За чтением незаметно прошло два часа, и консулу наскучило это занятие. Он сидел на веранде, а вокруг него в беспорядке лежали газеты. Тело консула удобно раскинулось в шезлонге, а взгляд его мечтательно бродил по райским кущам. Заросли банановых пальм выставили свои широкие щиты, чтобы защитить его от солнца. Пологий спуск от консульства к морю был весь покрыт темно-зеленой листвой лимонных и апельсиновых деревьев, которые как раз начинали цвести. Лагуна вонзалась в сушу как темный, неровный кристалл, а над ней высился белый ствол сейбового дерева, достававший, казалось, до самых облаков. Легчайший ветерок покачивал кокосовые пальмы на берегу, и их резные зеленые листья трепетали на сером фоне почти неподвижного моря. Все его чувства вкушали от щедрот окружающего мира – он видел ярко-красные, коричневато-желтые и зеленые цвета близлежащих рощ, ощущал соленый вкус морского бриза, чувствовал запахи фруктов и цветущих деревьев, и запах дыма от глиняной печки Чанки, слышал звонкий смех туземных женщин в их хижинах, песню малиновки и диминуэндо[31] слабого прибоя, плескавшегося о берег, – но вот где-то на грани его восприятия появилась какая-то посторонняя белая точка, она постепенно увеличивалась и в конце концов превратилась в белое пятнышко, хорошо различимое на темно-серой бесконечности моря.
С ленивым интересом он наблюдал, как это пятнышко росло, росло и росло, пока наконец не превратилось в «Идалию», идущую вдоль берега на полной скорости. Ничуть не изменив позы, он стал неотрывно смотреть на эту красивую белую яхту, как она стремительно приближалась, пока наконец не оказалась прямо напротив Коралио. Затем, неестественно выпрямившись, он следил, как она, не замедляя хода, прошла мимо и стала удаляться. Лишь минуту назад ее отделяло от берега расстояние не более мили. Он успел только увидеть, как блестят на солнце надраенные латунные поручни, да еще промелькнул полосатый тент, установленный на палубе, – и вот она уже пронеслась мимо. Как корабль на картинке в волшебном фонаре[32], «Идалия» пересекла освещенный круг в маленьком мирке консула и исчезла навсегда. Если бы не крошечное облачко дыма, оставшееся над краем моря, можно было бы подумать, что это вообще было нечто нематериальное, химера, возникшая в его измученном бездельем мозгу.
Гедди вернулся в кабинет и попытался снова заняться своим отчетом. Если газетная статья и не слишком взволновала его, то сейчас, когда «Идалия» бесшумно скользнула мимо, это событие умиротворило его еще больше. Он совершенно успокоился, всякая неопределенность исчезла. Он знал, что люди иногда могут питать какие-то несбыточные надежды, даже не осознавая этого своим рассудочным умом. Теперь, раз она проехала две тысячи миль, была здесь, совсем рядом, и не подала ему никакого знака, даже его внутреннему «Я» нет больше никакого смысла цепляться за прошлое.
После обеда, когда солнце уже опустилось за горы, Гедди гулял на берегу под кокосовыми пальмами. Слабый ветерок дул с моря, поднимая на его поверхности легкую рябь.
Крошечный бурунчик, с мягким «пш-ш-ш-ш-ш-ш» разбившийся о песок, принес с собою что-то круглое и блестящее. Отступая, вода немного оттащила это «что-то» в обратном направлении. Следующая волна окончательно вытолкнула предмет на берег, и Гедди поднял его. Это была винная бутылка из бесцветного стекла. Пробка была плотно забита в горлышко, а ее конец был залит темно-красным сургучом. В бутылке что-то было – присмотревшись, Гедди понял, что это скрученный листок бумаги, довольно сильно пострадавший от тех манипуляций, которым его подвергли, когда запихивали в бутылку. На сургуче был виден оттиск печати, вероятно сделанной при помощи перстня-печатки – монограмма с какими-то инициалами, однако казалось, что оттиск делали в спешке, и о том, какие там буквы на самом деле, можно было только догадываться. Ида Пейн всегда носила на своем безымянном пальце перстень-печатку со своими инициалами, отдавая ему предпочтение среди всех других видов художественных украшений для рук. Гедди казалось, что он смог разобрать знакомые буквы «И. П.», и странное чувство беспокойства охватило его. Это было гораздо более близкое и интимное напоминание о ней, чем даже только что виденная им яхта, на которой, без сомнения, находилась она сама. Он вернулся в дом и поставил бутылку на стол.
