В эту самую пору в Монс явился вездесущий мистер Холт, который пробыл там около месяца и за это время не только завербовал полковника Эсмонда в ряды сторонников короля (к которым Эсмонды всегда себя причисляли), но и попытался возобновить старый богословский спор с целью вернуть Эсмонда в лоно той церкви, по обряду которой он был крещен при рождении. Будучи искусным и ученым казуистом, Холт умел представить сущность разногласий между обеими религиями так, что принявший его предпосылки неминуемо должен был принять и вывод. Он начал с разговора о расстроенном здоровье Эсмонда, о возможной близости конца и так далее, а затем распространился о неисчислимых преимуществах католической религии, которых лишает себя больной, преимуществ, коих даже англиканская церковь не отрицает, да и не может отрицать, поскольку сама происходит от Римской церкви и является лишь боковой ее ветвью. Но мистер Эсмонд возразил, что религия, которую он исповедует, есть религия его родины и что ей он намерен остаться верным, не возбраняя никому принимать любые иные догматы веры, где бы они ни были сформулированы в Риме или в Аугсбурге. Если же добрый отец полагает, что Эсмонду следует перейти в католичество из страха перед последствиями и что Англии грозит опасность вечной кары за ересь, то он, Эсмонд, вполне готов разделить эту печальную участь с миллионами своих соотечественников, воспитанных в той же вере, и со многими из самых благородных, праведных, мудрых и чистых духом людей на земле.
Что до вопросов политических, то здесь мистер Эсмонд с патером много легче достигли взаимного понимания и пришли к одинаковым выводам, хотя, быть может, разными путями. Вопрос о праве на престолонаследие, вокруг которого такой шум подняли доктор Сэчеврел и партия Высокой церкви, не вызвал у них особых споров. В глазах мистера Эсмонда Ричард Кромвель, а прежде отец его, будь они коронованы и миропомазаны (а нашлось бы довольно епископов, готовых совершить этот обряд), явились бы монархами столь же законными, как любой Плантагенет, Тюдор или Стюарт; но раз уж страна отдала бесспорное предпочтение наследственной власти, Эсмонд полагал, что английский король из Сен-Жермена - более подходящий правитель для нее, нежели немецкий принц из Герренгаузена; в случае же, если б он не оправдал народных чаяний, можно было найти другого англичанина на его место; а потому хотя полковник и не разделял неистовых восторгов и почти религиозного благоговения перед той внушительной родословной, которую тори угодно было почитать божественной, он все же готов был произнести: "Боже, храни короля Иакова", - в день, когда королева Анна уйдет дорогой, общей для королей и простых смертных.
- Боюсь, полковник, что вы самый настоящий республиканец в душе, - со вздохом заметил иезуит.
- Я англичанин, - ответил Гарри, - и принимаю свою родину такою, какой ее вижу. Воля народа гласит: церковь и король; вот я и стою за церковь и короля, но только за английского короля и английскую церковь, а потому ваш король - мой король, но ваша церковь - не моя церковь.
Хотя сражение при Мальплакэ было проиграно французами, оно подняло дух во французской армии, тогда как в лагере победителей царило уныние. Противник собирал армию многочисленнее всех прежних и усердно готовился к новой кампании. Маршал Бервик командовал в этом году французскими войсками, а маршал Виллар, еще не вполне оправившийся от своей раны, если верить молве, горел нетерпением вызвать нашего герцога на открытый бой и клялся, что будет драться с ним, сидя в карете. Молодой Каслвуд спешно примчался из Брюсселя, как только прослышал, что мы вновь готовимся к бою, а в мае ожидалось прибытие шевалье де Сен-Жорж. "Это третья кампания короля - и моя тоже", - любил говорить Фрэнк. Он приехал еще более пламенным якобитом, нежели раньше, и Эсмонд подозревал, что пыл его подогрет какими-то прелестными заговорщицами в Брюсселе. Он признался также, что получил послание от королевы, крестной матери Беатрисы, подарившей свое имя сестре Фрэнка за год до того, как родились на свет сам он и его государь.
