Франсис была невысокая, скорее полненькая, с чуть подпрыгивающей походкой. Когда-то Эндрю отлупил другого мальчика, посмевшего назвать ее "кубышкой". И в самом деле, ее живость и подвижность исключали такое определение. Скорее в ней была грация откормленной лошадки. Ее темные волосы, унаследованные от Кристофера и уложенные на затылке замысловатым узлом, были зачесаны за уши, в точности как у отца. От него же она унаследовала тонкие губы и высокий выпуклый лоб, который, смотря по настроению, то открывала, то прятала. Но тот слегка экзотический налет, который в Кристофере вызывал представление о юге, лицу Франсис придавал вид почти цыганский, а может быть, она просто выглядела как ирландка, самая что ни на есть ирландская ирландка, широколицая, с открытой, проникновенной улыбкой.
Ни слова не сказав Эндрю, она вскочила на качели и стала раскачиваться. Веревки со стоном терлись о сук, и кора каштана обсыпала ее белое платье черным конфетти. Едва заметно стал накрапывать дождь.
Глава 2
- Что идет в "Аббатстве" {"Театр Аббатства", самый известный из дублинских театров, основанный в 1899 г. У. Б. Йсйтсом и леди Грегори с целью возрождения ирландской культуры.}?
- Что-то Йейтса.
- Это автор "Графини Кэтлин"? Пожалуй, такого мы не выдержим. А в "Варьете"?
- Д'Ойли Карт. Кажется, "Дворцовый страж".
- Ну что ж, это бы можно. Только не забудь, в четверг привезут в "Клерсвиль" мою мебель.
Было это полчаса спустя, и чай почти отпили. Они сидели в зимнем саду за низким плетеным столом, а снаружи мелкий дождь, чуть клубясь от морского ветерка, ласкал и шутливо похлопывал листья и землю. Дождь в Ирландии всегда казался не таким, как в Англии, - капли мельче, теснее одна к другой. Вот и сейчас он словно не падал сверху, а возникал в воздухе и, превратившись в ртуть, поблескивая, бежал по кустам и деревьям, шлепался с поникших пальм и каштана. Этот дождь, этот вид, легкий стук по стеклу, запах пористого, никогда до конца не просыхающего цементного пола, неприятное соседство слегка отсыревших подушек - все уводило Эндрю в длинный коридор воспоминаний. Он поеживался в своем плетеном кресле со смутной мыслью, что так вот, наверно, и можно схватить ревматизм.
Кристофер тем временем закурил трубку, Франсис шила, Хильда, ничем не занятая, сидела очень прямо, словно вдруг ощутив свою ответственность за это маленькое сборище. Волосы ее, совсем светлые, с седыми прядями, зачесанные со лба и прижатые черной бархоткой, напоминали аккуратный чепчик, и выглядела она старше своих лет. Ее лицо, чуть морщинистое, или, вернее, помятое, было ровного, пергаментно-золотистого цвета и часто производило впечатление обветренного и загорелого, хотя подолгу бывать на воздухе она избегала. Крупный прямой нос и строгие синие глаза дополняли ее несколько властный облик, хотя на самом деле из-за присущей ей расплывчатости взглядов она была не столь внушительной личностью, какой казалась.
- Очень хочется посмотреть, как вы устроитесь, - сказала Франсис.
- Счастье, что вы не купили эти руины в Дардреме, - сказал Кристофер. Мне пришлось бы все время следить, чтобы дом не рухнул, - занятие довольно обременительное.
"А я?" - подумал Эндрю, и у него больно сжалось сердце, но он тут же решил, что нельзя давать воли мрачным мыслям.
- Кэтлин обещала найти мне прислугу. Говорит, им теперь нужно платить десять шиллингов в неделю.
- И обычно они тащат все, что плохо лежит, а сготовить умеют разве что яичницу с ветчиной.
- О, обучать прислугу я умею. В Лондоне у меня была не служанка золото. И конечно, я не буду жить без телефона.
- Телефон здесь хорош только для разговоров с телефонной станцией. А насчет автомобиля мне ваш удалось отговорить?
- Да, Кристофер. Пожалуй, покупать сейчас автомобиль действительно было бы глупо. Очень уж это сложно, время неподходящее. Я слышала, Милли только что купила "панхард". Такая сумасбродка.
Эндрю отлично знал, что его мать понимает, что автомобиль ей сейчас не по средствам.
- Вот об одноколке и лошади подумать стоит. Надо же на чем-то ездить. Но уж после войны я непременно куплю автомобиль для дальних поездок. Эндрю научится им править.
Марки "воксхолл", мечтательно подумал Эндрю. После войны у него будут свободные деньги. Хорошо было предвкушать свидание с автомобилем марки "воксхолл".
