как один, похожих друг на друга.
Конечно, в доме маляра рояля не было, и мы должны были заниматься у Папаянов. Там-то я и встретился впервые с моим учеником и его отцом.
Вечером, придя к Папаянам, еще в коридоре я услышал веселый смех Егинэ и чей-то гулкий голос:
— Эх, сестрица, вот потеплеет — выкрашу вам стены, будешь глядеться в них словно в зеркало.
Я вошел. В комнате стоял какой-то человек маленького роста. Оказалось, что отец моего ученика. Он улыбнулся мне, подошел, протянул свою большую руку и сказал:
— Это, видать, наш учитель? Зовут меня Амаза́сп, сокращенно — Амаз, а твое имя я уже знаю, товарищ Папаян сказал. Ты мне нравишься. Если и парень мой по душе тебе придется, поладите друг с другом.
Он оглянулся. «Парень» куда-то исчез.
— Куда девался этот постреленок? — забеспокоился Амаз. — Как бы он чего не натворил. Эй, Врамшапух!
В дверях появился мальчишка — маленькая копия Амаза. В руке он держал мраморного слоника.
— Послушай, парень, это у тебя откуда? — удивился отец.
— Отсюда, — показавая на столик, ответил мальчик.
— И когда это он успел?..
Амаз взял слоника и осторожно поставил на место. Потом обратился ко мне:
— Ну вот, браток, мой парень. Товарищ Азат говорит, способности у него, учить надо. Я, конечно, не очень-то в этом разбираюсь, но товарищ Азат говорит…
Они оба очень понравились мне. Казалось, будто я уже давно знаю и Амаза и его маленького двойника.
— Конечно, я буду с ним заниматься, — ответил я.
— Ну, раз так, — засмеялся Амаз, — сдирай с него хоть все три шкуры: мясо — тебе, а кости — мне. — Он подмигнул. — Ты ведь строгий, правда?
— О, ужасно строгий, — подхватила Егинэ.
Еле сдерживая смех, я посмотрел на Врамшапуха. Тот лукаво улыбался. В его черных глазах было столько живости и обаяния, что мне вдруг захотелось обнять его, но я сказал:
— Страшно строгий…
Я еще не знал, что то же самое мне придется повторить на следующее утро, и не только Врамшапуху, а двум десяткам таких же таракашек. И так же, как мой новый друг, никто из них не поверит мне.
«Ареви́к» — так назывался интернат для детей пяти-шестилетнего возраста, куда я поступил по рекомендации товарища Папаяна в качестве преподавателя музыки. Мне казалось, что я справлюсь с этой работой, но, едва я встретился с ребятами, меня охватило такое волнение, что я чуть не задохнулся.
Десять шелковых бабочек на черных и светлых головках, десять девочек в чистеньких платьицах. Десять стриженых голов, пахнущих солнцем, десять мальчишек в белых блузах и синих сатиновых штанишках, которые, конечно, были не столь безукоризненно чисты, как платья девочек…
Но в глазах всех этих малышей, казалось, притаились тысячи чертенят.
Старшая воспитательница интерната представила меня моим будущим ученикам в светлом зале с концертным роялем в углу. Когда она вышла, я внимательно оглядел своих подопечных и заметил, что они никак не могут усидеть на своих маленьких и очень удобных стульчиках.
Решив с первого же дня добиться «идеальной дисциплины», я сказал:
— Ну, ребята, каждый день по одному часу я буду заниматься с вами музыкой. Будете вести себя хорошо — буду вас любить. А если нет — то знаете какой я строгий?..
Сначала фыркнула голубоглазая рыженькая девчонка с веснушками. За ней остальные.
Я сделал сердитое лицо и спросил ее:
— Тебя как зовут?
— Нуну́ш.
— Как?
— То есть Нази́к.
— Почему ты смеешься?
— Так ведь Айк меня щекочет.
— Айк!
Поднялся худенький черненький мальчонка, сидевший рядом с Нунуш-Назик.
— Это не я, товарищ Рач, руки сами…
— Пусть станет в угол, — предложил кто-то.
Айк уже надул щеки, вот-вот расплачется, когда я не выдержал и рассмеялся. Всю мою «строгость» как ветром сдуло. Засмеялись и остальные. Щеки Айка опустились, он раскрыл рот, потом, улыбаясь, громогласно заявил:
— И вовсе он не строгий, ни капельки…
Через две минуты в зале поднялся невозможный переполох. Меня со всех сторон облепили мальчишки и девчонки… Так «неорганизованно» и прошел этот урок.
Правда, мы спели вместе одну песенку. При этом каждый из моих воспитанников старался перекричать другого, но урок, к которому я столь тщательно подготовился, не получился.
Расстались мы друзьями.
Вошла старшая воспитательница, отправила детей в соседнюю комнату поиграть в мяч, а мне сказала:
— Хорошо было.
— Что хорошо?
— Все. Я наблюдала в приоткрытую дверь, вы прекрасно занимали ребят.
Она улыбалась, но мне показалось, что она смеется надо мной.
Я опустил голову и виновато произнес:
— Возьмите другого, я действительно не могу воспитывать.
Но она не смеялась. Я, кажется, и впрямь удачно провел урок…
Ребятишки с веселым гомоном проводили меня до дверей. Нунуш-Назик, ухватившись за мою руку, доверчиво, как старому знакомому, говорила:
— Завтра мы опять будем петь, правда? Потом научимся играть на рояле, да?.. Потом…
ШАП
Мне наскучило называть моего коротышку-друга таким длинным именем — Врамшапух. Конечно, можно было разбить Врамшапуха на Врама и Шапуха, но эти имена, по-моему, подходили взрослым мужчинам. К тому же имя «Врам» было для меня связано с печальными воспоминаниями, а «Шапух» слишком непривычно — так звали, кажется, какого-то персидского шаха, о котором я читал в одном историческом романе. И понемногу от длинного имени моего друга остались рожки да ножки — «Врамшапух» превратился
