- Вы были очень больны, дорогой мой Генри; вы еще совсем слабы на вид, - сказала она.
И в самом деле, полковник смахивал на привидение, с той лишь разницей, что привидениям несвойственно сиять от радости. А у Эсмонда всегда душа радовалась, когда он возвращался к своей дорогой госпоже после разлуки, да и когда бы он ни смотрел на ее доброе, нежное лицо.
- Я затем и приехал, чтобы меня выходили родные, - сказал он. - Если б не заботы Фрэнка, мне бы, пожалуй, вовсе не оправиться после той раны.
- Бедный Фрэнк, милый Фрэнк! - сказала мать юноши. - Оставайтесь всегда добры к нему, милорд, - продолжала она. - Бедный мальчик не знает ничего о своей вине перед вами.
- Милорд! - воскликнул полковник Эсмонд. - Что это значит, дорогая леди?
- Я не леди, - возразила она. - Я просто Рэйчел Эсмонд, вдова Фрэнсиса Эсмонда, милорд. Я не имею права на этот титул. Лучше бы нам никогда не отнимать его у того, кому он по праву принадлежит. Но мы сделали все, что могли, Генри; мы сделали все, что могли; и покойный милорд, и я... то есть...
- Кто рассказал вам, дорогая леди? - спросил полковник.
- Разве вы не получили моего письма? Я написала вам в Монс тотчас же, как только узнала обо всем, - сказала леди Эсмонд.
- Но от кого же? - снова спросил полковник Эсмонд, и тут его дорогая госпожа поведала ему, как вдовствующая виконтесса, лежа на смертном одре, послала за ней и передала ей в наследство эту печальную тайну.
- Это было очень дурно со стороны виконтессы, - сказала леди Эсмонд, так долго знать и скрывать истину от меня. "Сестрица Рейчел, сказала она, и Эсмондова госпожа не могла удержаться от улыбки, повествуя об этом, сестрица Рэйчел, воскликнула виконтесса, я послала за вами, потому что врачи опасаются, как бы я не умерла от этой дизентерии, и я хочу облегчить свою душу от тяжкого бремени, которое на ней лежит. Вы не рождены для блеска и почета, вы всегда были незначительным созданием, и потому то, что я собираюсь открыть вам, не будет ударом для вас. Знайте же, сестрица Рэйчел, что свой дом, серебро и мебель, а также три тысячи фунтов звонкой монетой и бриллианты, подаренные мне моим святым и обожаемым государем, ныне покойным королем Иаковом, я завещаю милорду виконту Каслвуду".
"Моему Фрэнку? - переспросила леди Каслвуд. - А я надеялась, что..."
"Виконту Каслвуду, моя дорогая, виконту Каслвуду, барону Эсмонду Шендону в Ирландии, графу и маркизу Эсмонду, согласно патенту, данному его величеством королем Иаковом Вторым покойному маркизу, моему супругу, ибо я по праву - маркиза Эсмонд перед богом и людьми".
"А бедному Гарри вы совсем ничего не оставите, дорогая маркиза? спросила леди Каслвуд (все это она пересказала мне впоследствии с добродушным лукавством, несравненным по своей прелести; я же записываю здесь ее рассказ во всех подробностях, чтобы уже более к нему не возвращаться). Бедному Гарри вы совсем ничего не оставите?" - спросила моя дорогая госпожа. (Вы ведь знаете, Генри, - сказала она мне со своей ласковой улыбкой, - я всегда жалела Исава и была на его стороне, хоть мой отец усердно пытался переубедить меня.)
"Бедному Гарри! - отозвалась старуха. - Ах, так вы хлопочете о бедном Гарри (кхе-кхе, подайте-ка мне мои капли, сестрица). Ну, что ж, моя милая, раз уж вы так желаете добра бедному Гарри, то да будет вам известно, что с самого тысяча шестьсот девяностого года, после сражения на Бойне, в котором принц Оранский разбил своего государя и отца, за каковое преступление и горит ныне на вечном огне (кхе-кхе), Генри Эсмонд был и есть законный маркиз Эсмонд и граф Каслвуд в Соединенном Королевстве, а также барон и виконт Каслвуд Шендон в Ирландии и баронет, и его старший сын будет именоваться графом Каслвудом, хе-хе! Что вы на это скажете, моя милая?"
"Боже правый! Когда вы узнали об этом?" - вскричала младшая леди (полагая, быть может, что престарелая маркиза тронулась в рассудке).
