К тому, что уже сказано, еще можно прибавить много слов не столь уж лестных для писателя. Не самое приятное на свете - узнать, что нашим неиспорченным подросткам по окончании школы предстоит нырнуть в пучину "темных" удовольствий, чтоб вынырнуть очистившимися и обновленными, как это было с лордом Кью. Не слишком радует, что нам не миновать, быть может, откровений о наших братьях, сыновьях или отцах, какие Этель Ньюком довелось прочесть в послании герцогини д'Иври.
И трудно согласиться, что между чистым духом детства и добродетельностью зрелых лет есть "царство тьмы", через которое проходит каждый юноша. И непонятно, какую пользу извлекает молодежь из утверждений автора, что этот искус неизбежен. Чтоб привести учеников к великому добру, учителю не стоит подвергать их испытанию великим злом.
Мы не вполне уверены, что диалоги мистера Теккерея окажут благотворное влияние на наш родной язык. Они очень умны и занимательны и пересыпаны чудесными жаргонными словечками, но мы, признаться, сомневаемся, что, превратив все наши острова в один большой Ист-Энд и научив британцев говорить, как кокни, и острить, как кокни, мы им окажем добрую услугу. Отечественная беллетристика легкого толка уже имеет сильный призвук этого наречия. А наши досточтимые союзники, что обитают по другую сторону канала, не так уж сильно преуспели, сделав всю Францию Парижем, чтоб стоило перенимать подобный опыт. Лондон, конечно, величайший современный город, но это все-таки еще не Англия, хотя язык, которым говорят его бродяги, похоже, вскорости распространится повсеместно, так что когда-нибудь его сочтут классическою речью нашего поколения. Романы мистера Теккерея написаны столь чистым, энергичным слогом, его герои говорят столь выразительным, свободным и забавным языком, что для такого мастера не может быть запретов, но у каждого Диккенса и у каждого Теккерея есть толпы подражателей, и больно наблюдать, как волны лондонского просторечия вторгаются в язык Шекспира и Бэкона и угрожают затопить его в конце концов, и с каждым днем эта опасность нарастает.
УИЛЬЯМ РОСКО
ИЗ СТАТЬИ "У.-М. ТЕККЕРЕЙ, ХУДОЖНИК И МОРАЛИСТ"
Мистер Теккерей уже слишком велик даже для большой розги солиднейших журналов. Долгие годы усердного ученичества на поприще литературы были вознаграждены высоким положением в избранной им профессии. Он пожинает заслуженный урожай доходов и славы, он может позволить себе улыбку по адресу зоилов и хвалу получает как дань, а не как награду. Поэтому мы намерены просто рассказать о том, что нашли в прочитанных нами книгах и какой свет, по нашему мнению, они бросают на талант автора - в частности, на две его стороны, обозначенные в заголовке.
Как художник, он, пожалуй, величайший живописец нравов, какого когда-либо видел мир. Он обладает несравненным умением мгновенно и точно схватывать во всем их многообразии особенности людей и общества, а также изумительной памятью и поразительной способностью воплощать свои наблюдения ярко и живо. Его принято сопоставлять с Аддисоном и Филдингом. Быть может, в тонкости обрисовки он уступает первому, но как пресен и скуден "Зритель" в сравнении с "Ярмаркой тщеславия"! Широта и энергия Филдинга, разумеется, вне сравнения, но два из главных его достоинств - богатство второстепенных персонажей и разнообразие характеров - взлетают под потолок, если на другую чашу весов бросить те же качества Теккерея. Филдинг гордится собой, потому что умеет, сохраняя общность, налагаемую профессией, показать различия между двумя трактирщицами. Теккерей же легко нарисует их десятка два - и ни одну из них не спутаешь с другой. Просто диву даешься, с каким количеством людей знакомимся мы в каждом его романе. Возьмите, например, "Пенденниса". Потребуется не менее двух страниц только для того, чтобы перечислить действующих лиц. И каждый роман представляет собой от пятидесяти до ста совершенно новых и не похожих друг на друга личностей.
Говоря о нравах, мы, естественно, подразумеваем и людей. Нравы, бесспорно, можно обрисовать и без людей, но лишенное конкретных примеров, это будет безжизненное, бесцветное описание. Тем не менее изображение нравов, в отличие от изображения характеров, обязательно в той или иной мере превращает людей в придаток к костюмам. Мистер Теккерей рассказывает нам о комнате, увешанной "резными золочеными рамами (с картинами внутри)". Таковы творения сатирика и карикатуриста общественных нравов. Человеческие фигуры нужны ему ради обрамления. Человек используется для объединения и иллюстрирования своего общественного окружения. Правда, мистер Теккерей злоупотребляет этим в гораздо меньшей степени, чем большинство художников того же направления. Можно даже сказать, что среди них он выделяется не только плодоносностью воображения, но еще и тем, что гораздо чаще рисует индивидуальные портреты. Тем не менее, в конечном счете он все-таки живописец нравов, а не личностей.
