Делегация почувствовала скрытую угрозу. Возмущение еще выросло.
Они подняли крик:
– Не позволим узурпаторам издеваться над страной и угрожать созыву Народного Собрания. Оно одно может установить законы и разработать условия мира. Будем защищать Учредительное Собрание всеми силами! Помните об этом и вы!
Ленин потянулся лениво. Спокойно, без гнева и раздражения он парировал:
– Расстреляем вас из пулеметов!
Разговор был закончен. Делегация удалилась, взволнованная и угнетенная.
Комиссары окружили своего вождя и с беспокойством смотрели в его черные, проницательные глаза.
– Разрыв со всем социалистами в такой небезопасный момент, в минуты такие, очень ответственные… – буркнул Каменев, не глядя на Ленина.
– Перчатка, брошенная Учредительному Собранию – это угрожающая вещь, – добавил Томский.
– Очень угрожающая и совершенно непредвиденная для настроения крестьянства и армии, – добавил Троцкий, снимая очки.
Воцарилось молчание, тяжелое, мучительное.
Отозвался Свердлов:
– Угроза, подкрепленная действием, перестает быть угрозой и становится совершившимся фактом.
Сталин ответил на это, сверкая белыми зубами и огнем страстных глаз:
– Еще сегодня мы можем занять Петроград нашими войсками. Достаточно надежных полков Гренадерского, Павловского и Пулеметного! Будет тихо, как маком засеял!
Ленин внимательно прислушивался. Когда товарищи исчерпали свои опасения и доводы, сказал твердым голосом:
– Партия, к которой, как мне кажется, принадлежим мы все, потребовала водворения диктатуры пролетариата. Не можем от нее отступить, не предавая партию. Я очень удивлен, что должен растолковывать вам сейчас главные начала диктатуры и партии, товарищи! По правде говоря, в такой момент является это более грозным, чем совершить покушение на пресловутое Народное Собрание, так вас гипнотизирующее!
Опершись локтями на стол, говорил он без волнения и пафоса, как если бы вел беседу в кругу приятелей:
– Диктатура является силой, опирающейся непосредственно на насилие, незнакомое с никакими правовыми ограничениями. Могущество государства является символом насилия. Отсюда логичное предложение: диктатура пролетариата выполняет функцию государства, которое является единственным источником и творцом закона. Право это обязано быть таким, чтобы стало это машиной для подавления вражеских фракций, общественных и вражеских идеологий. Только предатели или глупцы могут требовать терпимости для врагов диктатуры и власти, представляющей только интересы одного класса! Такими являются правила! Отступление от них – это преступление, безумство или предательство! Политика партии будет в ответственные моменты поддерживаться штыками и пулеметами!
Полное силы и отваги заявление Ленина произвело впечатление. Даже колеблющиеся члены Совета и Комитета задумались, не лучше было бы в самом деле не разрешить Учредительного Собрания, чем иметь с ним тяжелые стычки при сомнительных результатах. Вопреки воле, однако, приходили на мысль досадные слова диктатора: «Лучше воздержаться от удара, чем махнуть кулаком и получить в морду, аж искры посыпятся из глаз!».
Ленин отчетливо почувствовал сомнение товарищей, так как с веселым беззаботным смехом воскликнул:
– Если бить, то так, чтобы небо показалось ничтожной тряпкой! Об этих вопросах мы будем еще неоднократно говорить, так как является это принципиальным продвижением!
Товарищи начали выходить. Ленин, схватив подмышку лежащие перед ним бумаги, пошел в свою комнату. В коридоре встретила его Надежда Константиновна.
– Произошло что нового? – спросил он, глядя на жену.
– Ждут тебя представители еврейских религиозных общин. Уже два часа сидят. Говорила им, чтобы пришли завтра: ответили, что завтра должны уже уехать… – объяснила Крупская.
– Евреи? Спросил он. – А эти от меня чего хотят? Столько их земляков работают в нашем Совете, а они аккурат ко мне! Может, принимают меня за еврея?
– Нет! – засмеялась она. – Знают ведь, что ты Ульянов и даже… дворянин!
– Бывший дворянин! – поправил он ее живо.
– Бывший… – повторила она, беря его за руку. – Во всяком случае, знают об этом!
Ленин приоткрыл двери и остановился, пораженный.
Около стен в официальных позах, в торжественном молчании восседали евреи. Это не были те революционные евреи из Бунда, которых Ленин хорошо знал издавна.
