будто доехал до Северного полюса на велосипеде. А ведь ему выкатят счет за повреждение дома. И самолет он вывел из строя. Лицензию у него отзывают. Я была бы рада, если бы и его самого забрали. Ну а он в восторге. Хотел даже папе рассказать.
– Нет!
– Да.
Анджела была в ярости. Злилась на доктора Косби, на Уоллеса, Видика, Хоррикера. Да и на Заммлера. Ему самому тоже было не по себе. Еще как. Раненый чернокожий. Кровь. Теперь, при столкновении со сверхженственной чувственностью Анджелы, он видел все особенно четко. В том же зловещем освещении, в каком ему представился Риверсайд-Драйв после того, как он стал свидетелем карманной кражи. Ясность зрения – это, конечно, прекрасно. Она доставляет человеку огромное удовольствие. Чудесно, если солнце светит ярко, но иногда оно обнажает неистовство мира. От такой яркости Заммлер приходил в смятение. Как сейчас, когда он смотрел на Анджелу и видел все: мягкую четкость ее лица, затрудненные движения бровей, изящество, смешанное с избыточностью. Солнце таращилось прямо в окно. Не очень чистое стекло выглядело так, будто по нему струился мед. Перед Заммлером стояла плотина невыносимо сладостной яркости. Эти ощущения были сейчас совсем не нужны ему. Они слишком волновали, от них слишком сильно кружилась голова.
– Насколько я понимаю, вы с Эльей опять говорили о твоем мексиканском приключении.
– Он никак не хочет оставить это дело в покое. Мучает и себя, и меня. Не могу его угомонить.
– Конечно, ты здесь ничего не поделаешь, все дело в самом Элье. Спорить с ним сейчас ни в коем случае не нужно. Пожалуй, только молодой мистер Хоррикер помог бы, если бы приехал. Кстати, почему он не едет? Так он показал бы, что не воспринимает эту историю всерьез. Или он действительно очень уязвлен?
– Говорит, что да.
– Может, он тебя любит?
– Он? Не знаю. В любом случае я бы не стала просить его приехать. Это означало бы использовать папину болезнь.
– Ты не хочешь его вернуть?
– Вернуть его? Может быть. Я не уверена.
Уж не появился ли у Хоррикера преемник? Когда к человеческим связям относятся так легко, у женщины вполне могут быть резервные списки. С одним запасным вариантом она познакомилась в парке, когда гуляла с собачкой, с другим поболтала в Музее современного искусства. Еще у нее на примете тот парень с бакенбардами, и тот с притягательными темными глазами, и вон тот, у которого ребенок лечится в санатории и жена с рассеянным склерозом. Там, где много идей и целей, людей тоже должно быть много. Эта мысль сквозила в монологах Анджелы. Заммлер все слышал и все помнил: каждый безрадостный факт, каждую живописную деталь. Он бы и рад оставаться в неведении, но молодая родственница неизменно держала его в курсе своих переживаний. Он бы и рад выбросить все это из памяти, но не получалось. А Анджела действительно красавица. Красивая, хотя и крупная, здоровая женщина в расцвете сил. Для нее естественно иметь определенные потребности. И она прекрасна в своей зеленой юбке, почти не прикрывающей бедер. Хоррикер будет страдать, оттого что ее потерял. Обо всем этом Заммлер продолжал думать, несмотря на усталость, туман в голове, отчаяние. Связь с реальностью не обрывалась.
– Уортон – он ведь не маленький. Там, в Мексике, он знал, на что соглашался.
– Ах, я в этом ничего не понимаю. Надо полагать, он читал кое-какие из тех книг, которые ты давала мне: Батая и других теоретиков. Про переход границ, про боль, секс, страсть, преступление, желание, убийство и эротическое удовольствие. Во мне все эти рассуждения глубокого следа не оставили.
– Да, я знаю, вы смотрите на вещи иначе. Но Уортону-то понравилось с той телкой. Гораздо больше, чем мне с тем другим мужчиной, с которым у меня это было в первый и последний раз. А в самолете Уортону вдруг вздумалось ревновать. И до сих пор он все никак не остынет.
– Я просто думаю, что Элья, вероятно, несколько успокоится, если увидит Хоррикера.
– Уортон меня просто взбесил. Это же надо было выболтать все Видику, чтобы тот донес отцу!
– Не могу поверить, чтобы мистер Видик рассказал Элье такое. Я, конечно, плохо его знаю, но вообще-то он производит впечатление достаточно порядочного человека. Обыкновенного толстого адвоката. С большим мягким лицом. На мерзавца он не похож.
– Жирный сукин сын. Путь только попадется мне на глаза! Все ему выскажу! Волосы повыдергаю!
– На твоем месте я бы не был так уверен, что дело в чьем-то злом умысле. Элья очень проницателен. Никакая мелочь от него не ускользает.
– Если кто-то случайно сболтнул лишнего, то кто это мог быть? Уоллес? Эмиль? В любом случае началось все с Уортона. Он не в состоянии держать рот на замке. Что ж, если ему захочется навестить моего отца, я возражать не буду. Но он меня обидел. Я просто в ярости.
– Это заметно, Анджела. Не хотелось бы раздражать тебя еще сильнее, но если ты знаешь, как Элья относится к твоей мексиканской истории, то зачем ты пришла в таком наряде?
– Вы имеете в виду юбку?
– Она очень короткая. Может быть, мое мнение ничего не значит, но, по-моему, это неразумно – носить такую детско-сексуальную одежду.
– Значит, моя одежда во всем виновата! Вы от себя говорите или от лица моего родителя?
Солнце светило желто и сладко. Это было ужасно.
– О да, я читал твои книги. Все дело во мне: я придерживаюсь устарелых пуританских взглядов, от которых цивилизация так сильно пострадала. Мы это уже обсуждали. Однако неужели ты не понимаешь, что нервируешь отца своим вызывающим кукольным костюмчиком?
– Вы правда так считаете? Мне это в голову не приходило. Я просто надела первое попавшееся и выбежала из дому. Такие юбки все носят. Странно, что именно о моей вы решили так нелестно высказаться.
– Наверное, я неудачно подобрал слова. Я не хотел тебя обидеть. В любом случае сейчас нужно думать о другом.
– Верно. На меня столько всего навалилось! Это ужасно.
– Понимаю.
– Я в отчаянии, дядя.
– Неудивительно. Конечно. Да.
– Что – «да»? Вы чего-то не договариваете?
– Я тоже места себе не нахожу. Из-за твоего отца. Он много лет был мне таким хорошим другом. Сейчас я очень за него переживаю.
– Дядя, давайте называть вещи своими именами.
– Он умирает.
– Вы легко это выговорили, – сказала Анджела.
Она же сама просила его выражаться прямо. Или такая прямота все-таки излишня?
– Не легко. Поверь, говорить это так же тяжело, как слышать.
– Я не сомневаюсь, что вы любите папу.
– Да, люблю.
– То есть не только из практических соображений.
– Конечно, он поддерживал нас с Шулой. Я никогда не скрывал, что очень благодарен ему. Надеюсь, это ни для кого не секрет, – сказал Заммлер. Он был стар и сух. Поэтому, когда у него билось сердце, даже если