Человеческое сердце в обобщении - человек в взаимоотношениях с себе подобными - вот его тема. Актеры его очень индивидуальны и своеобразны всякий на свой лад, написаны они верно, ярко, великолепно - все по-своему шедевры, однако высший интерес автора не сосредоточен на особенностях характера каждого. Это лишь часть более широкой и обобщенной темы для размышлений. Он изучает человека, но человека как общественное животное, человека, рассматриваемого через опыт, цели и привязанности, находящие выход в его связях с другими людьми, и никогда - человека как индивидуальную личность. Он не углубляется во внутреннюю, скрытую подлинную жизнь, которую любой человек ведет вне общения с себе подобными, ту потаенную келью, которая открыта лишь небесам вверху или преисподней внизу. И он прав: воздерживаясь от таких попыток, он поступает мудро, ибо остается на позициях, где его преимущество неоспоримо, и сохраняет верность своему гению. Но по сравнению с тем, другим, гений этот низшего порядка. Способность исследовать и живописать индивидуальную душу во всей полноте ее связей выше той, которую мы находим у мистера Теккерея. Тут мы сталкиваемся с очень распространенной путаницей. С одной стороны, утверждается, что проникнуть в тайную тайных характера и дальше сходить из нее (что, разумеется, возможно только с помощью воображения) - искусство более высокое, чем использование внешних подробностей, которые собираются с помощью опыта и наблюдательности; с другой стороны, нас убеждают, что куда легче дать волю воображению, чем набрать необходимые запасы сведений о реальной жизни - полагаться на фантазию, вместо того, чтобы верно рисовать окружающую жизнь. Распутать этот узел не так уж трудно. Бесспорно, много легче набрасывать бледные неопределенные тени характеров, почерпнутые из воображения, чем: исходить из внешних проявлений реальной жизни, которая развертывается перед нашими глазами. И много легче выдавать эти тени за нечто подлинное, именно потому что они тени и не подлежат проверке пробным камнем реальности в отличие от характеров, создаваемых вторым способом. Но возьмите более сильный талант, и вверх взлетит уже другая чаша весов. Легче быть Беном Джонсоном или даже Гете, чем Шекспиром. В целом можно сказать, что чем менее стихиен материал, которым пользуется художник, тем меньше воображения ему требуется, и тем менее он - творец: архитектор уступает тут скульптору, историк - поэту, романист - драматургу. Те, кто рисует жизнь общества, обычно обладают не столько творческим характером, сколько способностью к упорядочению разрозненных частностей. В интриге и развитии сюжета мистер Теккерей показывает лишь весьма высокое умение перегруппировывать свои персонажи и аранжировать описываемые события, однако, лучшие из его созданий, бесспорно, рождены процессом творчества: это живые, дышащие люди, отличающиеся от всех остальных не только теми или иными чертами характера, но и тем ореолом индивидуальности, одарить которым способен только гений. Отличительная их черта, свойственный им всем недостаток, как мы уже говорили, заключается в том, что ни один из них не завершен, и индивидуален лишь настолько, насколько это совместимо с неким обобщенным целым. Ни одного из них мы не узнаем исчерпывающе - как знаем себя, как - по нашему убеждению - рисуем в воображении других. Мы знаем о них ровно столько, сколько можно обнаружить в светском общении. Мистер Теккерей глубже не проникает и не дает понять, будто сам знает больше, а, напротив, откровенно объявляет, что ничего больше ему о них не известно. Он рассказывает о их поведении, описывает лишь ту меру чувств и проявлений характера, которая открывается в выражении лица, в поступках, в голосе - и только. Точно вы знакомитесь с реальными людьми в реальной жизни, часто с ними видитесь и мало-помалу узнаете их, как мы узнаем самых близких друзей. Разумеется, узнать больше о человеке никто из нас не способен, но вообразить мы способны много больше, и художник тоже мог бы сообщить нам гораздо больше, пожелай он того. Даже самых близких друзей мы не знаем до конца и всегда полагаемся на воображение. Из тех отрывочных представлений, какими нас снабжают наблюдения и симпатия, мы создаем целое на свой лад, - более или менее соответствующее действительности в зависимости от того, что нам удалось узнать по-настоящему, более или менее завершенное и своеобразное в зависимости от силы нашего воображения. И, разумеется, каждый человек в действительности не совсем таков, каким он представляется каждому из тех, кто его окружает. Но без этой работы воображения, мы вообще ничего друг о друге не знали бы, ограничиваясь лишь смутными разрозненными намеками на нечто, существующее где-то рядом с нами.
