Он быстро отошел в сторону, и глаза его засветились голубизной, оказавшись в столбе солнечного света. Он оглянулся по сторонам.
- Умирает, - повторил он, - если уже не умерла.
И крики шлюх глухой порой,
Британия, ткут саван твой.
Глаза его, расширенные представшим видением, смотрели сурово сквозь солнечный столб, в котором он еще оставался.
- Но торгаш, - сказал Стивен, - это тот, кто дешево покупает и дорого продает, будь он еврей или не еврей, разве нет?
- Они согрешили против света, - внушительно произнес мистер Дизи. - У них в глазах тьма. Вот потому им и суждено быть вечными скитальцами по сей день.
На ступенях парижской биржи златокожие люди показывают курс на пальцах с драгоценными перстнями. Гусиный гогот. Развязно и шумно толпятся в храме, под неуклюжими цилиндрами зреют замыслы и аферы. Все не их: и одежда, и речь, и жесты. Их выпуклые медлительные глаза противоречили их словам, а жесты были пылки, но незлобивы, хотя они знали об окружающей вражде и знали, что их старания тщетны. Тщетно богатеть, запасать. Время размечет все. Богатство, запасенное у дороги, его разграбят и пустят по рукам. Глаза их знали годы скитаний и знали, смиренные, о бесчестье их крови.
- А кто нет? - спросил Стивен.
- Что вы хотите сказать? - не понял мистер Дизи.
Он сделал шаг вперед и остановился у стола, челюсть косо отвисла в недоумении. И это мудрая старость? Он ждет, пока я ему скажу.
- История, - произнес Стивен, - это кошмар, от которого я пытаюсь проснуться.
На поле снова крики мальчишек. Трель свистка: гол. А вдруг этот кошмар даст тебе пинка в зад?
- Пути Господни неисповедимы, - сказал мистер Дизи. - Вся история движется к единой великой цели, явлению Бога.
Стивен, ткнув пальцем в окошко, проговорил:
- Вот Бог.
Урра! Эх! фью-фьюйть!
- Как это? - переспросил мистер Дизи.
- Крик на улице, - отвечал Стивен, пожав плечами.
Мистер Дизи опустил взгляд и некоторое время подержал пальцами переносицу. Потом поднял взгляд и переносицу отпустил.
- Я счастливей вас, - сказал он. - Мы совершили много ошибок, много грехов. Женщина принесла грех в мир. Из-за женщины, не блиставшей добродетелью, Елены, сбежавшей от Менелая, греки десять лет осаждали Трою. Неверная жена впервые привела чужеземцев на наши берега, жена Макморро и ее любовник О'Рурк, принц Брефни. И Парнелла погубила женщина. Много ошибок. Много неудач, но только не главный грех. Сейчас, на склоне дней своих, я еще борец. И я буду бороться за правое дело до конца.
Право свое, волю свою
Ольстер добудет в бою.
Стивен поднял руку с листками.
- Так, значит, сэр... - начал он.
- Сдается мне, - сказал мистер Дизи, - что вы не слишком задержитесь на этой работе. Вы не родились учителем. Хотя, возможно, я ошибаюсь.
- Скорее, я ученик, - сказал Стивен.
А чему тебе тут учиться?
Мистер Дизи покачал головой.
- Как знать? Ученик должен быть смиренным. Но жизнь - великий учитель.
Стивен опять зашуршал листками.
- Так насчет этого... - начал он.
- Да-да, - сказал мистер Дизи. - Я дал вам два экземпляра. Желательно, чтобы напечатали сразу.
"Телеграф". "Айриш Хомстед".
- Я попробую, - сказал Стивен, - и завтра вам сообщу. Я немного знаком с двумя редакторами.
- Вот и хорошо, - живо откликнулся мистер Дизи. - Вчера вечером я написал письмо мистеру Филду, Ч.П. [члену парламента]. Сегодня в гостинице "Городской герб" собрание Ассоциации скотопромышленников. Я его попросил огласить мое письмо в этом собрании. А вы попробуйте через ваши газеты. Это какие?
- "Ивнинг телеграф"...
- Вот и хорошо, - повторил мистер Дизи. - Не будем же терять времени. Мне еще надо написать ответ тому родственнику.
- Всего доброго, - сказал Стивен, пряча листки в карман. - Благодарю вас.
- Не за что, - отозвался мистер Дизи, принимаясь рыться в бумагах у себя на столе. - Я, хоть и стар, сам люблю скрестить с вами копья.
- Всего доброго, сэр, - повторил Стивен, кланяясь его склоненной спине.
Он вышел на крыльцо через открытые двери и зашагал под деревьями по гравийной дорожке, слыша звонкие голоса и треск клюшек. Львы покойно дремали на постаментах, когда он проходил мимо через ворота, беззубые чудища. Что ж, помогу ему в его баталии. Маллиган даст мне новое прозвище: быколюбивый бард.
- Мистер Дедал!
Нагоняет меня. Надеюсь, не с новым письмом.
- Одну минутку!
- Да, сэр, - отозвался Стивен, поворачивая обратно к воротам.
Мистер Дизи остановился, запыхавшись, дыша прерывисто и тяжело.
