и отбытием Пола в лагерь, с Августусом я не встречался. Августус не знал, что вины Пола в деле Свендсонов нет, а играть за обе стороны я не мог. Бдительный Пол заметил бы малейшее осуждение. К тому же у меня не было никакого права подвергать Августуса таким испытаниям, даже если бы он их успешно прошел. Я умолял Пола освободить меня от данного ему слова, но он не соглашался.
– Скажешь ему как-нибудь. Я дам знать, когда именно. Есть нечто постыдное в том, чтобы очистить свое имя. Пусть пока оно побудет грязным.
Едва Пол уехал, как я позвонил Августусу, и мы вновь стали встречаться. Однако прежними наши отношения уже не были, к тому же появилась новая причина для напряженности между нами. Незадолго до «ретрита» Дейв Уилрайт попросил меня поработать в Пенсильванском хостеле «Комитета Друзей на службе обществу» [114], и я ответил согласием. Хостел предназначался для беженцев из оккупированной нацистами Европы; они жили там до тех пор, пока не найдут работу и не устроятся в Соединенных Штатах. Многие пока слишком плохо знали английский, вот «Друзьям» и понадобились помощники со знанием немецкого и опытом преподавания.
Последние несколько недель я подбивал Дейва дать мне такую работу. (В этом-то и был смысл довольно неискреннего вопроса из моих записок о «ретрите»: «Какой у меня мотив?») В Юрике я поддержал его по поводу активной жизни, потому что мне самому хотелось действовать. Я знал, что вскоре Пол меня покинет, и в одиночестве даже не думал продолжать жизнь по правилам Парра. После счастливой совместной жизни с Полом они стали бы угнетать.
К тому же, примкни я к «активным», заключил бы с собой сделку. Усердно работая и верно исполняя обязанности в хостеле, я мог бы позволить себе по вечерам любой род свободы. До Филадельфии на поезде ехать недалеко, и я уже знал там парочку адресов.
Августус мое решение не критиковал и обсуждать не стремился. Наверняка сделал скидку, зная, что за ним стоит. В день моего отбытия он пришел на вокзал «Юнион депо» и смутил меня своей очевидной искренностью: «Благослови тебя Господь, Кристофер!» Затем пробормотал себе под нос: «Думаю, все с тобой будет хорошо. Да…»
Поезд тронулся, увозя меня навстречу другой жизни, такой, какую поняли бы и одобрили даже Иные. Я теперь восхитил бы многих людей, такой «самоотверженный», «полезный» и «патриотичный». Августус же возвращался к своим старушкам, черствым печеньям и хижине на вершине садового холма. Но к тому времени я уже знал достаточно и понимал: вполне возможно, что Августус и несколько сотен подобных ему старомодных людей, разбросанных по всей стране и почти незнакомых друг с другом, неким совершенно загадочным косвенным образом поддерживают в нас духовное начало; обновляют в нас запас гормона, без которого общество зачахло бы и умерло, невзирая на то, победят нацисты или проиграют. Возможно, это единственные во всей Америке люди, чью работу можно было по-настоящему назвать существенной… Мысль об этом вызывала благоговение – но не мешала уплетать в вагоне-ресторане стейк и запивать его светлым пивом. Вины я не ощущал, и аппетит у меня не испортился.
Спустя три месяца службы в хостеле я получил письмо от Августуса:
Мой вечно дорогой Кристофер!
Пишу в надежде первым сообщить то, что тебе наверняка хотелось бы узнать от друга, а не от постороннего и, уж конечно, не из прессы. Возможно, ты уже обо всем знаешь из газет с Восточного побережья? Дело касается нашего друга Пола.
(Ужас, подумал я, что он еще натворил?)
У нас недавно случился сильный кустарниковый пожар в горах – говорят, один из худших за последние несколько лет, – и среди прочих тушить его отправили парней из лагеря Пола. Люди склонны не понимать, как на самом деле отчаянно опасны подобные явления. Стоит подуть ветру, и пламя разносится быстрее галопирующей лошади и, разумеется, в любой момент может изменить направление. Именно так и случилось в этот раз: двое из команды пожарных Пола оказались отрезаны в одном из крутых узких каньонов, которые буквально могут стать смертельной огненной ловушкой. Бедные, обезумевшие мальчики пытались взобраться по склону наверх, и пламя, разумеется, настигало их. Положение было безнадежным. Пол же стоял на краю обрыва, вне опасности, и при желании мог без труда отступить. Он понимал, что парням не избежать огня и что в панике они не видят и не слышат ничего, просто не замечают, что им кричат сверху, не могут следовать указаниям. И он сам спустился к ним по склону и собственным примером продемонстрировал, что делать – чему много раз учили их все это время именно на случай такой экстренной ситуации. Оказавшись в огненной ловушке, оберни голову курткой или другой плотной тканью, сделай глубокий вдох и беги назад, прямо сквозь пламя. Это твой единственный шанс. Если полоса огня не углубляется, а у тебя получится не наглотаться дыма или, что хуже, не вдохнуть огонь, то есть возможность отделаться поверхностными ожогами. Вот Пол и заставил парней проделать это, спас все три жизни.
Тут мысль о том, что надо не бежать от пламени, а стремиться к нему, подвела Августуса к целой серии философских обобщений с особой отсылкой к указаниям, которые в тибетской «Книге мертвых» лама дает покинувшей тело душе [115]. На отдельном же листе я обнаружил постскриптум:
Возможно, это симптом озабоченности шкалой ценностей, отличной от принятой у большинства, – то, что я пренебрег еще одной новостью, которую многие сочли бы куда более достойной упоминания. Вскоре после совершенного Полом героического поступка – о совпадении не может быть и речи! – Аланна Свендсон, несчастный ребенок, созналась, что история, которая, по ее словам, имела место в Юрике, есть вымысел от начала и до конца! (Прогноз относительно ее взрослой психической жизни, боюсь, чрезвычайно сомнителен.) Это, конечно же, полностью реабилитирует нашего друга и, несомненно, имеет величайшую важность для нашего дорогого Иэна и прочих. Ты, дражайший Кристофер, уже научил всех нас быть выше сомнений в друге. Своим примером воодушевил меня, помог увидеть, как эта загадочная вещь – величайшая из троицы последней инстанции – вознеслась над верой и надеждой.
Я сразу сел писать письмо Полу. Однако после нескольких попыток написать что-нибудь серьезное – которые я уничтожил, потому как не мог угадать с верным тоном, – решил просто отправить открытку:
Очень горжусь своей дорогой старой женушкой.
Пол ответил тоже открыткой:
Пора бы уже знать, милый, что твоя женушка пойдет на все ради рекламы. Что до этой мелкой сучки, то я хотел засудить ее родителей за клевету, но адвокат, эта жопа с ручкой, говорит, что ничего не выйдет, ведь я сам
