Увидев пана Игнация, Шлангбаум прекратил свой бесцельный труд и утер пот, выступивший на лбу.
- Нелегко, а? - сказал он.
- Да зачем же вы перекладываете это тряпье, когда нет покупателей? спросил Жецкий.
- Как же иначе! Если этого не делать, то еще позабудешь, где что лежит... Ноги и руки одеревенеют... да и привык я... У вас ко мне дело?
Жецкий смешался:
- Нет... я просто хотел посмотреть, как у вас тут... - ответил он, покраснев, насколько это было возможно в его возрасте.
"Неужели он тоже не доверяет мне и выслеживает?.. - мелькнуло в уме у Шлангбаума, и в нем закипел гнев. - Да, прав отец... Сейчас все травят евреев. Скоро придется отпустить пейсы и надеть ермолку..."
"Он что-то знает!.." - подумал Жецкий и сказал вслух:
- Кажется... кажется, ваш уважаемый родитель завтра покупает дом... дом Ленцкого?
- Мне об этом ничего не известно, - ответил Шлангбаум, отводя глаза. А про себя добавил: "Мой старик покупает дом для Вокульского, а они думают и наверняка говорят между собой: "Вот видите, опять еврей-ростовщик разорил католика, знатного господина".
"Он что-то знает, но держит язык за зубами, - думал пан Жецкий. Известное дело, еврей..."
Он еще немного помешкал, что Шлангбаум принял за новое доказательство подозрительности и выслеживания, и, вздыхая, вернулся к себе.
"Ужасно, что Стах доверяет евреям больше, чем мне... Однако зачем же он покупает этот дом, зачем связывается с Ленцким? А может быть, не покупает? Может быть, это сплетни..."
Его так пугала мысль, что Вокульский вложит в недвижимость девяносто тысяч наличными, что он весь день не мог ни о чем другом думать. Был момент, когда он хотел напрямик спросить Вокульского, но у него не хватило духу.
"Стах, - говорил он себе, - сейчас водит компанию только с важными господами и доверяет евреям. Что ему старый Жецкий!"
Поэтому он решил завтра пойти на торги и посмотреть, действительно ли старик Шлангбаум купит дом Ленцких и действительно ли, как говорил Клейн, набьет цену до девяноста тысяч. Если да, значит и все остальное правда.
Днем в магазин заглянул Вокульский. Он заговорил с Жецким о вчерашнем спектакле и все допытывался, почему тот сбежал из первого ряда и альбом для Росси передал Пифке. Но пана Игнация терзало такое множество сомнений, в душе его накипела такая обида на дорогого Стаха, что в ответ он только невнятно бормотал что-то и хмурился. Вокульский тоже замолчал и ушел из магазина с затаенной горечью.
"Все от меня отворачиваются, - думал он. - Даже Игнаций!.. Но ты вознаградишь меня за все..." - прибавил он уже на улице, глядя в сторону Уяздовских Аллей.
После ухода Вокульского Жецкий осторожно выпытал у служащих, где и в котором часу продаются с торгов дома. Потом упросил Лисецкого заменить его завтра с десяти до двух часов дня и с удвоенным рвением принялся за счета. Он машинально (но без ошибок) складывал столбцы цифр, длинные, как улица Новы Свят, а в перерывах думал:
"Сегодня потратил впустую почти час рабочего времени, завтра уйдет пять часов, и все потому, что Стах доверяет Шлангбаумам больше, чем мне... Зачем ему дом? Какого черта он путается с банкротом Ленцким? Что за фантазия пришла ему в голову таскаться в итальянский театр да еще делать дорогие подарки этому проходимцу Росси?"
Он просидел за конторкой, не разгибая спины, до шести часов и так углубился в работу, что не подходил в тот день к кассе принимать деньги и вообще не замечал, что творится вокруг, хотя магазин был полон покупателей, которые толпились и гудели, словно огромный улей. Не заметил он и того, как появился в магазине совсем нежданный гость, которого приказчики встретили восклицаниями и звучными поцелуями.
Только когда приезжий наклонился к нему и крикнул в самое ухо: "Пан Игнаций! Это я!" - Жецкий очнулся, поднял кверху голову, глаза и брови - и увидел Мрачевского.
- А?.. - спросил он, вглядываясь в молодого щеголя, который загорел, возмужал, а главное - потолстел.
- Ну, как... что слышно? - продолжал пан Игнаций, подавая ему руку. Что в политике?
- Ничего нового, - отвечал Мрачевский. - Конгресс в Берлине делает свое дело, австрийцы заберут Боснию.
- Ну-ну-ну... пустое, пустое! А что слышно о молодом Наполеоне?
- Учится в Англии в военной школе и, как говорят, влюблен в какую-то актрису...
- Так уж сразу и влюблен! - саркастически повторил пан Игнаций. - А во Францию не возвращается?.. Да как вы сами-то поживаете? Откуда сейчас? Ну, рассказывайте скорей! - воскликнул Жецкий, весело хлопая его по плечу. Когда приехали?