- Я только хотел добавить, - проговорил он. - Утверждают, что Ирландия, к своей чести, это единственная страна, где никогда не преследовали евреев. Вы это знаете? Нет. А вы знаете почему?
Лицо его сурово нахмурилось от яркого света.
- Почему же, сэр? - спросил Стивен, пряча улыбку.
- Потому что их сюда никогда не пускали, - торжественно объявил мистер Дизи.
Ком смеха и кашля вылетел у него из горла, потянув за собой трескучую цепь мокроты. Он быстро повернул назад, кашляя и смеясь, размахивая руками над головой.
- Их никогда сюда не пускали! - еще раз прокричал он сквозь смех, топая по гравию дорожки затянутыми в гетры ногами. - Вот почему.
Сквозь ажур листьев солнце рассыпало на его велемудрые плечи пляшущие золотые звездочки и монетки.
3
Неотменимая модальность зримого. Хотя бы это, если не больше, говорят моей мысли мои глаза. Я здесь, чтобы прочесть отметы сути вещей: всех этих водорослей, мальков, подступающего прилива, того вон ржавого сапога. Сопливо-зеленый, серебряно-синий, ржавый: цветные отметы. Пределы прозрачности. Но он добавляет: в телах. Значит, то, что тела, он усвоил раньше, чем что цветные. Как? А стукнувшись башкой об них, как еще. Осторожно. Он лысый был и миллионер, maestro di color che sanno [учитель тех, кто знает (итал. Данте. Ад, IV, 131)]. Предел прозрачного в. Почему в? Прозрачное, непрозрачное. Куда пролезет вся пятерня, это ворота, куда нет - дверь. Закрой глаза и смотри.
Стивен, закрыв глаза, прислушался, как хрустят хрупкие ракушки и водоросли у него под ногами. Так или иначе, ты сквозь это идешь. Иду, шажок за шажком. За малый шажок времени сквозь малый шажок пространства. Пять, шесть: это nacheinander [друг за другом (нем.)]. Совершенно верно, и это - неотменимая модальность слышимого. Открой глаза. Нет. Господи! Если я свалюсь с утеса грозного, нависшего над морем, свалюсь неотменимо сквозь nebeneinander [друг подле друга (нем.)]. Отлично передвигаюсь в темноте. На боку ясеневая шпага. Постукивай ею: они так делают. Ноги мои в его башмаках и его штанинах, nebeneinander. Звук твердый: выковано молотом _демиурга Лоса_. Не в вечность ли я иду по берегу Сэндимаунта? Хруп-крак-скрип-скрип. Ракушки, деньги туземцев. Магистер Дизи в них дока.
Не придешь ли в Сэндимаунт,
Дороти-кобылка?
Смотри, вырисовывается ритм. Полный четырехстопник, шаги ямбов. Нет, галоп: _роти кобылка_.
Теперь открой глаза. Открываю. Постой. А вдруг все исчезло за это время? Вдруг я открою и окажусь навеки в черноте непрозрачного. Дудки! Умею видеть - буду видеть.
Что ж, смотри. Было на месте и без тебя; и пребудет, ныне и присно и во веки веков.
Они осторожно спустились по ступеням с Лихи-террас, Frauenzimmer [бабы (нем.)]; и по отлогому берегу косолапили вяло, в илистом увязая песке. Как я, как Элджи, стремятся к нашей могучей матери. У номера первого шверно болталась акушерская сумка, другая тыкала в песок большим зонтиком. На денек выбрались из слободки. Миссис Флоренс Маккейб, вдовица покойного Пэтка Маккейба с Брайд-стрит, горько оплакиваемого. Одна из ее товарок выволокла меня, скулящего, в жизнь. Творение из ничего. Что у нее в сумке? Выкидыш с обрывком пуповины, закутанный в рыжий лоскут. Пуповины всех идут в прошлое, единым проводом связуют-перевивают всю плоть. Вот почему монахи-мистики. Будете ли как боги? Всмотритесь в свои омфалы. Алло. Клинк на проводе. Соедините с Эдемом. Алеф, альфа: ноль, ноль, единица.
Супруга и сподручница Адама Кадмона: Хева, обнаженная Ева. У нее не было пупка. Всмотрись. Живот без изъяна, выпуклый тугокожий щит, нет, ворох белой пшеницы, восточной и бессмертной, сущей от века и до века. Лоно греха.
В лоне греховной тьмы и я был сотворен, не рожден. Ими, мужчиной с моим голосом, с моими глазами и женщиной-призраком с дыханием тлена. Они сливались и разделялись, творя волю сочетателя. Прежде начала времен Он возжелал меня и теперь уж не может пожелать, чтобы меня не бывало. С ним lex eterna [вечный закон (лат.)]. Так это и есть божественная сущность, в которой Отец и Сын единосущны? Где-то он, славный бедняга Арий, чтобы с этим поспорить? Всю жизнь провоевал против единосверхвеликоеврейскотрах бабахсущия. Злосчастный ересиарх. Испустил дух в греческом нужнике эвтанасия. В митре с самоцветами, с епископским посохом, остался сидеть на троне, вдовец вдовой епархии, с задранным омофором и замаранной задницей.
Ветерки носились вокруг, пощипывая кожу преизрядно. Вот они мчатся, волны. Храпящие морские кони, пенноуздые, белогривые скакуны Мананаана.
