и фотограф поймал это движение. А во второй руке она держала бокал с вином. Верхние пуговицы на рубашке расстёгнуты, и лежащий в ложбинке кулон чётко виден. Ракель трогала его, когда была маленькой. Она не понимала, что это солнце, пока мама ей не объяснила, а потом она не понимала, почему раньше не видела этого очевидного факта. А ещё она протестовала против того, чтобы снимать с себя длинные бусы из ярких пластиковых жемчужин, которые сама сделала в свободное время, тогда как мама своё украшение не снимает никогда.
– Это всё потому, что я очень неаккуратная, – говорила Сесилия, вешая бусы на столбик кровати. – Я положу его куда-нибудь и забуду. Так что надёжнее всего его никогда не снимать.
Часть 2. Немецкая грамматика
ЖУРНАЛИСТ: Расскажите, пожалуйста, о вашем отношении к Парижу.
МАРТИН БЕРГ [откидывается назад]: Я был достаточно сообразительным, чтобы пожить в Париже в молодом и восприимчивом возрасте. И считаю это очень ценным опытом. Чрезвычайно ценным. Важно, что была возможность вернуться в Гётеборг и решить, что ты хочешь жить здесь. Всё было бы иначе, если бы ты просто никуда не уезжал. И так и не увидел мира.
ЖУРНАЛИСТ: В чём заключалась ценность этого опыта?
МАРТИН БЕРГ: Я же думал, что должен писать. Как это обычно бывает, когда тебе двадцать три или двадцать четыре. Я уеду в Париж и напишу роман. Подобное решение – это серьёзный опыт. Ты остаёшься один на один с чистым листом бумаги.
* * *
Они говорили об этом ещё в гимназии.
Все пути ведут в Париж, так или иначе. Уильям Уоллес написал «Дни в Патагонии» за столиком завсегдатая «Клозери де Лилас», в непрерывном чередовании алкогольного прилива сил и похмельного бессилия, под непременную сигариллу, плохо сочетавшуюся с его мальчишеским обликом. У Хемингуэя был «Праздник, который всегда с тобой», а Джойс дописал наконец «Улисса» и опубликовал его под синей, как Эгейское море, обложкой.
Парижский проект оставался не более чем смутным планом, пока Пер Андрен не рассказал, что может снять там квартиру через своего родственника.
– Мансарду, – сообщил он и чуть не расплескал пиво, откидываясь назад. – С видом на Эйфелеву башню. Что скажете?
Разве у них было этическое право не поехать? Разве это не шанс для Мартина? Резкий прыжок по направлению к вечности? Разве смена Гётеборга (серого, дождливо-туманного, хорошо знакомого) на Париж (блестящий, играющий джаз, бесконечный) – это не именно то, что необходимо ему, чтобы наконец превратить гору замёток в законченный роман? Разве это не выпустит наконец на свободу все его блестящие идеи? Разве это не сделает его Уоллесом, Хемингуэем и Джойсом? Разве не об этом он мечтает много лет?
– Мне кажется, звучит неплохо, – сказал Густав.
Не особо обольщаясь, Мартин послал заявку на стипендию в студенческий фонд Гётеборгского университета. И, к удивлению своему, получил пятнадцать тысяч крон. Вместе с летними почтовыми накоплениями этого должно хватить на некоторое время при условии, что он будет жить экономно. В приступе бурной деятельности даже Густав откопал программу обмена студентами между Валандом и художественной школой Парижа и подал туда заявку. Пер, самый организованный из них, нашёл себе курс французского в Сорбонне.
– Ой. Это… ой, – сказала Сесилия, когда он впервые сообщил ей о своих планах.
– Ты можешь поехать с нами, – добавил он, полагая, что от него этого ждут.
Она покачала головой.
– У меня диплом. И нет денег. Я просто… – Голос стих, а Мартин тут же заполнил тишину изложением практической стороны дела. А главный аргумент приберёг напоследок.
– Я действительно считаю, что это пойдёт на пользу моему сочинительству. Ты же понимаешь, такой шанс выпадает редко. В этот вагон надо запрыгивать.
– Конечно.
Почти все дни и ночи прошедшего года они провели вместе, и тоска от предстоящей разлуки ещё была абстрактным понятием. Расклад казался допустимым: они будут звонить и писать, а летом Сесилия приедет в гости. Это даже хорошо, что не будет никаких отвлекающих факторов. Мартин слышал, что перед важными поединками боксёры объявляют целибат. Ничего плотского, вместо этого он обратит своё либидо в литературу, и на этот раз роман будет дописан.
– Я как бы должен поехать, – сказал он. Иначе в старости я буду злым. И в сорок лет пожалею обо всём, чего не сделал. Я не могу поступать так с самим собой. Если ты понимаешь…
– Конечно.
– Представь, что вся твоя жизнь – это площадка для разгона, и ты должен оказаться в определённой точке, и именно в этой точке всё и начнётся. Или лучше взять врата. Представь. Ты въезжаешь в открывающиеся врата. И вся твоя жизнь была подготовкой к этому. То есть врата – это символ чего-то более экзистенциального. Это судьба, и пусть даже Сартр ничего не говорил о «судьбе», на самом деле ему очень не нравилось само понятие «судьба» и, скорее, то, что человек верит в неё как в нечто такое, что решает и управляет жизнью за рамками того, что человек может контролировать и за что способен отвечать сам. В любом случае, если на миг позволить себе более приземлённое толкование этого понятия, «судьба», то она и заключается в том, чтобы пройти через эти врата. Человека привёл сюда его жизненный путь, и теперь он должен сделать шаг или прыжок – Кьеркегор, ещё один экзистенциалист, говорит о прыжке…
– Я читала Кьеркегора.
– Разумеется… э… о чём я говорил?
– Прыжок через врата.
– Да, в эти врата ты должен прыгнуть сам. В этом-то всё и дело. Осмелиться, решиться и броситься вперёд. Экзистенция, если присмотреться, есть не более чем долгий призыв к смелости. Отпусти и займись сёрфингом на глубинах неуверенности, хватит плескаться у берега, где безопасно и ты находишься в поле зрения родителей.
– А что по ту сторону?
– Что?
– По ту сторону врат?
Пока они готовились к поездке, Сесилия всё больше времени отдавала беговым тренировкам.
Поначалу Мартину было сложно вписать Сисси-спортсменку в образ своей девушки. Только для тренировок она собирала волосы в хвост и носила спортивный костюм и футболку. Только на тренировках её можно было перепутать с любой другой фанаткой физкультуры. Стиль её бега был слегка забавным (прямая спина, вздёрнутый подбородок), и бегала она не по специальным дорожкам, а там, где ей хотелось, чаще всего в центре города.
Сам Мартин ещё в ранней молодости понял, что в соревновании между
