Артюр Рембо - Пьяный корабль. Cтихотворения

Поэзия к тебе сойдет средь ураганов,

Движенье сил живых подымет вновь тебя —

Избранница, восстань и смерть отринь, воспрянув,

На горне смолкнувшем побудку вострубя!

Поэт поднимется и в памяти нашарит

Рыданья каторги и городского дна —

Он женщин, как бичом, лучом любви ошпарит

Под канонадой строф, – держись тогда, шпана!

Все стало на места: вернулась жизнь былая,

Бордели прежние, и в них былой экстаз —

И, меж кровавых стен горячечно пылая,

В зловещей синеве шипит светильный газ.

Они, большие эти руки,

В чью кожу въелась чернота,

И нынче, бледные от муки,

Твоим, Хуана, не чета.

Не кремы и не притиранья

Покрыли темной негой их,

Не сладострастные купанья

В прудах агатовых ночных.

Они ли жаркий луч ловили

В истоме в безмятежный час?

Сигары скручивали или

Сбывали жемчуг и алмаз?

К пылающим стопам Мадонны

Они ли клали свой букет?

От черной крови белладонны

Мерцает в их ладонях свет.

Охотницы ли на двукрылых

Среди рассветно-синих трав,

Когда нектарник приманил их?

Смесительницы ли отрав?

Какой, пленяя страстью адской,

Их обволакивал угар,

Когда мечтою азиатской

Влекли Сион и Кенгавар?

Нет, не на варварских базарах,

Не за молитвою святой

И не за стиркою загар их

Покрыл такою смуглотой.

Нет, это руки не служанки

И не работницы, чей пот

В гнилом лесу завода, жаркий,

Хмельное солнце дегтя пьет.

Нет, эти руки-исполины,

Добросердечие храня,

Бывают гибельней машины,

Неукротимее коня!

И, раскаляясь, как железо,

И сотрясая мир, их плоть

Споет стократно Марсельезу,

Но не «Помилуй нас, Господь!»

Без милосердья, без потачки,

Не пожалев ни шей, ни спин,

Они смели бы вас, богачки,

Всю пудру вашу, весь кармин!

Их ясный свет сильней религий,

Он покоряет всех кругом,

Их каждый палец солнцеликий

Горит рубиновым огнем!

Остался в их крови нестертый

Вчерашний след рабов и слуг,

Но целовал Повстанец гордый

Ладони смуглых этих Рук,

Когда любви мятежной сила

В толпе, куда ни поглядишь,

Их, побледневших, проносила

На митральезах сквозь Париж!

О Руки! Нынче на запястьях

У вас блестит, звеня, металл.

Мы раньше целовали всласть их —

Теперь черед цепей настал.

И не сдержать нам тяжкой дрожи,

Не отвести такой удар,

Когда сдирают вместе с кожей,

О Руки, ваш святой загар!

Прекрасный юноша, герой широкоплечий,

Со смуглой кожею и взором огневым,

Тот, кто сумел бы стать неслыханным Предтечей

В далекой Персии, простертой перед ним;

Еще неискушен, несдержан, не обужен

Ничем, но увлечен подспудной новизной,

Как юный вал морской, на ложе из жемчужин

Раскипятившийся под летнею грозой, —

Прекрасный юноша измерит бездну злобы

И мерзости людской, и примется взывать,

Израненный, к сестре, к спасительнице, чтобы

Ее сестрою милосердия назвать.

Но, Женщина, тебе, о ненасытный потрох,

Не стать такой Сестрой, и не обманут взгляд

Ни ночь твоих бровей, ни тень пушка на бедрах,

Ни пальцы легкие, ни груди, что блазнят.

Ты спишь, открыв глаза, ослепшая навеки,

Но тщетно мы к тебе стараемся припасть:

Ты – млекогрудая, а молишь нас о млеке,

И это мы тебя укачиваем всласть.

За всю мороку, что тебе досталась в прошлом,

За каждый обморок, за ненависть и ложь,

Зла не держащая, ты все же воздаешь нам —

Всей кровью месячных до капли воздаешь!

Несчастный в ужасе; об этом тяжком грузе

Он вовсе не мечтал и, жаждущий высот,

Спешит на зов судьбы – припасть к зеленой Музе,

От Справедливости он соучастья ждет.

Но эти две Сестры – соперницы докуки,

Всю душу изглодав, исчезнут без следа,

И горестным лицом в кормилицыны руки

Природы благостной уткнется он тогда.

