- Нет. Не буду кривить душой.
- Но к сватовству вас никто и не принуждает, сеньор Гамурет.
- Не принуждает. Однако неужто зазря был проделан весь этот тяжкий поход, зазря пережит этот ужас, ни за что, ни про что этот многодневный путь по лесу и снова по лесу, будто по дну морскому? Да что там говорить вы сами все это пережили. У меня не укладывается в голове, как можно отправиться восвояси, не взяв награды.
- Но для вас это, похоже, невелика награда, - с улыбкой заметил испанец.
- Да как вам сказать. Дела в этом герцогстве, пожалуй, можно было бы наладить, если взяться за них с умом. Но... чужое мне все тут! Как у турок! А вы, сеньор Руй, так вот и готовы все это оставить? Как-то странно...
- На то я и странствующий, или блудный, рыцарь, - засмеявшись, ответил сеньор Руй. - Нет, не по нраву она мне, эта достойная дама, вот и все. С какой стати мне вгрызаться в яблоко из-за того только, что оно яблоко? Нет уж, моя свобода мне дороже. Но поймите меня правильно: будь яблоко мне по вкусу, я давно бы уже вгрызся. Возможностей было хоть отбавляй.
Фронауэр поднял голову и долго смотрел на него своими светлыми глазами.
- Пожалуй, вы правы, - сказал он наконец. Но ясное понимание, на короткое время выразившееся в его чертах, в следующее же мгновение улетучилось, и на лицо его снова набежали тени сомнений. Видно было по этому лицу, что такая перемена освещения стала обычной для него за последние дни - обычной и даже тягостной. Фронауэр выглядел слегка осунувшимся и переутомленным. Он подался вперед, положил широкую ладонь на край столика, разделявшего его и де Фаньеса, и, глядя своему собеседнику в глаза, спросил уже с откровенной, почти наивной растерянностью:
- Что же вы мне посоветуете?
- Вы и вправду ждете от меня совета? - ответил сеньор Руй с более серьезным выражением лица, чем, пожалуй, ему самому хотелось бы.
- Ну конечно же! Я прошу вас об этом.
Порывистым и грациозным движением испанец поднялся с оттоманки и прошелся под сенью древесных крон, туда, где солнечные лучи уже легли на гальку и на каменные плиты и где сады сбегали и поднимались по ступеням; здесь, стоя под куполом листвы и глядя прямо в бездонное голубое небо, Руй заговорил:
- Не привязывайтесь сердцем к тому, к чему оно не испытывает привязанности, сеньор Гамурет. Требует этого от нас лишь скудный остаток в нашей крови - слабеющий зов бесчисленных старцев, наших предков. Они, конечно, были молоды, когда зачинали потомство, но старились они вместе с ним, так что в каждом отпрыске говорит целый хор старцев, и все они жаждут одного - похитить его цветущую юность и еще при жизни уложить его в могилу. Этот остаток и склоняет нас к тому, чтобы мы постоянно утверждали некую цель вашего бытия, доказывали наличие ее всеми своими делами, иначе он поднимется, как осадок со дна кубка, и замутнит нам доброе вино. Надо выплеснуть его и наполнить кубок снова. Там, в этом широком мире, залог вашего рыцарского достоинства, сеньор Гамурет. Достоинству этому и пойдет на благо проделанный вами тягостный путь. А нелюбимая женщина слишком ничтожная за все это награда. И потому мой вам совет: прохлаждайтесь, нежьтесь здесь, сколько душе угодно, а потом натяните старцам нос и садитесь в седло!
- Да, вот именно! - воскликнул у него за спиной Фронауэр. - Сеньор Руй, вы разрешили сомнения, которыми я все это время мучился. - И он тоже вскочил с кресла, прошел вперед под арку из листьев и свисающих цветов и встал рядом с де Фаньесом.
- Вы взгляните только, какая там красота! - улыбнувшись, сказал тот и обвел рукой горизонт. - Крепости, селения и пыльные ленты дорог... - Он осекся, и лицо его на какой-то миг - не дольше одной промелькнувшей мысли - вдруг омрачилось.
- Да, красота... - медленно повторил сеньор Гамурет. Он поднял голову, устремил взор вдаль, постукивая пальцами левой руки по рукоятке меча. И хоть он стоял такой большой, широкий в плечах - что еще подчеркивалось покроем одеяния, - лицо у него было как у ребенка, облегченно переведшего дух. Сеньор Руй все это подметил.
- Знаете, - сказал он, когда они снова уселись за вином, - еще в самый первый день, когда вы в той зале серебристых и белых тонов рассказывали герцогине о своих странствиях, мне сразу подумалось, что женщина эта совершенно чужда вам по натуре и потому вас не стоит. Она ведь тогда устроила вам испытание. Вы его выдержали, но меня оно огорчило. И я полагаю, тут мы тоже вправе поставить вопрос грубо и напрямик: а стоит ли она сама того, чтобы ради нее подвергаться тем ужасным испытаниям, на которые она нас обрекла, да еще потом позволила себе шутки, уместные разве что с придворными шаркунами, но не с вольными рыцарями.
