Раввин склонил голову и шепнул:
– Они являются отщепенцами народа избранного, отвергли нашу веру и не признают нашего закона; они не согласятся! Умоляем тебя, если бы захотел ты их от себя отправить! Твое дело, российское, пусть россияне делают, что им велит совесть!
Ленин сорвался с кресла и крикнул гневно:
– По какому праву вы вмешиваетесь в дела Совнаркома?
Остыв, он взглянул на удивительных гостей. Сидели они неподвижно, официально, смотрели круглыми глазами, слезящимися, окруженными ободками воспаленных век. После долгого молчания старый цадик промолвил несколько слов. Раввин сразу перевел, глядя на Ленина:
– Мудрый цадик сказал: «Если требование наше не будет принято во внимание, туча зависнет над вами, а из тучи может упасть животворный дождь или… уничтожающая молния».
– Мои милые старцы! – промолвил дерзко Ленин. – Можете молиться, доказывать, жаждать, но не требовать и угрожать, прочь отсюда! Это является привилегией пролетариата! Слышите? Теперь можете уходить! Наш разговор окончен, – он повернулся к ним спиной и замолчал, но внутри у него все кипело. Рука потянулась в сторону электрического звонка. «Приказать Халайнену выпроводит этих «жрецов» несуществующего Иеговы, поставить у стены и выпустить в них две обоймы патронов из кольта».
Не отважился он, однако, на это. Не потому, что опасался их лично. Совершал он и не такие действия. Кто мог заменить евреев в партии? Аристократы и буржуазия – естественные враги пролетариата? Никогда! Крестьяне? Те до определенного момента были примиренцами, но могут стать самыми страшными противниками. Нет! Темный болтливый российский рабочий? Хорош только как пушечное мясо, для разбивания голов невооруженным буржуям и интеллигентам, для разрушения достижений цивилизации.
Россияне – ненастойчивые, непредвиденные, непоследовательные, колеблющиеся, мечущиеся между аскетизмом и анархией – не могут заменить евреев, пропитанных ненавистью и связанных осмысленно и наследственно, инстинктом «роя».
Таким было непоколебимое убеждение Ленина. Не нажал, таким образом, кнопки электрического звонка и ждал терпеливо, пока за последним израильским жрецом с тихим шорохом не закрылись двери.
Прошел в комнату, сжимая холодные пальцы. Он долго размышлял над словами цадиков и решил ничего не говорить о беседе с ними товарищам-евреям
– Они подозрительны и бдительны… – взвешивал Ленин. – Могли подумать, что в глубине моей души сидят в засаде зародыши антисемитизма…
Долго не мог успокоиться.
Казалось ему, что еще слышит мягкий шелест атласных шуб и тихий сип дыхания почтенных старцев. Отовсюду пытливо и зорко смотрели на него округлые птичьи глаза в красных ободках усталых век, белели седые бороды и серебряные изгибы локонов, спадающих на плечи. Журчали едва доносящиеся эха спокойной, внушающей доверие своей силой и значением угрозы:
– Из тучи может упасть животворный дождь или… испепеляющая молния…
– Откуда может упасть? Когда? На кого? – спрашивал себя Ленин.
За дверями, в коридоре лязгал карабин караульного. Ленин засмеялся тихо.
– Попробуйте! – шепнул он и сильно сжал кулак.
В Киеве, в доме раввината, проходило тайное собрание представителей израильских. Здание синагоги и прилегающие к нему строения зорко охранялись молодыми евреями, сидевшими в засаде на перекрестках улиц и в ближайшем саду.
В зале совета, у круглого стола, сидели раввины и цадики в ритуальных одеяниях, серьезные и сосредоточенные. Посланцы церковных общин стояли в глубоком молчании, сгрудившись, не сводя неподвижного пылающего взгляда со старейшин.
Синагога в Киеве. Фотография. Начало ХХ века
Почтенный цадик привстал, поддерживаемый под локти, и сказал:
– Пророк Исайя говорил: «Горе народу грешному, народу беззаконием отягощенному, племени злому, сынам злобным покинули Бога, поносили Святого Израиля, повернули вспять»16.