И что ж? Ни магии, ни вере не по силам

Беднягу исцелить, утешить гордеца,

И в одиночестве унылом и постылом

Он ждет безропотно грядущего конца, —

Все грезы перебрав и тихо встав у гроба,

Все в мире истины пройдя за пядью пядь,

К тебе, о Смерть, к тебе он обернется, чтобы

Тебя сестрою милосердия назвать!

А – черное, И – красное, О – голубое,

Е – жгуче-белое, а в У – зеленый цвет.

Я расскажу вам все! А – черный панцирь бед,

Рой мух над трупом, море тьмы ночное.

Е – парус белый, белый блеск побед,

В алмазах снег, сиянье ледяное,

Пух одуванчика! И – жало злое,

Усмешка губ, хмель крови, алый бред.

У – дрожь зеленых волн и вздох кручины;

Зеленые луга; упрямые морщины

Твои, алхимик, сумрачного лба…

О – звонкая архангела труба:

Она пронзает скрежетом – пучины!

Омега… Синие – твои глаза, Судьба!

Розовослезная звезда, что пала в уши.

Белопростершейся спины тяжелый хмель.

Краснослиянные сосцы, вершины суши.

Чернокровавая пленительная щель.

Как проглотив аршин, являя строгий норов,

Сидел он, златолик; а я твердил в поту:

«Ты хочешь созерцать сверканье метеоров?

Жужжанье млечных звезд подслушать на лету?

Учуять бег планет в безмолвии просторов?

Твой лоб ночная блажь изрыла, словно крот.

Святой, вернись под кров и помолись прилежно,

Умильно покривясь, прикрой ладонью рот;

А блудный твой клеврет толкнет тебя небрежно —

Скажи: подале, брат! я сломлен, я урод!»

Святой остался прям – от сокровенной боли

Тревожась, голубел, как сумеречный луг…

«О чертов слезокап, продай свои мозоли,

О гефсиманский страж, певец бретонских вьюг,

Зашитый в благодать – благослови нас, что ли!

Семейный патриарх и городской тиран,

Ты сердце обмакнул в Грааля кровь святую,

Величьем ослеплен, слепой любовью пьян;

Я уязвлен тобой, и ныне я бунтую —

Ты гаже сотни сук, глупей, чем Калибан!

Смеюсь и слезы лью; глупец! твоих обеден

Не надобно – принять прощенье не смогу;

Я проклят навсегда, я пьян, безумен, бледен;

Мне мерзко все, что спит в твоем тупом мозгу;

Усни и ты, святой! Покой тебе не вреден.

Ты свят, о да, ты свят! В нелепостях белесых

И скопческим умом, и нежностью шурша,

Ты фыркать норовишь, как гурт китов безносых;

Спеша себя изгнать, отпеть себя спеша,

Ты вдребезги разбил свой кривоватый посох!

Господень Зрак, ты – трус! Я эту тайну выдам —

Пускай смертельный хлад божественных ступней

Дыханье мне собьет… Твой лоб запродан гнидам!

Сократ и Иисус, святые давних дней,

В ночи воздайте честь Тому, Кто мерзок видом!»

Надрывно я кричал, а ночь была светла

И благостна; меня трепала лихорадка;

И призрак просквозил вдоль потного чела,

И злобу с губ кривых омыл он без остатка…

– О темные ветра, кляните Князя Зла!

Я стану слушать вас в немеющих просторах

Лазури, где, хвосты кометам удлиня,

Порядок, вечный страж, толчками вёсел спорых

Плывет сквозь океан небесного огня

И бреднем по пути сгребает звездный ворох!

Исчезни поскорей, постыдная удавка!

Томительная сласть прожеванной тоски

Впивается в десну, как жадная пиявка —

Так зализать в боку торчащие кишки

Пытается, скуля, пораненная шавка.

О милосердьи врут – ни шагу вправо-влево…

– О, как меня мутит от скорбных ланьих глаз,

От липких сальных слов тягучего напева,

От кучи сосунков, что славят смертный час —

Святые, мы ещё нагадим вам во чрева!

Чернеет лазурь над тобой,

Топазами бездну исторкав,

А Лилии бледной толпой

Сопят, как клистиры восторгов!

Век саго растит из зерна

Не грезу – крахмал и глюкозу,

А Лилии выпьют до дна

И высосут всю твою Прозу!

Они у Кердреля в груди!

Они в образцовом сонете

Тридцатого года; гляди —