на Берггассе, 19: «организм стремится к смерти, но она поступает по-своему». «По ту сторону принципа удовольствия», страница сорок два. И всё же надо признать, что с бабочками природа преуспела. Они не ищут окольных путей. Они идут напрямик. Сначала жизнь, а потом смерть. Существование, вываренное до сути. Слушай, давай за это выпьем.
– Давай, – согласилась Ракель. Она была почти уверена, что он ошибся с цитатой.
– Увы, коллекционирование бабочек невозможно метафизически. – Эммануил долил в бокалы из ближайшей бутылки. – Вот бы кто-нибудь объяснил это папочке до того, как он бросил работу и уехал в Амазонию. Коллекционирование бабочек – это время, потраченное зря. Если в виде яркого маяка для жизненных исканий брать метафизически возможное…
– Не уверена, что я тебя понимаю…
– Бабочка, дорогая Ракель, по своей природе такова, что нам никогда не дано узнать о ней всё. Познать её до конца. Пролетая мимо, она в любом случае не позволяет себя изучить. Мы успеваем заметить, какого она цвета, оценить её размеры, а если она немного посидит на каком-нибудь цветке, создаём представление об узоре на её крыльях. Но узнать о живой бабочке всё нельзя, потому что быть бабочкой означает летать. Улетать от вас. А вот если вы её поймаете. Если притаитесь в траве с сачком. Если сделаете сачком движение, осторожное, точное и лишённое сомнения. А потом поместите бабочку в банку. Если заполните эту банку эфиром, чтобы бабочка уснула, то есть умерла. Если потом вы проткнёте бабочку иголкой – только тогда вы сможете её изучить, да. Тогда она откроется вашему взгляду целиком и полностью. Вы определите ее вид, задокументируете, поймаете для сравнения ещё несколько экземпляров. Но в этом-то и смысл: бабочка, проткнутая булавкой, – это уже не целая бабочка. В ней отсутствует важный признак бабочки – способность летать. Бабочка, которая от вас не улетает, вопреки всему, бабочкой попросту не является. Таким образом… что бы мы ни предпринимали, бабочка от нас ускользает. И когда мы её отпускаем, и когда мы её ловим. Слушай, мне надо пописать. Будь добра, постереги, пожалуйста, моё место.
* * *
Шторы были задёрнуты, комнату наполнял светлеющий сумрак. С нижней кровати доносилось похрапывание. Ракель спустилась вниз. Брат спал в одежде, завернувшись в одеяло. Мягкое лицо, округлые щёки.
Она взяла одежду, вытащила из сумки немецкую книгу и вышла на цыпочках в коридор. Ковёр в гостиной на верхнем этаже сбился, на кресле валялся чей-то пиджак. В туалете же ничто не напоминало о вчерашнем празднике, кроме стоявшего на раковине недопитого бокала.
Ракель оделась и умылась. У неё ныло в затылке.
Ступени скрипели, хотя она старалась идти очень осторожно. В холле на полу лежало Верино пальто, как будто у него не осталось сил, чтобы висеть на вешалке. Бесцеремонно пробили позолоченные настенные часы. Половина восьмого, Ракель проспала не больше четырёх с половиной часов.
Все следы праздника на кухне были ликвидированы. Ракель поставила кофе и намазала масло на кусок подсохшего багета. И тихо поднялась на чердак.
На самом верху ей пришлось преодолеть несколько метров плотной застарелой темноты, потому что выключатель располагался на дальней стене, а света, просачивавшегося из окна, было явно недостаточно. Секунды, предварявшие мигание и вспышку люминесцентной трубки, всегда тянулись слишком долго. А потом перед тобой распахивался тайный мир: горы мебели и коробок, полки со всякой всячиной, письменный стол, заклинившие жалюзи, старый архивный шкафчик с выцветшими чернилами на бумажных этикетках, приклеенных к ящикам, деревянная клетка для птиц с просунутыми сквозь прутья пластиковыми цветами, детские велосипеды. На чердачных балках лежали пластинки и нечто, что когда-то было лодкой.
На комоде стояло чучело крокодила.
Удерживая в равновесии кофе и бутерброд, поставленные на книгу, как на поднос, Ракель протиснулась к потёртому велюровому дивану у одного из маленьких чердачных окон. Похоже, за почти пятнадцать лет никто так и не обнаружил гнёздышко, свитое вокруг дивана. Там стояли банкетка для ног, плетёный стул, приспособленный для подносов с едой и кофейных чашек, а ещё столик в стиле рококо со стопками старых номеров «Старлет» и «Векко-Ревин». Когда Ракель была подростком, они бесплатно делились с ней житейской мудростью типа У ТЕБЯ БУДЕТ ИДЕАЛЬНЫЙ ЛЕТНИЙ ЗАГАР, ЕСЛИ ТЫ… (забудешь о раке кожи) или БЮДЖЕТНАЯ НАХОДКА ОСЕНИ (красный берет, «Хеннес & Мориц), и частенько обещали то, что не выполняли (ТАНТРИЧЕСКИЙ СЕКС – ПОДРОБНЫЙ ПУТЕВОДИТЕЛЬ). Наверху стопки журналов лежали «Мир как воля и представление» Шопенгауэра и «Клан пещерного медведя» Джин М. Ауэл.
Окно было грязным, между рамами покоилось множество дохлых мух, но обзор всё же открывался прекрасный. С улицы окно выглядело как маленький квадрат, спрятанный под коньком крыши. Стоя во дворе, кто-нибудь мог полюбопытствовать, что происходит на кухне, в Кабинете или Ателье, но ни один взгляд никогда не поднимался до чердачного окна, сидя у которого ты становился невидимым, но видел всё.
Ракель рассматривала пустынные окрестности, пока не почувствовала, что пора взяться наконец за книгу, которую она вот уже месяц носит с собой. Приберегая на случай, если под рукой не окажется ничего другого. Можно, разумеется, дать ещё один шанс старому немецкому мизантропу или Айле, девочке-кроманьонке, которая, вопреки всему, выживает в землетрясении и схватках с пещерным львом и племенем неандертальцев, но об этом хотелось читать ещё меньше.
Словом, она взялась за немецкую книгу. Перепрыгивала через незнакомые фразы, бегло пролистывала одни абзацы и целиком пропускала другие, чтобы просто создать себе впечатление о книге и прежде всего сказать отцу, что она её прочла.
Простая, по сути, история. Рассказчик выведен под тем же именем, что и его создатель, малоизвестный, судя по всему, писатель, живущий в Берлине. Не то чтобы совсем неудачник, но успеха определённо не добившийся. Он слишком много времени потратил на сочинительство и не может свернуть с этой дороги, несмотря на безрадостные перспективы и полную нехватку новых идей. Случайное знакомство с женщиной. Мимолётная, как ему кажется поначалу, связь. Но постепенно женщина увлекает его всё больше, и в конце концов герой оживает всем своим существом; его мир переворачивается. То, что он воспринимал как легкомысленную игру, становится безумно важным. А потом – и читатель понимает это быстрее, чем бедняга-рассказчик – всё начинает рушиться. Женщина отдаляется и через какое-то время полностью разрывает отношения. Герой в отчаянии, его жизнь и представления о самом себе разбиты вдребезги, он ничего не понимает и не может вернуться к принципам и мироощущению прошлого. Дорога туда закрылась. В чём он ошибся, почему он ей не нужен – одержимо думает