Отбросив в сторону пальто и шляпу, он зажег лампу – ибо ночь уже успела прийти на смену недолгим сумеркам – и стал исследовать свой трофей.
Держа бутылку напротив света и аккуратно поворачивая ее, он выяснил, что внутри у нее содержится сложенный вдвое лист почтовой бумаги, весь исписанный мелким почерком; далее, что бумага имела абсолютно такой же цвет и размер, как та, которую обычно использовала Ида; и, наконец, с довольно большой долей уверенности он мог сказать, что это был именно ее почерк. Несовершенное стекло бутылки искажало лучи света, так что он не мог прочитать ни единого слова, но некоторые заглавные буквы, которые он постарался рассмотреть особенно тщательно, были написаны точно так, как их писала Ида, и в этом он был уверен.
В глазах Гедди промелькнуло удивление, сменившееся смятением и замешательством, он поставил бутылку обратно на стол, а рядом с ней выложил в ряд три сигары. Гедди принес с веранды свой шезлонг и удобно в нем растянулся. Он выкурит эти три сигары, будет думать и, возможно, найдет какое-то решение этой проблемы.
Потому что это была именно проблема. Он почти желал, чтобы этого никогда не произошло, чтобы он никогда не нашел эту бутылку, но бутылка была налицо. Зачем приплыла она сюда из моря (от которого вообще происходит довольно много беспокойства!), зачем нарушила его покой?!
В этом сонном царстве, где времени, казалось, не существует вовсе, он приобрел привычку подолгу обдумывать даже самые пустяковые вопросы.
Он начал строить различные фантастические теории относительно происхождения бутылки, отбрасывал одну и начинал обдумывать следующую.
Если судно затонуло, разбилось о скалы или село на мель, выжившие моряки иногда отправляют таких ненадежных посыльных с призывом о помощи. Но ведь он видел «Идалию» менее трех часов назад, и она была в полном порядке. Допустим, команда взбунтовалась, заперла пассажиров в трюм, и в этом послании они вопиют о спасении. Однако даже если допустить, что такое совершенно невероятное событие действительно произошло, разве стали бы взбудораженные пленники тратить столько усилий, детально излагая на целых четырех страницах тщательно продуманные аргументы, почему именно нужно прийти к ним на помощь?
Таким образом, путем исключения совершенно невероятных гипотез он волей-неволей вскоре пришел к выводу, что в бутылке находится не что иное, как личное письмо, адресованное ему самому. Ида знала, что он в Коралио, и она, вероятно, бросила эту бутылку в море, когда яхта проходила мимо, а ветер в этот момент дул как раз к берегу.
Как только Гедди пришел к этому умозаключению, губы его решительно сжались, и суровая морщина пролегла меж его бровей. Он сидел и наблюдал сквозь дверь, которую так и не успел закрыть, как гигантские светлячки летают по затихшей улице.
Если это действительно было письмо Иды, адресованное ему, то что другое могло это быть, как не попытка к примирению? А если так, то почему вместо такого ненадежного и даже несерьезного средства связи она не воспользовалась обычной почтой? Записка в бутылке, брошенной в море! В этом было что-то фривольное и легкомысленное, если не сказать оскорбительное.
Эта мысль задела его гордость и взяла верх над всеми остальными эмоциями, воскресшими было после того, как он нашел бутылку.
Гедди надел пиджак и шляпу и вышел из дома. Он шел по улице и по дороге миновал небольшую площадь, где играл оркестр и гуляли беззаботные счастливые люди. Время от времени встречавшиеся ему по дороге робкие местные сеньориты, черные как смоль волосы которых были украшены живыми светлячками, бросали на него робкие восторженные взгляды. Воздух пьянил запахами жасмина и цветущих апельсиновых деревьев.
Консул остановился у дома Бернарда Браннигана. Паула раскачивалась в гамаке на веранде. Она тут же выпорхнула из него, как птичка из гнезда. Краска прилила к ее щекам, как только она услышала голос Гедди.
При виде ее он был очарован – она необыкновенно хорошо смотрелась в этом муслиновом платье с кружевными оборками и маленьком жакете из белой фланелевой ткани. Он предложил ей пойти погулять, и по неровной дороге они направились к старому индейскому колодцу. Когда они сидели на срубе колодца, Гедди наконец произнес столь долгожданные, но столь же долго и откладываемые слова. Хотя и был он совершенно уверен, что она не ответит ему отказом, однако как же взволновала его сладость и окончательность ее согласия. Ее сердце было просто создано для любви и верности. Не было ни капризов, ни вопросов, ничего из того, что обычно требуется для соблюдения якобы приличий.