Он уселся, тряс седой головой и тяжело дышал. Поднялся молодой приезжий раввин и, повернувшись к собравшимся, произнес:
– Уважающие и верующие закону Моисееву! Поручили мне изучить и углубить важный вопрос. Я сделал это. Бросаю обвинение на голову скрывающихся под чужими фамилиями сынов Израиля. Утверждаю, что они делают беззакония и часто ходят в крови. Преступление это перед Богом, так как израильская кровь была ими пролита! Преступление это перед нашим народом! Россияне и другие народы, видя евреев среди беспощадных убийц, начинают пылать к нам ненавистью. Пролив кровь народа избранного, погибнут виноватые и невинные мужья, жены, детки! Обратились мы со своими словами образумливания к сынам злобным, упорствующим в беззаконии, но они спиной повернулись к Богу, не вняли к просьбам и советам Его жрецов. Сердца их остались холодными к пророчеству Исайи, говорящему «Земля ваша опустошена, города ваши огнем спалены, страну вашу перед вами чужеземцы пожирают, и пустеет она, разрушенная неприятелем»17. Обвиняю потому беззаконников великим обвинением, в соответствии с Мишной и Тосефтой18, согласно с текстом Маккот, так как «сотрет злобных и грешных сообща, а которые Бога оставили, будут истреблены». Обвиняю и требую смерти для них, какое же право дал нам Моисей: «Кто ударит человека, желая убить, пусть смертью умрет!»19.
Раввины снова подняли почтенного цадика, а тот тряхнул рукой и сказал серьезным голосом:
– Повторяю за Иезекиелем слова Иеговы: «За то, что стану я действовать в ярости; не пожалеет Око Мое и не смилуется; и хотя бы взывали к ушам моим громким голосом, не услышу их»20.
– Аминь! – произнесли раввины и цадики, склонив головы.
– Аминь! – вздохнуло собрание.
Слуга синагоги поместил на столе урну. Все присутствующие сгрудились вокруг. Раввин-обвинитель читал фамилии, а трясущийся престарелый цадик вынимал карточки из урны.
Тишина воцарилась в зале.
Раввин выкрикивал:
– Соломон Шур!
Цадик отвечал:
– Белая карточка.
– Моисей Розенбух!
– Белая…
Делалось это долго. Объявлялись то и дело другие фамилии, а после них отзывался слабый голос старца:
– Белая…
Наконец раввин прочитал:
– Дора Фрумкин.
Цадик поднял над головой карточку и произнес торжественно:
– Черная!
Жеребьевка продолжалась почти до полуночи. Черные карточки исполнителей смертного приговора выпали на Дору Фрумкин, Фанни Каплан, Янкеля Кульмана, Моисея Эстера и пяти других членов еврейских общин, включающим фамилии добровольцев, готовых убить преступников, навлекших на весь народ израильский ненависть и месть христианского мира.
Зал постепенно опустел. Только цадики, качая головами, долго в нем оставались, шептали что-то, обращаясь к себе и вздыхая. Этой ночью в тайне был вынесен приговор. Никто о нем не знал, так как община, как рой пчел, умела сообща действовать, молчать и скрывать свои намерения.
Одновременно в другом месте также было принято решение о смерти для ненавистных народных комиссаров, свирепствующих все больше.
Ленин ни на минуту не прерывал работу. Напрягал все силы и способности, чтобы разрушить то, что мешало ему в строительстве новой жизни.
Признавался в своих планах Надежде Константиновне, а собственно говоря, самому себе. Она сидела молчаливая, неподвижная. Чувствовала себя предметом, необходимом в данный момент откровений Ленина.
– Социализм… социализм – это несбыточная мечта! – произнес он. – Для него недостаточно капиталистического развития промышленности и пролетаризованного общества. Нет! Для социализма обязательным является еще что-то, что должно родиться здесь и там!
С этими словами стукнул он себя в лоб и грудь.
– Не нравится мне социализм!.. Он невозможен, так как человечество не имеет чувства и потребности самопожертвования…
Заметив, что жена подняла на него глаза с молчаливым вопросом, воскликнул:
– Да, да! Я являюсь только лавиной, силой, пробивающей дорогу для социализма в будущем! Сейчас хочу разрушить препятствия: частную собственность, индивидуальность, Церковь и семью. Это проклятые крепости, сдерживающие движение вперед! О капиталистах и буржуях не думаю. За месяц или два от них ничего не останется. Не были они организованы, не имели смелости нам воспротивиться. Идут, как бараны под нож! Ха, ха! Трудно будет с крестьянами, так как они являются самыми сильными мелкими буржуями! Зубами и когтями держатся за землю!
– У тебя есть какой-то план? – вмешалась несмелым голосом Крупская.
Он взорвался веселым смехом и ответил:
– Уже забил им клин в голову, опубликовав декрет об исполнении отчуждения земли по собственному почину крестьян, без участия какой-нибудь власти! Уже тогда красивые иллюминации устроят наши послушные, благочестивые крестьяне, подрежут глотки и испекут своих «хозяев» в горящих усадьбах! Сейчас удалось мне раздробить партию эсеров, перетянув на свою сторону их левую фракцию. Искусил я их службой в ЧК, где они смогут выпустить, сколько захотят, крови из владельцев больших площадей земли! Будут стараться! Теперь мы вобьем в крестьянские лбы убеждение, что Учредительное Собрание, как дырявая изношенная подошва, никому не нужно, так как они уже получили землю в вечное владение.