Атласные и бархатные шубы, широкие лисьи шапки с наушниками и свисающими тесемками, длинные седые бороды, почтенные лица, серебряные локоны, спадающие с висков на плечи, слезящиеся глаза в красных ободках набрякших воспаленных век, морщинистые ладони, в неподвижной сосредоточенности сложенные на коленях.
Ленин, осмотрев внимательно каждого из гостей, стал перед ними с вопросительным выражением лица.
Один из старцев поднялся и сказал по-русски:
– Приветствуем тебя, вождя угнетенных! Община раввинов израильских и цадиков, посланных духовным советом, прибыла к тебе с сердечной мольбой.
Изумление Ленина возрастало с каждой минутой.
– Слушаю вас, – промолвил он и уселся у письменного стола.
– Прибыли мы, чтобы просить с мольбой, чтобы вы отлучили от себя наших земляков, выбранных народными комиссарами!
– Вы сошли с ума?! – крикнул Ленин. – Троцкий, Зиновьев, Каменев, Радек – это же наилучшие, самые энергичные товарищи, это те, кто закладывает фундаменты жизни нового человечества! История будет о них говорить, записывая их имена рядом с Марксом и Лассалем!
– Вождь! – промолвил торжественно раввин-переводчик, объяснив цадикам по-еврейски слова Ленина. – Вождь! Ты знаешь, что условия жизни евреев в России сделали их революционерами. Наша религиозная община воспитала нас как организованных социалистов; преследования вынудили нас к предоставлению возможности образования нашим сыновьям, чтобы добавить им сил для борьбы. От мрачных времен неволи египетской и вавилонской мы стали интернационалистами и националистами одновременно. Можем жить и работать всюду, но никогда не выходим дальше границ религиозной общины. Она – улей, мы – рой пчел! Понимаем, что в России только евреи смогли предоставить организаторов и руководителей революции. Мы приветствовали и благословляли их до момента свержения жестоких Романовых и препровождения народа до дня Учредительного Собрания. В этот момент роль евреев была закончена; они становились рядовыми гражданами Российской Республики.
– Снова Учредительное Собрание? – вырвалось у Ленина. – Какой-то проклятый день, в котором все морочат себе голову этим вопросом!
– Учредительное Собрание – это наивысшее выражение порывов души, сердца и мудрости народа! – поднимая палец, шепнул раввин. – Не верите тысяче избранников, соберите на больших лугах два миллиона российских граждан и спросите о их воле! Горе вам, если тридцать людей захочет руководить миллионами! Среди семитских народов существует пословица, гласящая: «Даже если умеешь лучше всех ездить на коне, не отваживайся взять за морду свою верховую лошадь».
Ленин молчал, превратившись в слух.
Раввин говорил дальше:
– Духовный совет имеет точные сведения, что комиссары, среди которых есть много наших земляков, замышляют покушение на Учредительное Собрание, а некоторые из них, как Володарский (или Моисей Гольдштейн), Гузман и Моисей Радомыслский, скрывающийся под фамилией Урицкий, стали палачами, убивают без суда, самым жестоким способом врагов не признанного пока что Совнаркома. Мы этого позволить не можем!
– А вам что-то тоже наносит ущерб, если евреи уничтожают тех, которые устраивали погромы, или тех, которые со временем могли бы их повторить? – спросил Ленин, поднимая плечи.
Раввин по-еврейски переводил его слова. Цадики кивали головами и смотрели круглыми птичьими глазами. Самый старший из них заговорил тихим, едва слышным голосом.
Раввин склонился с уважением и повторил его слова по-русски:
– Мудрый почтенный цадик сказал: «Горе вам, горе! Ибо неразумные действия и беззакония наших земляков сделаются причиной поражения, о каком не читал в хрониках еврейского народа».
– Связались ли вы уже с Троцким и другими? – задал вопрос Ленин.
– Сейчас наши люди знакомят их с нашим требованием… – ответил раввин.
– Итак, что же? – промолвил Ленин. – Если они согласятся и уйдут, наступит удовлетворение вашим требованиям.
Раввин склонил голову и шепнул:
– Они являются отщепенцами народа избранного, отвергли нашу веру и не признают нашего закона; они не согласятся! Умоляем тебя, если бы захотел ты их от себя отправить! Твое дело, российское, пусть россияне делают, что им велит совесть!
Ленин сорвался с кресла и крикнул гневно:
– По какому праву вы вмешиваетесь в дела Совнаркома?
Остыв, он взглянул на удивительных гостей. Сидели они неподвижно, официально, смотрели круглыми глазами, слезящимися, окруженными ободками воспаленных век. После долгого молчания старый цадик промолвил несколько слов. Раввин сразу перевел, глядя на Ленина:
