Уже вытаскивал из кармана сжатый кулак, когда неожиданно Федоренко с вежливой улыбкой, низко опустив голову, произнес насмешливым голосом:
– Товарищ Владимир Ильич убедился теперь, что мы служим пролетариату верно и преданно? Мы стали машиной, которая давит полностью его врагов и лишает жизни сразу сотни людей. Пролетариат должен бороться! Сила и страх являются его единственной защитой! Она согнет философов, ученых, поэтов…
Этот страшный человек повторял его слова!
Он – Владимир Ленин – бросал их в миллионах газет, прокламаций, плакатов и телеграмм, стал создателем ЧК, вождем этого исступленного, фанатичного, сумасшедшего Дзержинского и этой змеи из жандармских рядов, их отцом духовным, их вдохновением.
Понял это он сразу, все себе припомнил и открыл глаза, воскресил в памяти статьи врагов, обвиняющих его за то, что распял, замучил пытками, опозорил Россию.
«Так, как Федоренко Дору!..», – подумал он.
Он это совершил, не Федоренко, не Дзержинский, не другие, только он, который созвал под свои знамена полумонгольских варваров, пьяных от водки, крови и ненависти; мстителей и сумасшедших, преступников, мрачных каторжников, проституток…
Он, только он – Владимир Ульянов-Ленин, а следовательно…
Он улыбнулся мягко Федоренко и ответил:
– Истинно, верно служите пролетариату! Не забудет он поблагодарить вас, товарищи. Однако же трудно оставаться безучастным.
– Мы уже с этим свыклись, – прошипел Дзержинский.
– Значительно более широкие круги населения считают нас из-за Совнаркома за врагов, следовательно, мы должны спешить, чтобы успеть… чтобы успеть за вами, товарищ!
– Да, да! – качая головой, шептал Ленин, стараясь сохранить спокойствие и вежливую улыбку.
Сопровождаемый Дзержинским, Федоренко и внутренним патрулем, он сел в автомобиль и уехал в Кремль.
Ожидал его секретарь.
– Важное донесение от нашей делегации по заключению мира – произнес он, подавая несколько телеграмм.
Ленин уселся у письменного стола и стал читать депешу Троцкого. Морщил брови и тер лоб. Вести были неблагоприятными. Германия выставила новые, еще более тяжелые требования. Член Российской делегации, бывший царский генерал Скалон, лишил себя жизни, оставив полное обвинений письмо.
– Отвечу завтра, после заседания Совета, – шепнул он. – Пожалуйста, созовите его на 8 часов утра.
Секретарь вышел, но скоро постучал в дверь.
– Товарищ Дзержинский прислал мотоциклиста с письмом, – сообщил он, входя. – Просит срочного ответа.
Подал конверт. Ленин открыл его и вынул красный листочек бумаги со смертным приговором для гражданки Ремизовой, у которой перед покушением жила Дора Фрумкин. На отдельном листке председатель ЧК писал, что приговоренная представила просьбу к товарищу Ленину о милосердии. Дзержинский советовал ответить отказом, потому что связь между казненной Фрумкин и гражданкой Ремизовой существовала несомненно.
– Ремизова? Ремизова? – повторил Ленин. – Когда-то слыхал эту фамилию…
Тронул плечами и написал на красном листке два слова: «Приговор утверждаю».
Секретарь покинул кабинет.
Ленин ходил по комнате. Чувствовал дрожь и пронизывающий холод. Не мог успокоиться.
«Напиться бы горячего чаю…» – подумал он.
Посмотрел на часы. Приближался четвертый час. Метель не прекращалась. Секла по стеклам окон, шелестела по стенам, выла в трубах.
Ленин старался ни о чем не думать. Знал, что немедленно охватят его тяжелые сомнения, расслабляющие колебания, возникшие под сводами ЧК. А между тем, он должен быть твердым, неуступчивым и спокойным, так как предугадывал новую размолвку в Совнаркоме. Уже начал обдумывать план своего выступления и способ поведения с наиболее упорными товарищами, когда заметил лежащий на полу конверт письма Дзержинского.
Поднял его и прочитал красную надпись: «Всероссийская Чрезвычайна Комиссия по Борьбе с Контрреволюцией и Саботажем».
«Комиссия? – усмехнулся Ленин, поднимая плечи. – Нет! Это есть неизвестная прежде форма справедливости. Перчатка, брошенная моральности целого мира! Обвинитель и судья, палач! Это не уместится ни в какой западной юридической голове! У нас, в святой Руси, стало явным! Прежде полицмейстер Богатов заявлял, что крестьяне сами обвинили цыган и татар в краже коней, сами осудили на смерть и покарали их, убив жердями и предав пожару их жилища! Крестьян это не удивляет, а тем временем, о них мне ясно, чего они добились!».
Он засмеялся громко и покрутил конверт в пальцах. Немного погодя, он заметил, что в нем лежит маленький смятый обрывок бумаги.
Он развернул его и вскрикнул пронзительно.
Был это листок, на котором тремя месяцами назад написал он Елене Александровне Ремизовой представление полномочий для обращения к нему лично по любому делу.
Ремизова Елена… Ремизова.
Золотистая головка, склоненная над вышивкой; голубые глаза, полные теплого света… пылкие губы, посылающие его на месть за повешенного брата. Это она просила его о милосердии?!
Он бросился к телефону. Вызывал номер ЧК.
Дзержинский долго не подходил к аппарату. Впрочем, Ленин услышал его голос.
– Прошу пока что приостановить приговор на Ремизову и завтра обсудить это со мной! – крикнул он задыхающимся голосом.
Дзержинский не отвечал. Просматривал бумаги. Их резкий шелест четко доносился до ушей Ленина.
– Гражданка Ремизова, Елена Александровна, замечена в деле покушения в день первого января текущего года. Обвиняемой доказано, что в ее квартире в Петрограде, на улице Преображенской, под номером двадцать один, пребывала исполнительница покушения, гражданка Дора Фрумкин. Гражданка Ремизова была приговорена к смерти через расстрел, – неторопливым голосом читал Дзержинский.
– Приостановите приговор до завтра! – снова крикнул Ленин.
– Несколько минут назад меня уведомили, что приговор был исполнен. Именно это я читаю: Ремизова, номер 1780, прислана из Петрограда в связи с…
Ленин бросил трубку и рычал:
– Проклятие! Проклятие! Подлый зверь. Кровавый палач… без сердца… безумный… преступник…
Обычно хорошо работающий ум задал сразу вопрос:
«Кто? О ком говоришь?».
Ленин зажал виски и завыл протяжно так, как выла отчаявшаяся, обезумевшая седая еврейка в застенках ЧК.
– Это я-а-а! Это я-а-а!!!
Двери приоткрылись, и в кабинет заглянул обеспокоенный секретарь.
Ленин сразу замолк, стиснул зубы, сощурил глаза и, вкладывая руки в карманы, спросил равнодушно:
– Что случилось?
– Показалось мне, что вы… кричите, Владимир Ильич…
– Нет! – ответил он коротко. – Но хорошо, что пришли. Садитесь и пишите. Буду диктовать.
Ходил по комнате, сжимал и выпрямлял пальцы. Бросал отрывистые предложения:
– Несмотря на то, что мир для России будет тяжелым… помнить… помнить должны мы, что любые жертвы… даже свою жизнь и самых близких… самых дорогих… самых дорогих существ… должны мы отдать… на благо пролетариата… который вырвет у врагов все… что в данный момент утратили мы…
Секретарь записал и ждал.
Ленин не отзывался. Стоял у окна. Голова диктатора тряслась, а широкие плечи то поднимались, то опускались. В глазах чувствовался пожирающий его огонь.
– Мне никто, никто не вернет Елену… Елену…
По желтым щекам скатилась слеза, оставляя после себя горячий след.
Он сжал пальцами горло, чтобы не завыть, вздохнул глубоко, украдкой вытер мокрые глаза, отвернулся и глухим, хриплым голосом вымолвил:
– Завтра закончим, товарищ. Устал. Мысль не работает. Темно вокруг… метель стонет… холодно… Уже глубокая ночь… только умирать можно… умирать… в такую проклятую ночь!
Взглянул на удивленного секретаря и неожиданно крикнул тонко, пронзительно:
– Прочь! Прочь!
Молодой человек убежал испуганный.
Ленин восстановил в памяти фанатичное, дергающееся лицо Дзержинского, содрогнулся весь, заткнул пальцами уши и глаза, стиснул челюсти и рухнул на канапе, шипя:
– Елену убили! Убили…
За дверями сменялись часовые и повторяли угрюмыми голосами ночной пароль:
– Ленин… Ленин…
Москва умирала с голоду, от ужаса и непрекращающегося ни на минуту кровотечения. Отзвучали уже эха позорного мира с Германией. Ленин вспоминал эти дни с дрожью и отвращением. Он – россиянин – вынужден умолять комиссаров – евреев и латышей, – чтобы согласились на непередаваемо тяжелые, унизительные германские условия, так как, не достигнув мира, власть пролетариата развеялась бы, как злое видение. Добившись с трудом согласия товарищей, вздохнул он с облегчением и еще раз доказал, что диктатура пролетариата в своей сущности была диктатурой журналистов.
Владимир Ульянов-Ленин. Фотография. 1918 год
В сотнях статей унизительный мир был представляем, как благодеяние новой власти, намеревающейся дать России возможность передышки и набирания новых сил. Обманывали и оглупляли легковерных рабочих и темных крестьян обещаниями близкой революции в Германии и объединения с товарищами с Запада, откуда Россия будет черпать новые богатства для быстрого развития страны и соперничества с «прогнившей Европой».