- Какие шутки? - удивился Фронауэр.
- Вы, вероятно, помните, - продолжал сеньор Руй, - что герцогиня как будто бы с совершенным простодушием высказала предположение, что привезенный вами фиолетовый рог вы сами сбили с головы дракона, и она прямо-таки вызывала вас на то, чтобы вы с этим согласились. Но вы возразили и рассказали о том, как вы нашли эту странную штуковину на дороге.
- Ну да, так оно и было.
- А ведь она-то об этом уже знала! То есть ей давно было известно, что такой рог валялся в лесу у дороги и мог быть добыт без всякой борьбы.
- Как так? - еще больше изумился Фронауэр.
- Она это знала от меня, - ответил сеньор Руй. - Это я отсек у дракона рог, привезенный вами. Но я тогда оставил его в кустах, он отлетел туда после удара. В изнеможении, еще не опомнившись от смертельного страха, я совершенно забыл об этом трофее. "А где тот обломок фиолетового рога?" спросила она меня тогда. "Верно, так и валяется в кустах, справа от дороги", - ответил я ей. А теперь припомните, сеньор Гамурет: вас ведь особо спросили о том, где вы этот рог обнаружили.
- Да, и я рассказал, как его разнюхали собаки.
- Тем самым было доказано, что я не лгал. До этого, однако, она хотела принудить вас солгать, оттого и подбросила вам, как приманку, лестное предположение, будто это вы похитили украшение у дракона. Поймите меня правильно: кто решится осудить человека, который, добиваясь благосклонности женщины, уступил бы этой маленькой слабости? Ведь тут даже не требовалось громогласного хвастовства. Достаточно было лишь не возразить, промолчать, а это как раз, если вспомнить мудрость наших предков, и есть знак согласия. Не поймите меня превратно, сеньор Гамурет, и не подумайте, что я оправдываю тщеславие, но, право, поймать человека после таких тяжелых испытаний на столь ничтожной, пустячной слабости невелика хитрость, и она могла бы удаться даже с наидостойнейшим человеком. С вами она не удалась. Но поверьте мне, стоило герцогине вас на этом подловить - о, тогда бы уж она вас не пощадила!
- Да, да, - медленно и раздумчиво проговорил Фронауэр, - эту странность в повадках нашей милостивой госпожи я тоже сразу учуял, хоть и не так ясно. Нет, под такой сенью я не хотел бы приклонять главу. Надо быть совсем зеленым юнцом, чтобы молча, да еще и с восторженным благоговением сносить все это.
- Верно сказано! - заметил сеньор Руй.
- Теперь я и другое понял, - продолжал Фронауэр, вдруг заливаясь хохотом, - то, что я заметил на стихотворном турнире. Помните, в первые дни после моего приезда нам их чуть ли не ежедневно устраивали. То было вовсе не настоящее стихотворство, каким, по рыцарскому обычаю, увлекаются на моей родине и в коем вы, сеньор Руй, как я вижу, знаете толк. Куда там! Все эти стишки и куплетики, за немногими исключениями, были пустым умничаньем, все с подковыркой. А мне это не по нутру! И вот я припоминаю теперь одну строчку герцогини, из ее блазона - так ведь, кажется, называются эти песни у французов. Она пела ее под лютню, играть на которой ее научил сеньор Говен. А строчка была примерно такая: "Умнее, чем на вид, а оттого и скромен" или что-то в этом роде. Она мне еще тогда улыбнулась и слегка надула губки. Теперь-то я понимаю, что это была стрела в мою кольчугу. Она решила, что я раскусил ее хитрость и держусь начеку, "а оттого и скромен". Но мне-то думается, что я тогда был много глупее, чем на вид.
- А может быть, она решила, что вы уже успели обо всем поговорить со мной, - вставил сеньор Руй.
- Ну, пускай что хочет, то и решает, - сказал Фронауэр, - я собираю котомку, как говорят на моей родине.
- А теперь, сеньор Гамурет, - сказал испанец, после того как пажи снова наполнили кубки, - я хотел бы еще кое о чем доверительно с вами побеседовать.
- Говорите как на духу, за мной дело не станет! - воскликнул Фронауэр и поставил кубок на стол.
- Есть тут одно бедное сердце, которое совсем исстрадалось по нашей милостивой госпоже. Нам-то, похоже, этого не понять, но это так. Если вы выходите из игры, бедняге можно было бы помочь.
- А Лидуана?
- Последуй предложение с вашей стороны, она, возможно, разумно и даже слишком разумно рассудила бы в пользу более мужественного вида, более высокого звания, более зрелого возраста. Но тоже вполсердца - вот как и вы, - хотя означенной половиной сердца наша милостивая госпожа, как мне кажется, умеет управлять уверенно и ловко. Мне такого даром не нужно. Но если кто-то другой убежден, что от этого зависит его жизнь или смерть, я охотно готов прийти на помощь, если это в моих силах.