- Ах, это целая история! - отвечал Мрачевский, бросаясь в кресло. - Мы с Сузиным приехали сегодня в одиннадцать утра... С часу до трех были у Вокульского, потом я забежал на минутку к мамаше и на минутку к пани Ставской... Роскошная женщина, а?
- Ставская?.. Ставская... - старался вспомнить Жецкий, потирая лоб рукой.
- Да ведь вы ее знаете... Красавица с дочуркой... Она вам еще так нравилась.
- Ах, эта!.. Знаю... Не то чтобы она мне понравилась, - вздохнул Жецкий, - а я думал, что хорошо бы женить на ней Стаха...
- Вы просто великолепны! - расхохотался Мрачевский. - Да она замужем...
- Замужем?
- Разумеется. И фамилия громкая: четыре года назад ее муж, бедняга, бежал за границу, потому что его обвинили в убийстве какой-то...
- А-а! Помню!.. Так это он? Почему же он не вернулся? Ведь выяснилось, что он не виновен?
- Конечно, не виновен, - подхватил Мрачевский. - Но о нем, как улизнул он тогда в Америку, так с тех пор ни слуху ни духу. Наверное, пропал, бедняга, а она осталась одна - ни девушка, ни вдова... Ужасная судьба! Содержать дом вышиванием, игрой на рояле и уроками английского языка... Работать с утра до ночи... и вдобавок - жить без мужа... Бедные женщины! Мы с вами, пан Игнаций, не выдержали бы так долго целомудренной жизни, а?.. Ах, старый безумец!
- Кто безумец? - спросил Жецкий, ошарашенный внезапным переходом.
- Да кто ж, как не Вокульский! - отвечал Мрачевский. - Сузин едет в Париж закупать огромные партии товара и хочет во что бы то ни стало взять его с собой. Дорога старику не стоила бы ни гроша, жил бы по-княжески, потому что Сузин чем дальше уезжает от жены, тем становится щедрей... Эх! Да еще заработал бы добрых тысяч десять.
- Стах... то есть наш хозяин заработал бы десять тысяч? - переспросил Жецкий.
- Непременно. Да что ж поделаешь, если он совсем одурел.
- Ну-ну, пан Мрачевский! - строго осадил его Игнаций.
- Честное слово, одурел! Я же знаю, он все равно поедет на Парижскую выставку, и очень скоро...
- Верно.
- Так не лучше ли ехать с Сузиным, не потратив ни гроша да еще заработать? Сузин уламывал его битых два часа: "Поезжай со мной, Станислав Петрович!" Просил, кланялся - ни в какую. Вокульский свое: "Нет и нет!" Уверял, что у него тут какие-то дела...
- Ну, дела... - вступился Жецкий.
- Да, да, дела! - передразнил его Мрачевский. - Первейшее дело для него - не обидеть Сузина; тот помог ему нажить состояние, дает огромный кредит и не раз говорил мне, что не успокоится до тех пор, пока Станислав Петрович не сколотит хоть миллион рублей... И такому другу отказать в мелкой услуге, которая к тому же окупится сторицей! - кипятился Мрачевский.
Пан Игнаций хотел было что-то сказать, но тут же прикусил язык. Еще минута - и он бы проболтался, что Вокульский покупает дом Ленцких и посылает Росси дорогие подарки.
К конторке подошли Клейн и Лисецкий. Мрачевский, увидев, что они не заняты, заговорил с ними, и пан Игнаций опять остался один со своими счетами.
"Беда! - думал он. - Почему Стах не хочет даром ехать в Париж и, главное, восстанавливает против себя Сузина? Какой же злой дух спутал его с Ленцкими? Неужели?.. Э! Ведь не так уж он глуп... Нет, что ни говори, жаль этой поездки и десяти тысяч рублей... Боже мой! Как люди меняются..."
Он опустил голову и, водя пальцем по странице сверху вниз и снизу вверх, продолжал складывать столбцы цифр, длинные, как улицы Краковское Предместье и Новы Свят, вместе взятые. Он складывал цифры без единой ошибки, даже напевая что-то себе под нос, и в то же время размышлял о том, что его Стах роковым образом скатывается по наклонней плоскости.
"Ничего не поделаешь, - шептал ему тайный голос из глубины души, ничего не поделаешь!.. Стах ввязался в крупную авантюру... и наверняка политическую... Такой человек, как он, не станет сходить с ума из-за женщины, будь она даже эта самая панна... Ох, черт, ошибка! Он отказывается, пренебрегает десятью тысячами - и это Стах, которому восемь лет назад приходилось занимать у меня по десятке в месяц, чтобы как-нибудь перебиться... А сегодня он бросает десять тысяч кошке под хвост, ухлопывает девяносто тысяч на дом, делает актерам пятидесятирублевые подарки... Ей-богу, ничего не понимаю! И это - позитивист, реально мыслящий человек... Меня называют старым романтиком, но я бы таких глупостей не выкидывал... Впрочем, если он залез в политику..."
В этих размышлениях пан Игнаций провел время до закрытия магазина. Голова у него все еще побаливала, и он пошел прогуляться на Новы Зъязд, а вернувшись домой, скоро лег спать.