"Супруг мой до своего обращения вел образ жизни распутный и недостойный, - продолжала умирающая грешница. - Находясь в Нидерландах, он соблазнил дочку одного ткача и в довершение низости еще обвенчался с нею. Потом он воротился на родину и женился на мне, бедняжке, юном, невинном создании. (Как вам известно, Гарри, ей в ту пору уже перевалило за сорок; что же до ее невинности...) Ну вот, - продолжала она, - я узнала о низком поступке милорда лишь три года спустя после нашей свадьбы; и когда смерть похитила наше бедное дитя, я решила исправить дело: прослышав, что той несчастной уже более нет в живых, я тотчас же заставила патера Холта вновь повенчать нас в Каслвудской церкви. И вот однажды, когда я лежала в тяжком недуге, который был следствием другого жестокого разочарования, постигшего меня в ту пору, Холт рассказал мне о том, что у милорда есть сын, родившийся еще до нашего брака, и что он отдан на воспитание здесь, в Англии, и я согласилась взять мальчишку в Каслвуд. Чудной это был ребенок, когда его привезли к нам, настоящий маленький меланхолик!
Мы хотели сделать из него священника и так его к тому и готовили, покуда вы не совратили его с пути, дурная вы женщина! У меня меж тем вновь появилась надежда подарить наследника моему лорду, но в это самое время долг призвал его в Ирландию, где он и погиб на берегу Войны, сражаясь за своего короля.
К вашему мужу я не питала особого расположения, моя милая, так как в свое время он изменил мне самым коварным образом; и я полагала, что, если мне вновь суждено обмануться в своих надеждах, я успею объявить единственным законным наследником ткачихина сына. Однако случилось так, что я была схвачена и заключена в тюрьму, и ваш муж так благородно поступил со мною хлопотал и сам и через друзей, все свое влияние употребляя на то, чтобы добиться моего освобождения, - что сердце мое смягчилось, да к тому же и мой духовник советовал мне хранить молчание; по его словам, для нашего дела было лучше оставить титул за тогдашним виконтом, вашим покойным мужем, ибо тем самым будет обеспечена его верность королю. И это было правильно, потому что за год до смерти вашего мужа, когда он захотел поступить на службу к принцу Оранскому, мистер Холт отправился к нему и открыл ему всю истину и заставил его раздобыть крупную сумму денег для его величества и прочно втянул его в ряды защитников правого дела, так что мы могли не сомневаться, что он будет с нами, когда придет час напасть на узурпатора. Потом он внезапно погиб; и тут мы хотели было объявить обо всем. Но было решено, что для дела короля лучше, чтобы титулом владела младшая ветвь рода; а во имя этого дела, моя милая, для Каслвудов любая жертва легка.
Что до полковника Эсмонда, он уже знает все (и тут, Гарри, она поведала мне о том, что произошло у смертного одра моего дорогого супруга). Хотя титул принадлежит ему, он не намерен притязать на него. Мне легче будет умереть, зная, что вам известна истина, моя милая. Итак, покуда полковник не предъявил своих прав, ваш сын - законный виконт Каслвуд".
Такова была суть признаний вдовствующей виконтессы. Декан Эттербери, по словам леди Каслвуд, также знал все, и Эсмонд сразу понял, откуда, ибо мистер Эттербери был тем самым священником, которого призвал его господин в свой последний час; и когда леди Каслвуд пожелала тотчас же написать сыну и открыть ему истину, декан дал ей совет написать прежде полковнику Эсмонду и ожидать от него решения, которому должны беспрекословно подчиниться прочие члены семьи.
- Неужели моя дорогая госпожа сомневается в чем-либо? - сказал полковник.
- Вы теперь глава дома, Гарри, и вам решать.
- Я решил еще двенадцать лет назад, у смертного одра моего дорогого лорда, - сказал полковник Эсмонд. - Дети ничего не должны знать. Титул будет носить Фрэнк, а после него его наследники. Он ему принадлежит по праву; у меня ведь нет даже доказательств законности брака моих родителей, хотя милорд и говорил мне перед смертью, что патер Холт привозил эти доказательства в Каслвуд. Но я не искал их и тогда, когда был в Брюсселе. Я лишь побывал на могиле бедной моей матери на монастырском кладбище. Что ей теперь до всего этого? Никакой суд на основании одних лишь моих слов не лишит милорда виконта его прав, с тем чтобы передать их мне. Пусть я глава рода, дорогая леди, но виконтом Каслвудом остается Фрэнк. И я скорее уйду в монахи или уеду в Америку, нежели решусь смутить его покой.
Когда он договорил эти слова, обращенные к той, ради кого он всегда был готов на любую жертву ж охотно расстался бы даже с жизнью, кроткое создание бросилось перед ним на колени, целуя его руки в страстном порыве благодарности и любви, и сердце его растаяло и преисполнилось гордостью и счастьем оттого, что бог послал ему случай явить всю силу своей любви к ней и хотя столь малой жертвой доказать ее. Нет большего счастья в жизни, чем возможность делать добро и дарить радость тем,, кого любишь, и ни богатства и титулы, ни сбывшиеся честолюбивые или тщеславные мечты не могли бы дать Эсмонду ту радость, которую он испытывал при мысли, что может сделать нечто для блага своих лучших и самых дорогих друзей.