- А я скорее всего останусь верен велосипеду, - сказал Кристофер. Велосипед - самое цивилизованное средство передвижения, известное человеку. Другие виды транспорта день ото дня становятся кошмарнее. Один только велосипед сохраняет душевную чистоту.
- Хорошо, что Эндрю не захотел пойти в авиацию, - сказала Хильда так, словно сын не мог ее услышать.
- А на завтра у вас что, тетя Хильда? - спросила Франсис и откусила от катушки нитку, сверкнув длинным рядом ровных белых зубов.
Мать Эндрю никогда не возражала против этой официальной формы обращения, чем еще усложнялись терминологические затруднения Эндрю, поскольку называть Кристофера по имени при Хильде было бы как-то некрасиво.
- Завтра, дорогая, - сказала Хильда тем оживленно-доверительным тоном, каким она всегда излагала планы светского времяпрепровождения, пусть самые пустяковые, - завтра Эндрю приглашен к чаю на Блессингтон-стрит. Я не смогу поехать, мне в это время необходимо быть в "Клерсвиле", повидаться с подрядчиком. Ведь ты с ним поедешь?
- Да, конечно, - сказала Франсис. - Мне очень нравится наблюдать, как растет Кэтел. Он теперь раз от разу совершенно меняется.
- И так вытянулся, просто не верится, что ему всего четырнадцать лет. Дети нынче растут гораздо быстрее. А вы, Кристофер, поедете?
- Нет, увольте. На меня этот дом тоску нагоняет. А с Кэтлин всегда чувствуешь себя в чем-то виноватым.
- Не понимаю, почему бы. Но дом в самом деле мрачный, и на лестнице всегда какой-то странный запах. Вы не находите, что Кэтлин в последнее время стала ужасно угрюмая и замкнутая? А уж набожна! Говорят, каждый день ходит в церковь.
- Это она назло своему Барни, - сказал Кристофер, попыхивая трубкой и устремив взгляд на пальмы, тихо роняющие капли дождя.
Хильда, как всегда, пропустила мимо ушей слова, касающиеся религии ее брата, и продолжала:
- А во вторник, это очень скучно, я знаю, но мы должны быть у Милли, я обещала. Она как раз вернулась из Ратблейна. В это время она всегда в городе. Что вы скажете о Милли, Кристофер? Как она, не сдает?
- По-моему, нет, - сказал Кристофер. - Всю зиму охотилась, скакала верхом как одержимая.
- Да, энергии у нее хватает, - признала Хильда. - Иногда мне кажется, что, родись она мужчиной, из нее мог бы выйти толк.
- А если родишься женщиной, из тебя не может выйти толк? - спросила Франсис.
- В этом смысле, пожалуй, нет, дорогая. Зато может в других, не менее важных, - ответила Хильда не очень вразумительно.
- По-моему, с женщинами так же, как и с ирландцами, - сказала Франсис, откладывая работу и выпрямляясь в кресле. В такие минуты она машинально откидывала волосы, и становился виден ее высокий лоб. - Все говорят, какие вы милые и как много значите, а все равно играешь вторую скрипку.
- Да полно тебе, в своем доме женщина всегда пользовалась самоуправлением. - Кристофер всегда обращал в шутку попытки своей дочери, порой вызывающе резкие, перевести разговор на серьезные темы.
- Эмансипация - это вопрос, который, безусловно, заслуживает внимания, - сказала Хильда. - Я лично отнюдь не против. Но тут столько разных точек зрения... Боюсь, твоя тетя Милли видит эмансипацию в том, чтобы ходить в брюках и стрелять из револьвера в собственном доме.
Кристофер рассмеялся.
- Да, похоже на то. Но с чего-то нужно же начинать. Поедешь с нами к Милли, Франсис?
- Нет, спасибо.
Эндрю давно знал, что Франсис не любит тетю Миллисент, но никак не мог понять причину. Одна из ходячих истин, на которые не скупились в его офицерском собрании, гласила, что женщины никогда друг друга не любят, потому что всякая женщина видит в другой соперницу. Эндрю, хоть и прислушивался с интересом ко всем таким экстрактам житейской мудрости в вопросе, для него еще весьма загадочном, здесь все же подозревал упрощение. Естественно, конечно, что, поскольку женщины живут более затворнической и незаполненной жизнью, они, когда представляется случай, лихорадочнее силятся привлечь к себе внимание и упорнее гоняются за предметом своих вожделений, чем мужчины, у которых, в общем-то, есть и другие интересы, а также больше возможностей близко узнавать друг друга в атмосфере свободного братского сотрудничества. Так по крайней мере казалось Эндрю, считавшему мужчину животным, от природы наделенным собственным достоинством, а женщину животным, от природы его лишенным. Однако, когда ему самому случалось наблюдать явную неприязнь одной женщины к другой, причину этого обычно можно было найти и не обращаясь к теории всеобщего соперничества.
