Субботний вечер поселянина
Ревел ноябрь; в долине злилась вьюга;
Холодный день ненастно догорал;
И, весь в грязи, отпряжен вол от плуга,
И чёрный грач на кочке задремал.
Поселянин сегодня допахал
Участок свой и. кончивши работу,
Мотыку, лом и заступ свой прибрал,
И через лес, по топкому болоту,
Спешит домой – и рад, что с плеч долой заботу.
Вот на холме, под тенью старой ивы,
Его изба уютная видна –
И пахарь к ней спешит нетерпеливо.
Там у огня, детьми окружена,
Уж ждёт его радушная жена,
И всё в избе как будто улыбалось:
В ней жизнь текла так мирна и честна́,
Что у огня невольно забивалась
Забота жгучая, и бедность, и усталость.
Вслед за отцом, полчасом лишь позднее,
И сыновья приходят из села:
Один пахал; другой, посмышленнее,
На ярмарке улаживал дела.
Потом и Джен из города пришла:
Как не прийти, когда на ней обнова!
Но если б Джен семью в нужде нашла,
Поверьте мне, что, не сказавши слова,
Трудом добытое сейчас отдать готова.
Все на лицо; весёлый, откровенной
О новостях идёт у них рассказ –
И у огня, в семье благословенной,
Стрелой летит, как миг, за часом час.
Старик-отец с детей не сводит глаз –
И люб ему их лепет бестолковой;
А мать меж тем, иглой вооружась,
Спешит, чтоб сын был к празднику с обновой:
Из платья старого кроит камзольчик покой.
Отец и мать заботливо старались
Укоренять любовь к добру в сердцах
Своих детей; забав они чуждались
И средства жить искали лишь в трудах.
«Премудрости начало – Божий страх;
Лишь он один к стезе добра приводит;
Помолимся: да в жизненных путях
Нас Божий перст повсюду руководит!
Кто ищет Господа, всегда Его находит.»
Чу! в дверь стучат почти за Дженни следом;
Уж знает Джен, что значит этот стук,
И говорит: «Я встретилась с соседом,
Он шёл со мной до дому через луг…
Одной так страшно там идти… И вдруг
Вся вспыхнула… Любви румянец алый
Отца встревожил; но его испуг
Прошёл сейчас же: гость их запоздалый
(Он знал его давно) был скромный, честный малый.
И гостя Джен с улыбкой ясной вводит:
Его смутил родных пытливый взор…
Но вот старик сейчас же с ним заводит
О ферме их подробный разговор –
И хвалит рожь, ячмень и скотный двор…
И с радости застенчиво краснеет
Стыдливый гость. «Молодчик не хитёр»,
Смекает мать: «вот, видишь, как робеет!
Ну, да и видно, Джен держать себя умеет.»
Любовь! блажен тот, кто тебя изведал!
Восторг сердец! без меры благодать!
Что, если б Бог отрады этой не дал?
Но опыт мне теперь велит сказать,
Что если Бог благоволил нам дать
Отрады миг в юдоли безнадежной,
То этот миг – его так сладко ждать –
Когда сидишь в томленьи страсти нежной
С стыдливой девушкой под ильмой белоснежной.
И где же тот, что образ Божий носит,
Тот, в чьей груди живое сердце есть,
И между-тем коварно Дженни бросит?
Тот, чья любовь – была б обман и лесть?
Где тот злодей? Или быть-может честь
И совесть – всё давно уже в изгнаньи?
Позор тому, кто может перенесть
Печаль отца и матери страданья,
И видеть жертв своих без слёз, без состраданья!
Но стол накрыт и уж паррич здоровый,
Родное блюдо Скоттии, их ждёт,
И сливки, дань единственной коровы,
Что, чай, траву в хлеву теперь жуёт…
Хозяйка-мать приветливо несёт
Для гостя сыр, про случай сбережённый,
И говорит, что ровно минул год
Ему, когда цвести стал лён зелёный –
И хвалит жёлтый сыр наш юноша влюблённый.
Вот ужин кончен; дети у камина
Уселись все – и старец обнажил
Тогда свои священные седины
И пред собой с молитвой положил
Святую Библию, которой дорожил
Его отец… В ней он открыл сначала
Ту песнь, что в славу Бога вышних сил
В сионском храме некогда звучала;
А мать «помолимся!» торжественно сказала.
Тогда, стремясь к одной и той-же цели,
Все в лад поют они псалом святой…
И, может-быть, они песнь «Донди» пели,
Суровый гимн, с которым в смертный бой
Свои полки водил Эльгин герой…
Как сладок ты и твой напев священный,
Гимн гор родных! В сравнении с тобой
Бездушна песнь Италии растленной:
Та нежит слух, а ты – хвала Творцу вселенной.
Потом рассказ о первом человеке
Старик-отец семье своей читал;
Как Моисей с исчадьем Амалека
Святую брань вести нам завещал;
Как царь-певец пред Господом рыдал,
Увидев меч, простёртый над Солимом;
Как Иов жил, безропотно страдал,
Иль, как, горя в огне неопалимом,
Пророк был пламенным восхищен серафимом.
Или о том, как язвами своими
Господь хотел мир грешный искупить;
Как Тот, что там несёт второе имя,
Здесь не имел где голову склонить;
Как всюду шли потом благовестить
Апостолы с спасительным законом,
Как-тот, что был на Патмос сослан жить,
Зрел ангелов, паривших над Сионом,
И слышал грозный суд над блудным Вавилоном.
О, Царь небес! Колени преклоняет
Супруг, отец с мольбою пред Тобой:
Торжественно молитва возлетает
На небеса, за радостной мечтой,
Что встретим мы друг друга в жизни той,
Где больше нет ни слёз, ни воздыханья,
Где будем петь все вместе гимн святой
И где, в лучах небесного сиянья,
Свершится некогда блаженных душ слиянье.
Тогда с детьми старик-отец прощался,
И на покой их всех благословлял;
Когда ж один с женою оставался,
Он снова в прах главу свою склонял
Пред Тем, кто птиц согрел и напитал
И в блеск одел цветки весенних лилий.
Чтоб Он им всем насущный хлеб послал
Чтоб все Его боялись и любили
И все Его завет в сердцах своих хранили.
Перевод В. Костомарова (1875)
