет лечение…
Кржижановский раскопал какой-то чудодейственный рецепт, рассказывали, за границей это лекарство всех ставит на ноги, равносильно питанию яичным желтком… Упросил Ленина показать панацею врачам. Ленин показал, черкнул в ответ: «Дорогой Глеб Максимилианович! Осмеяно моими докторами, как я и ждал».
Докладывать на XI партконференции Ленин не приехал, не смог. Но на IX Всероссийском съезде Советов, 23 декабря, он выступил. А за три дня до съезда, 20 декабря, прочел в газете «Известия» статью А. Белякова.
Статья была храбрая, темпераментная и не очень доказательная. Сперва, конечно, о «нашей нищете и неорганизованности», потом о «заколдованном круге» на железнодорожном транспорте и о том, как его разорвать «с наименьшими затратами золота и топлива». Разорвать заколдованный круг А. Беляков предлагал, воспользовавшись опытом, испробованным за границей. Там сняли с грузовика резину, надели бандажи и поставили на рельсы. Эффект блестящий! Двигатель в 30 лошадиных сил тянет 8000 пудов или 9—10 вагонов, со скоростью 20 верст в час, может «брать легко все подъемы и проходить по всем кривым и стрелкам», воды употребляет самую малость, каких-нибудь 4–5 ведер в день, топлива — тоже пустяк, один фунт бензина или керосина на версту. Переоборудовать грузовик в такой тепловоз обойдется совсем недорого — 400 фунтов стерлингов, или четыре тысячи золотых рублей.
От таких слишком быстрых обещаний, явно попахивающих газетной сенсацией, впору было бы отвернуться, забыть про них, не брать всерьез, но на следующий день Ленин продиктовал по телефону письмо редактору «Известий» Ю. М. Стеклову и автору статьи А. А. Белякову, просил автора сообщить ему возможно более точно, с указанием соответствующих изданий, из какого источника взяты сведения о том, что за границей вообще испытан и дал блестящие результаты обыкновенный, слегка переделанный грузовик вместо железнодорожного локомотива…
Письмо Ленина приняла по телефону Лепешинская, но тут же из Горок позвонили снова: Владимир Ильич хотел бы узнать мнение на этот счет и президиума Госплана, научно-технического отдела ВСНХ и НКПС. И Лепешинская на только что принятой телефонограмме дописала: «Р. S. т. Ленин просит указать, было ли что-нибудь об этом в научной технической литературе и как смотрят на это дело специалисты?»
