- Вот он, - говорю, - в своей берлоге, с кружкой-подружкой, над кипой бумаг, трудясь ради великого дела.
Тут окаянный пес так зарычал, что поджилки все затряслись. Благое дело для общества, если бы кто его наконец придавил. Мне рассказали, он тут однажды в лоск изодрал штаны полисмену, который пришел с повесткой насчет патента.
- Стой, кто идет, - это он.
- Спокойно, Гражданин, - Джо ему. - Тут свои.
- Следовать к месту сбора, - он на это.
И потом трет глаз ладонью и спрашивает:
- Каково ваше мнение о сложившейся обстановке?
Играет патриота-боевика, Рори, засевшего в горах. Но тут, чтоб я лопнул, Джо был на высоте.
- Я полагаю, акции поднимаются, - говорит он, поглаживая себя по ширинке.
И тут, чтоб я лопнул, Гражданин трахает себя по коленке и орет:
- Войны за границей, вот что всему причина!
А Джо на это, колупаясь большим пальцем в кармане:
- Все русские, так и рвутся тиранить.
- Слушай, - это уж я, - ты кончай зубоскалить, Джо. У меня жажда такая, что за полкроны не продал бы.
Джо тогда говорит:
- Назови марку, Гражданин.
- Вино нашей родины, - тот ему.
- Ну, а ты? - это мне Джо.
- Присоединяюсь к предыдущему оратору, - говорю.
- Значит, три кружки, Терри, - говорит Джо. - А как здоровьишко, Гражданин?
- В лучшем виде, радость моя, - тот ему. - Ну как, Гарри? Наша возьмет? У-у!
И хватает своего шелудивого за шкирку, да так, что из того, еще бы самую малость, и дух вон.
Фигура, сидевшая на гигантском валуне у подножия круглой башни, являла собою широкоплечего крутогрудого мощночленного смеловзорого рыжеволосого густовеснушчатого косматобородого большеротого широконосого длинноголового низкоголосого голоколенного стальнопалого власоногого багроволицего мускулисторукого героя. В плечах он был нескольких косых саженей, а колени его, подобные горным утесам, как и все остальное тело, видное глазу, густо покрыты были колючею рыжеватой порослью, цветом и жесткостью походившей на дикий терн (Ulex Europeus). Ноздри с широчайшими раскрыльями, откуда торчали пучки волос того же рыжеватого цвета, были столь дивно поместительны, что в их сумрачной мгле полевой жаворонок без труда свил бы себе гнездо. Глаза его, в которых слеза и улыбка вечно оспаривали первенство, превосходили размерами отборный кочан капусты. Мощная струя горячего пара размеренно исторгалась из его бездонной груди, и столь же ритмически могучие звучные удары его исполинского сердца громоподобными раскатами сотрясали почву, заставляя содрогаться до самых вершин башню, что вознеслась высоко, и стены пещеры, вознесшиеся еще выше.
На нем было длинное одеяние без рукавов, из свежесодранной бычьей шкуры, свободно ниспадавшее до колен, словно килт, и перехваченное в поясе кушаком из стеблей тростника и соломы. Под этим одеянием имелись штаны из оленьей кожи, грубо сшитые жилами. Нижние конечности его защищали высокие болбриггенские гетры, крашенные пурпурным лишайником, а стопы были обуты в башмаки дубленой коровьей кожи, зашнурованные трахеей того же животного. На поясе подвешены были морские камешки, побрякивавшие при каждом движении его устрашающей фигуры; на них грубо, но с поразительным мастерством были вырезаны изображения покровителей кланов, древних героев и героинь Ирландии, Кухулина, Конна Ста Битв, Ниалла Девяти Заложников, Брайена Кинкорского, Малахии Великого, Арта Макморра, Шейна О'Нила, отца Джона Мэрфи, Оуэна Роу, Патрика Сарсфилда, Рыжего Хью О'Доннелла, Рыжего Джима Макдермотта, Соггарта Оуэна О'Грони, Майкла Двайера, Френси Хиггинса, Генри Джоя Маккракена, Голиафа, Горацио Уитли, Томаса Коннефа, Пег Уоффингтон, Деревенского Кузнеца, Ночного Капитана, Капитана Бойкота, Данте Алигьери, Христофора Колумба, св.Ферсы., св.Брендана, маршала Макмагона, Карла Великого, Теобальда Вулфа Тона, Матери Маккавеев, Последнего из Могикан, Розы Кастилии, Настоящего Голуэйца, Человека, Сорвавшего Банк в Монте-Карло, Защитника Ворот, Женщины, Которая Не Решилась, Бенджамина Франклина, Наполеона Бонапарта, Джона Л.Салливена, Клеопатры, Саворнин Дилиш [Верная Возлюбленная (ирл.) - название старинной сентиментальной баллады], Юлия Цезаря, Парацельса, сэра Томаса Липтона, Вильгельма Телля, Микеланджело Хейса, Магомета, Ламмермурской Невесты, Петра Отшельника, Петра Обманщика, Смуглой Розалин, Патрика В.Шекспира, Брайена Конфуция, Морга Гутенберга, Патрицио Веласкеса, Капитана Немо, Тристана и Изольды, первого Принца Уэльского, Томаса Кука и Сына, Бравого Парня Солдата, Аррана-Пог [Предавшийся Поцелуям (ирл.) - пьеса Дайона Бусико (1864)], Дика Терпина, Людвига Бетховена, Коллин Бон [Девушка с Красивыми Волосами (ирл.) - пьеса Дайона Бусико (1860), а также одна из песен в "Лилии Килларни"], Косолапого Хили, Энгуса Раба Божия, Доллимаунта, проспекта Сидни, мыса Хоут, Валентина Грейтрейкса, Адама и Евы, Артура Уэлсли, босса Крокера, Геродота, Мальчика с пальчик, Будды Гаутамы, леди Годивы, Лилии Килларни, Бейлора Дурной Глаз, царицы Савской, Экки Нэгла, Джо Нэгла, Алессандро Вольты, Джереми О'Донована Россы, Дона Филипа О'Салливена Бира. Подле него покоилось заостренное копье из тесаного гранита, а у самых ног его прикорнул свирепый зверь собачьих кровей, чье прерывистое дыхание указывало на то, что зверь погружен в беспокойный сон, - догадка, находившая подтверждение в хриплых рыках и диких вздрагиваньях, которые хозяин время от времени укрощал успокоительными ударами мощной палицы, грубо выделанной из палеолитического камня.
