— Как же я с ним разминулся?
— А он зимником поехал, там ближе. Нонешнее лето Юдинские болота начисто пересохли. Ездим прямиком.
— А бригадир где?
— Тоже с ним укатил. Этот приедет завтра.
— Кто же остался за старшего?
Старик ухмыльнулся:
— А старших двое всего-навсего осталось.
— Кто же это?
— Евлашиха да я. Она — генерал, а я — ее альдинарец, — довольный своей остротой, дед Трепезников мелко-мелко захохотал; его выцветшие маленькие глазки сверкнули из-под очков веселыми искорками.
Дмитрий прошел под навес. Ребятишки бросили играть в чехарду и, настороженно притихнув, внимательно рассматривали незнакомца.
— Вам кого, дядя? — спросил тот, что побойчей, рыженький, в выгоревшей красной рубахе.
— Я хотел повидать председателя или бригадира…
— А они только что уехали в район, — почти хором ответили ребятишки, не дав Дмитрию договорить фразы.
— Попить у вас есть?
Ребятишки со всех ног бросились к кадке с водой, но честь напоить незнакомого гостя выпала рыженькому, в красной рубахе.
— А вы откуда, дядя? — спросил он, подавая Дмитрию ковш с водой.
— Из района.
— Проверять? — не давая Дмитрию опомниться, почти допрашивал рыжий.
— Так точно.
— А-а-а, — протянул рыженький, почесывая правой ногой левую. — Я сразу догадался, что вы проверять приехали.
После обеда мужики запрягли лошадей в косилки и уехали со стана. Вслед за ними отправились копнить сено бабы. Пришпоривая голыми пятками бока исхудалых лошадей, покинули бригадный стан и ребятишки-копновозы. Стан сразу словно вымер. Остались одна повариха да дед Трепезников, который, как и раньше, до войны обедал последним.
Почти совсем беззубый, он ел медленно, перекатывая с десны на десну размоченную в похлебке ржаную корку.
— Ты бы, парень, отдохнул с дороги. Поди, чай, натрудил ноги-то. Десять верст по такой жаре да с непривычки — дело не шутейное. Иди в избу, там прохладно, прикорни часок-другой, а под вечер, по холодку, — домой. Сам-то будет только через три дня, а то и до понедельника не жди. С ним это бывает.
— Спасибо, дедунь. Оно и верно, что отдохнуть надо, ноги страсть как гудят. Давно постольку не ходил.
— А ты где сейчас работаешь-то, Егорыч? — шамкая беззубым ртом, спросил старик.
— В Москве.
— Это кем же? Поди, в больших начальниках ходишь?
— Всяко приходится.
— Оно и видать… — старик почесал свалявшуюся бороду. — А Евлашиху-то сразу узнал.
— Ну как же не узнать. На лбу у нее такая отметка, что из тысячи узнаешь.
Дед ребром ладони смел на край стола хлебные крошки, стряхнул их в другую и ловко бросил в рот.
Дмитрий прошел в избу. Там стоял холодок. Все те же, что до войны, нары по стенам. На них душистое сено. В изголовьях — подушки, котомки… Дмитрий огляделся, закурил. Через единственное маленькое оконце, выходящее на березовый лесок, свет скупо проникал в избу. «А может быть, это и хорошо. В полумраке отдыхать лучше», — подумал Дмитрий. Заплевав окурок, он разулся, поставил ботинки так, как их ставят солдаты в казармах, и лег на нары.
Заснул быстро, словно провалился в мягкую душистую прохладу. А через три часа (хотя ему показалось, что он только закрыл глаза) Дмитрий услышал за окном тарахтенье мотоцикла. «Может, бригадир вернулся?» — подумал он, не открывая глаз.
Но это был не бригадир. Это был Сашка Шадрин.
Положив на плечо Дмитрия руку, он тихо будил его:
— Митя, вставай… Слышишь, вставай.
Дмитрий открыл глаза:
— Ты как здесь очутился?
— Поедем домой.
— Зачем?
— Семен Реутов просил срочно зайти к нему. Завтра утром уезжает в командировку. Надолго.
Дмитрий обулся. Молча выкурили братья по папиросе. Молча вышли из избы.
Прощаясь с дедом Трепезниковым, Шадрин сказал:
— Ну, дед, живи еще сто лет. Да за Евлашихой посматривай.
Старик что-то ответил, но Дмитрий не расслышал его слов, они потонули в тарахтенье мотоцикла.
Выехали на большак. Сашка сразу же свернул на незнакомую проселочную дорогу.
— Ты куда это?
— Поедем через Барабаши.
— Зачем такой крюк?
— Так нужно. Так советовал Семен.
Встречный тугой ветерок, настоянный на скошенном разнотравье, приятно холодил лицо, врывался за ворот рубашки, льдисто скользил под рукавами. Еще холоднее было на душе…
— Да, брат, невеселую ты мне историю поведал, — помолчав, сказал Семен Реутов и пододвинул поближе к Дмитрию сковородку с яичницей. — Не думал я, что скатится у тебя со счастья вожжа. Хорошо, что в МГК глубже копнули. А если бы решение райкома оставили в силе — пиши пропало. Что теперь думаешь делать? Зачем приехал?
