-Оттащим машину, зальем солярой и выжжем все до пепла, что останется, толом рванем
-За ребят в гробы мешки с песком положат.
Открываю глаза и вижу на почернелом борту убитой машины номер 045. Генкина машина, я его знаю. Он у нее командиром был. Геннадий Мостин мы с тобой в учебке вместе службу начинали, я на командира отделения учился, а ты в пятой роте на командира БМД. Старший сержант. Весеннего призыва 1980 года. Вот и еще один, убит. Из Смоленска он. Туда отправят пустой цинковый гроб с мешком. Даже костьми в родную землю лечь, и то тебе Генка не судьба. До пепла тебя сожгут, пеплом быть тебе развеянным по чужой земле. Ты прости меня Гена, но я к тебе больше не полезу. У каждого своего предела есть. И мой предел разрывая горло мучительным спазмом из меня рвотной желчью выходит.
-У вас в машинах ОЗК и противогазы есть? – подавив очередной рвотный позыв, давясь хрипом спрашиваю у собравшихся возле машины экипажей.
Они тоже через свой предел перейти не могут, никто внутрь мертвой машины не полез, никто не хочет по кускам собирать сгоревшую человеческую плоть. Воевать? Ладно, а куда деваться. А туда? Нет, только не я!
-Посмотрим …
Приносят резиновый общевойсковой защитный костюм и противогаз. Все грязное слежавшееся, провонявшее солярой. На солнцепеке в сорокоградусную жару напяливаю на себя резиновый плащ с капюшоном, резиновые сапоги, одеваю перчатки, натягиваю на голову шлем – маску противогаза и …
Сначала один вытаскивал, потом еще один в ОЗК и противогазе помогать спустился, у люка то что от ребят осталось, их товарищи принимали. По кусочкам экипаж собрали: механик – водитель; оператор наводчик; командир машины. Кто кем был, уже не разберешь. Но хоть так, все лучше, чем пеплом на чужой земле оставаться. Всех собрали.
Еле вылез из машины, срываю противогаз, снимаю и бросаю на землю перчатки, рву застежки ОЗК сбрасываю плащ, скидываю высокие резиновые сапоги. И все равно остается, как прилип ко мне запах обугленной человеческой плоти. Нечего на меня так смотреть! Это не слезы, очень сильно вспотело у меня в противогазе лицо, вот и кажется вам что градом текут по моим щекам слезы, а это всего лишь пот. А хоть бы и слезы! Кому какое дело? Все быстро высохнет на безжалостно ярком афганском солнце, даже следов не останется.
-Твои фляги, - достает из сумки и протягивает мне медицинский коньяк военврач. Он уже не красный, бледен до синевы.
-Не надо, - отталкиваю его руку.
Не надо, я уже досыта этой войны нахлебался, до блевотины, не поможет тут сердечное лекарство, даже если оно настояно на спирту.
-Сам-то дойдешь? – глухо отводя глаза, спрашивает стоящий рядом офицер - командир расстрелянной головной походной заставы.
А я раньше и не знал, что солнце черным бывает или это так в глазах у меня потемнело? Бьет меня на жаре ледяная дрожь. Через десять лет во время прохождения криминалистической практики, я упаду в обморок, когда увижу как привычно разделывает патологоанатом тело в морге. «Ты прямо как баба, - чуть презрительно бросит мне грязный пропитанный мертвечиной санитар, убирая от моего лица нашатырь, - а если бы ты войну попал? Уссался бы там небось?!» Нет я не уссался на войне, просто через десять лет ударил по мне из памяти запах обугленной человеческой плоти. А я так надеялся, что все забуду. Но это когда еще будет… А пока, тут в Афганистане весной восемьдесят второго года я даже не слыша своего голоса отвечаю не смотрящему на меня офицеру:
-Дойду …
И ухожу.
-Уже успел? – раздраженно и тихо спрашивает Петровский, отведя меня подальше от машины, в которой уже сидит мой бывший взвод, - Где ты нажрался? Где ты тут умудрился пойло найти?
А я и не заметил как до машин дошел. Все готовы к движению. Подальше от этой дороги, подальше от места этого боя. Как можно дальше от войны.
-Помогите ему сесть, - не услышав ответа и повысив голос коротко приказывает ротный, - он же на ногах не стоит.
Двое солдат ловко спрыгивают и подсаживая помогают мне залезть в темный кузов машины.
От выкуренного час назад косяка, от впитавшегося в кровь алкоголя, от прошедшей изматывающей рвоты, от жары, от войны, сознание прячется в беспамятство, и я закрываю глаза.
Через два дня я и еще сто моих товарищей с бригады были демобилизованы. Почти весь призыв весны восьмидесятого года ушел в одну отправку.
Всё! Война для меня закончилась. Была радость, было ощущение приближающегося счастья, была надежда, что теперь-то все будет только хорошо.
И только где там в глубине свой души, уже тогда весной восемьдесят второго, я знал, что это были самые страшные, тяжелые и самые лучшие годы моей жизни.
Послесловие
Ну вот и всё. Если ты до конца дочитал, то кто бы ты ни был, мы прошли с тобой по дорогам и горным тропам этой войны. Пусть и на время, но и ты стал бойцом десантной роты, а я всегда рядом с тобой был. Ты видел то же что и я. И теперь я прощаюсь с тобой.
Возможно тебе интересна моя послевоенная судьба? Если так, то сообщаю: у меня все хорошо. Я успешно окончил институт, женился, потом еще одно высшее образование получил. Семья нормальная, на кусок хлеба зарабатываю, крыша над головой есть. А чего еще-то надо?