Стало быть, Терри приносит три пинты, а Джо еще все стоит, и тут, братцы мои, я чуть на месте не помер, когда вижу, он вынимает из кармана гинею. Не верите - могу побожиться. Натуральный кругленький соверен.
- Откуда этот, там еще много таких, - говорит.
- Никак церковную кружку уворовал? - я ему.
- Праведным трудом, - отвечает. - Это мне благоразумный субъект намекнул.
- Я его видел перед тем, как тебя встретить, - говорю. - Он шлялся по Пилл-лейн да по Грик-стрит, пялил свой рыбий глаз на рыбьи кишки.
Кто странствует по землям Мичена, облачен в черный панцирь? О'Блум, сын Рори - то он. Неведом страх сыну Рори, и благоразумна душа его.
- Для старухи с Принс-стрит, - говорит Гражданин, - для субсидируемой газетенки. Блюдут соглашение в Палате. А поглядите на это чертово барахло, это он говорит. Нет, вы поглядите, говорит. "Айриш индепендент", как вам нравится, независимая ирландская газета, которую Парнелл для того основал, чтобы она служила рабочему люду. А вы только послушайте список рождений и смертей в этой, с вашего позволения, ирландской для ирландцев газете, и то же самое свадьбы.
И начинает громко зачитывать:
- Гордон, Барнфилд-Креснт, Эксетер; Редмейн, Иффли, Сент-Энн-он-Си: супруга Вильяма Т.Редмейна родила сына. Как это вам, а? Райт и Флинт, Винсент и Джиллет, с Ротой Мэрион, дочерью Розы и покойного Джорджа Альфреда Джиллета, Клафам-роуд, 179, Стокуэлл, Плейвуд и Рисдейл, Сент-Джуд, Кенсингтон, венчание совершено высокопреподобным доктором Форрестом, настоятелем Вустерского собора. А? Некрологи. Бристоу, Уайтхолл-лейн, Лондон; Кэрр, Стоук Ньюингтон, от гастрита и болезни сердца; Триппер...
- Этого парня я знаю, - говорит Джо, - по горькому опыту.
- Триппер, Мот-хаус, Чепстоу. Димси, супруга Дэвида Димси, служившего в Адмиралтействе; Миллер, Тоттнем, в возрасте восьмидесяти пяти лет; Уэлш, 12 июня, Кэннинг-стрит, 35, Ливерпуль, Изабелла Хелен. Как это все подходит для национальной прессы, а, хрен моржовый? И что нам все это говорит про Мартина Мэрфи, рассукина политикана из Бантри?
- Да ладно, - говорит Джо, пододвигая нам кружки. - Порадуемся, что они нас опередили. Ты лучше хлебни-ка, Гражданин.
- Не премину, - отвечает тот, достопочтеннейший муж.
- Ну, будем, Джо, - говорю. - Поминки объявляю открытыми.
Ух! Это да! Нет слов! Я так без нее страдал, без этой вот пинты. И заявляю официально, я чуял, как она, родимая, прошла в самое недро брюха и сделала вот так: буль!
Но взгляните! едва они пригубили свои чаши радости, как стремительно влетел к ним божественный посланец, сияющий, словно око небес, пригожий собою юноша, за коим следовал гордый старец с благородной осанкой, несущий священные свитки закона, и с ним супруга его, особа с безупречною родословной, лучшее украшение своего рода.
Малыш Олф Берген влетает в двери и скрывается в задней комнатушке у Барни, весь со смеху вот-вот готов лопнуть. А я смотрю, кто ж это там, я было не заметил, пьяный храпит в углу, отрешившись от мира, не иначе Боб Дорен. До меня никак не доходит, что приключилось, а Олф все делает какие-то знаки из дверей. И тут плетется, угадайте-ка, братцы, кто, этот болван двинутый, Дэнис Брин, в банных шлепанцах и с двумя бля пухлыми томами под мышкой, а за ним жена поспешает, несчастная убогая баба, как моська семенит за ним по пятам. А Олф, гляжу, совсем подыхает со смеху.
- Любуйтесь, - говорит. - Это Брин наш. Кто-то ему, понимаешь, прислал открытку, а в той открытке стоит: ку-ку! И вот он теперь таскается по всему Дублину, желает вчи... чи...