— Думаю поступить работать.
— Куда? — Семен выжидательно посмотрел на Дмитрия.
— Разве на селе мало дел? Школа, редакция, детдом…
Семен ухмыльнулся:
— Что ты будешь делать с дипломом Московского университета? Прокурор здесь есть, да тебя и не поставят; судьи выбраны и работают неплохо. Штаты учителей укомплектованы. Лектором в райком с выговором не возьмут. Что же остается? Крутить в типографии печатную машину?
Семен налил в стопки водки:
— Давай по махонькой. За все хорошее.
— Не буду. Эта гадость вызывает у меня отвращение. Ты же знаешь, я и раньше ею не увлекался.
— Нет, все-таки выпей… В гостях у меня бываешь не так уж часто, — обернувшись в сторону кухни, Семен окликнул жену: — Оксана, у тебя где-то грузди соленые были. Давай-ка их на стол.
— Да что ты выдумал, — донесся из кухни виноватый голос Оксаны. — Уже неделю как кончились, а ему все грузди.
— Ну сходи к бабке Регулярихе, у нее всегда грибки водятся. Скажи, что я заболел, ничего в душу не идет.
— Будет тебе молоть-то… Секретарь райкома комсомола ходит попрошайничать по улице; видите ли, закусить ему нечем.
Дмитрии окинул взглядом стол, на котором стояли тарелки с ветчиной, солеными огурцами и огромная сковорода с яичницей, хлеб, нарезанный крупными ломтями.
— Стол царский. Чего тебе еще?
— Нет, Митя, — перевел на другое разговор Семен. — Я бы на твоем месте поступил по-иному. Тем более у тебя такая преданная жена. Случись беда — пойдет за тобой на край света.
— Что бы ты сделал?
— Я бы ни за что не выехал из Москвы. Пошел бы работать на завод, сел бы за баранку грузовика, стал бы подносить кирпичи на стройке… Все что угодно, но не вернулся бы битым в родное село. Здесь тебя не поймут. Вернее, не захотят понять.
За окном моросил обложной мелкий дождь. Со стороны озера на село надвигалась огромная черная туча. Она плыла над потемневшим лесом, все больше и больше разрастаясь.
— Я, пожалуй, пойду домой, да и тебе некогда со мной рассусоливать. Шофер твой уже посматривает из кабины. Видишь — то на часы глянет, то на окно. Куда сейчас путь держишь? — спросил Дмитрий.
— Мне нужно нажимать на все педали. Этот дождь, которого не было все лето, может испортить всю обедню: молотим хлеб, а зерно девать некуда, преет, — лицо Семена как-то сразу посуровело. На нем уже не было того молодеческого задора, которым светилось оно полчаса назад. — Ксаночка, собери-ка мне в дорогу что-нибудь пожевать, да пару рубах положи. Не забудь портянки и спички.
— Ты надолго? — донесся из кухни голос Оксаны.
— Пока не объеду район — не жди.
Накинув на плечи дождевик, Семен подхватил на руки вещмешок, который подала ему, жена, и вышел на улицу. Следом за ним, попрощавшись с Оксаной, спустился по порожкам крыльца Дмитрий.
Уже подходя к райкомовскому «газику», Семен сказал:
— Зря ты опустил крылья, Дмитрий. В моих глазах ты сегодня не тот, кем был когда-то. Поднял руки до того, как тебя взяли на мушку, — Семен крепко сжал руку Дмитрия и строго посмотрел ему в глаза: — Отдохни недельки две на деревенских лепешках, дождись меня и курьерским «Владивосток — Москва» — на старые рубежи! Привет жене!
Когда «газик» свернул в переулок и скрылся за частоколом, Дмитрий направился через огороды домой. Дождь усиливался. К подметкам сапог ошметками прилипала грязь. «Да, Семен, пожалуй, прав. Вернуться в родное село битым — это последнее дело. Даже Филиппок и Гераська — и те перестанут уважать, если я устроюсь где-нибудь в исполкоме инспектором на побегушках. В Москву!.. Немедленно в Москву! И больше о своих неудачах никому ни слова. Народ не любит ни слабых, ни бедных. Это уж в крови у русского. Он их жалеет».
Дмитрий вошел во двор и закрыл за собой калитку. В избу идти не хотелось. Навалившись грудью на изгородь, он закурил. На улице — ни души.
Прибитая на дороге пыль лежала отсыревшим ноздреватым тестом. Неуклюже переваливаясь с боку на бок, брели от болота гуси. Откуда-то со стороны озер, заросших непроходимыми камышами, глухо донеслись один за другим два выстрела. «Охотятся», — подумал Дмитрий. Низко, почти над головой, со свистом, ошалело пронеслась утка, чуть не задев за провода. У болота два карапуза возились с деревянным долбленым корытом, из которого обычно кормят поросят. Они хотели приспособить его вместо лодки, на дождь не обращали внимания.