Как ни рвался в бой маршал Виллар, милорд герцог был, видимо, не слишком расположен удовлетворить его желание. В минувшем году все симпатии его светлости были на стороне ганноверцев и вигов, но, приехав в Англию, он, во-первых, ощутил в оказанной ему встрече изрядный холодок, а во-вторых, отметил все растущее влияние Высокой церкви, а потому, воротясь в армию, значительно поостыл к ганноверцам, держался настороже с имперцами и выказывал особую любезность и предупредительность в отношении шевалье де Сен-Жорж. Известно точно, что между главнокомандующим и его племянником, герцогом Бервиком, находившимся во вражеском лагере, шел постоянный обмен письмами и гонцами. Трудно назвать человека, который лучше знал бы, кому и когда следует расточать ласки, и менее скупился бы на знаки уважения и преданности. Мистер Сент-Джон рассказывал пишущему эти строки, что его светлость заверял мсье де Торси в своей готовности дать себя изрезать на куски ради изгнанной королевы и ее семейства; более того, в тот самый год он оторвал от себя драгоценнейший кусок - часть своих денег - и послал царственным изгнанникам. Мистер Тэнсталь, состоящий при особе принца, дважды или трижды за это время навестил наш лагерь. Наши пикеты отделены были от неприятельских лишь узенькой речкой; Канихе, так, кажется, она называлась (все это пишется ныне вдали от книг и от Европы; а на единственной карте, воскрешающей перед автором памятные места его молодости, речонка эта не значится). Часовые переговаривались с берега на берег, если они понимали друг друга; если же нет, то просто ухмылялись и протягивали через ручей то фляжку со спиртным, то кисет с табаком. И однажды, в солнечный июньский день, полковник Эсмонд, очутившись у реки вместе с офицером, объезжавшим аванпосты: (он был еще слишком слаб для исполнения своих обязанностей и выехал верхом, просто чтобы освежиться), застал там целую гурьбу англичан и шотландцев в дружеской беседе с неприятельскими солдатами на другом берегу.
Особенно забавным показался Эсмонду один из французов, долговязый детина с кудрявыми рыжими усами и голубыми глазами, дюймов на шесть возвышавшийся над своими чернявыми низкорослыми товарищами; на вопрос, обращенный к нему полковником, он учтиво поклонился и сказал, что он из полка королевских кроатов. По тому, как он выговаривал "королевский кроат", Эсмонд тотчас догадался, что первые свои слова парень этот сказал на берегах Лиффи, а не Луары, и бедняга, должно быть, из дезертиров, - не отваживался пускаться в дальнейшие разговоры, чтобы не обнаружить свой злосчастный ирландский акцент. Он старался ограничиться теми немногими оборотами французской речи, которыми, по его представлению, вполне овладел, и его усилия остаться неразоблаченным поистине были презабавны. Мистер Эсмонд стал насвистывать "Лиллибулеро", отчего у Пэдди тотчас же засверкали глаза, а затем бросил ему монету, и бедняга в ответ разразился такой мешаниной французских и английских благословений, что, случись это на нашем берегу реки, он немедленно был бы взят под стражу.
Покуда длились все эти переговоры, на французской стороне показались три всадника и остановились в некотором отдалении, как бы разглядывая нас, после чего один из них отделился и подъехал к самому берегу напротив того места, где стояли мы. - "Глядите, глядите, - заволновался королевский кроат. - Pas lui, вот этот, не тот, L'autre {Не он... другой (франц.).}", - и он указал на остававшегося в отдалении всадника на гнедой лошади, в кирасе, поблескивавшей на солнце, и с широкой голубой лентой через плечо.
- Прошу вас, джентльмены, передать милорду Мальборо - милорду герцогу, что мистер Гамильтон свидетельствует ему свое почтение, - обратился к нам по-английски офицер, подъехавший к берегу реки; затем, оглядев нас, как бы с целью убедиться в нашем миролюбивом расположении, добавил с улыбкой: - Вон там ожидает старый ваш друг, джентльмены; он просит передать вам, что кое-кого из вас он видел одиннадцатого сентября прошлого года.
Между тем и двое других офицеров также подъехали к берегу и очутились прямо перед нами. Мы тотчас же узнали одного из них. То был король, которому в ту пору шел двадцать третий год, высокий, стройный, с глубокими карими глазами, глядевшими печально, хотя на губах была улыбка. Мы сняли шляпы и приветствовали его. Кто не испытал бы волнения, впервые увидя этого юного наследника столь громкой славы и столь печальной судьбы? Мистер Эсмонд нашел в нем сходство с молодым Каслвудом, с которым он был одних лет и одинакового сложения. Шевалье де Сен-Жорж ответил на приветствие и пристально посмотрел на нас. Вся наша сторона реки, даже праздные гуляки закричали "ура!". Что же до ирландца, то он бросился вперед, упал на колени перед лошадью принца и стал целовать его сапоги, испуская восторженные возгласы и благословляя его на все лады. Принц велел своему адъютанту дать ему золотой; и когда кавалькада удалилась, приветствовав нас на прощание, ирландец поплевал на свою монету, чтобы освятить ее, потом бережно спрятал в карман и пошел прочь, приосанившись и покручивая свой славный морковный ус.
