в «Шапа».
Когда я забывал о «строгости», к этому имени прибавлялось «джан» и получалось «Шап-джан». Честно говоря, быть строгим с Шапом было невозможно.
Три раза в неделю, точно в назначенное время, он топал короткими ножками по деревянной лестнице Папаянов. Егинэ спешила навстречу, чтобы помочь малышу раздеться. Потом Шап входил в комнату, раскрасневшийся, с необычайно надутыми щеками.
— Здравствуй, Шап, — говорили ему я и товарищ Папаян.
— Здрасте, — улыбаясь, бормотал Шап.
Всякие лакомства, которыми Егинэ пичкала его в коридоре, мешали Шапу говорить. Товарищ Папаян задавал ему несколько вопросов: «Как здоровье папы? Поправился ли Бардугиме́ос?» (так звали одного из братьев Шапа) и т. д. Потом с книгой уходил в спальню. Вслед за ним уходила и Егинэ. Но каждый раз, прежде чем уйти, она находила повод обнять и расцеловать Шапа. Он и правда был очень симпатичный.
Я учил с Шапом ноты. Потом, ударяя одним пальцем по клавише, говорил:
— А ну, Шап, повтори-ка эту ноту.
Голосок у него был неважный, но зато слух изумительный. Он почти никогда не ошибался. Иногда я брал сразу несколько нот. Шап старательно пропевал их. Потом я играл ему.
Так мы занимались с Шапом. Иногда он прерывал меня, чтобы сообщить «тайну»:
— Сегодня тетя Егинэ дала мне чучхелы.
Он доставал из кармана часть угощений, которые, по обыкновению, оставлял для меня, я же со своей стороны просил передать все это Бардугимеосу и другим братьям Шапа.
Как-то он пришел очень серьезный.
— Здравствуй, Шап.
— Здравствуйте. — На этот раз он старательно выговорил приветствие и тут же выпалил, словно боясь забыть: — Мама и папа сказали, что очень обидятся…
— За что? — удивился товарищ Папаян.
— Сказали, очень обидятся, если вы завтра не придете. И вы, и тетя Егинэ, и Рач…
— Куда, Шап? — спросила Егинэ.
— К нам домой. Я приду за вами. Сказали, очень обидятся.
В этот день урок не клеился, мысли Шапа были далеко. Он то и дело поглядывал на стенные часы, хотя, честно говоря, еще не умел узнавать время. Когда я ему сделал замечание, Шап ответил мне с озорной улыбкой:
— Знаешь, а мама гату испечет.
На следующий день я, товарищ Папаян и Егинэ отправились к Шапу.
Мать Шапа, Сагану́ш, готовила голубцы. Она очень торопилась и каждый раз, входя в комнату за чем-нибудь, виновато улыбалась мужу, беспокоясь, что обед запаздывает.
А Амаз и его девять сыновей развлекали нас.
Отец по очереди представил нам ребят.
— Это Гедева́н, самый старший; он учится в шестом классе, учитель хвалит, толковый, говорит, парень. А это Машто́ц и Месро́п, близнецы, оба в пятом. А это Ерано́с, это Милито́с, это Саа́к, Сева́д…
Выяснилось, что из девяти сыновей Амаза шестеро — близнецы. Все они до того были похожи друг на друга и на отца, что среди них я потерял своего ученика.
— Вы их не путаете? — улыбаясь, спросил Папаян.
— Старших — нет, а вот младших случается, — рассмеялся Амаз.
Егинэ с завистью смотрела на отца этого многочисленного семейства. Я взглянул на нее, и меня охватила необъяснимая грусть. У Папаянов не было детей…
По молчаливому намеку матери ребята поняли, что пора накрывать на стол. Старшие куда-то вышли.
— Шап! — позвала Егинэ.
Один из шести коротышек широко улыбнулся.
— Иди ко мне.
Шап подошел. Егинэ обняла его, а тот, улыбаясь, тихо сказал ей:
— Тетя Егинэ, я для тебя самую-самую большую гату припрятал.
Трое коротышек накрыли на стол. Мы уселись.
Я с удивлением смотрел, какой чистотой сверкают и стол, и комната, и эти девять Амазов, молчаливые, спокойные, деловитые.
Принесли голубцы в виноградных листьях, застучали ножи и вилки, и я снова подивился тому, как даже самый маленький Амаз, то есть мой ученик Шап, ловко орудует ножом и вилкой.
Хозяин налил вина гостям, себе и Сагануш и лимонаду детям и, поднимая первый бокал, сказал:
— В первую очередь — будем все здоровы. И пожелаем, чтоб на земле был мир, хлеба — прибыток, хвори — убыток, правде — в мире царить, кривде — в аду гореть. За ваше здоровье, сестрица Егинэ, за твое здоровье, товарищ Азат, будь здоров, дорогой Рач…
После обеда Сагануш принесла сладости. Шап нашел свою большую гату и подал Егинэ. Она улыбнулась, отрезала себе кусочек, а остальное разделила всем поровну…
НАЗИК
Девятнадцать моих подопечных были вполне удовлетворены новым воспитателем Рачем Данеляном. Ежедневно я занимался с ними музыкальной грамотой, разучивал песни, а в перерывах играл в разные игры. Только Назик не принимала участия в этой веселой возне. Когда я садился за рояль, чтобы сыграть для моих воспитанников какой-нибудь танец и девятнадцать малышей начинали отчаянно отплясывать, Назик молча становилась возле меня и зачарованно смотрела на мои пальцы.
Постепенно я все свое свободное время стал проводить в интернате. В часы, когда дети бывали заняты другими «важными» делами, я садился за рояль и разучивал свои собственные уроки.
Часто тихо открывалась дверь зала. Не оборачиваясь, я уже знал, кто это подходит ко мне на цыпочках. Позабыв обо всем, Нунуш молча становилась рядом и затаив дыхание следила за моей игрой.
А однажды сказала:
— Я тоже хочу играть.
Я усадил ее за рояль. Она нежно коснулась клавиш.
Сердце мое запрыгало от радости. Ведь и наши с Шапом музыкальные способности обнаружил товарищ Папаян, а я вот нашел Назик. Вуду заниматься с ней. Подготовлю ее в музыкальную школу, а много лет спустя, когда она станет знаменитой пианисткой, скажу с гордостью: «Моя ученица, это
