– Как странно и страстно вы заговорили! – воскликнула Фиби, глядя на него с удивлением и замешательством, отчасти встревожившись, отчасти едва сдерживая смех. – Вы говорили о сумасшествии Пинчеонов, неужели оно заразно?
– Я понял вас! – Художник покраснел и рассмеялся. – Кажется, я действительно немного не в себе. Эта тема слишком сильно завладела моим сознанием с тех пор, как я поселился в том старом шпиле. Чтобы отчасти избавиться от нее, я изложил один инцидент из семейной истории Пинчеонов в форме легенды и собираюсь напечатать его в журнале.
– Вы пишете для журналов? – заинтересовалась Фиби.
– А вы не знали? – воскликнул Холгрейв. – Вот она, цена литературной славы! Да, мисс Фиби Пинчеон, среди множества моих чудесных талантов есть и писательский, и мое имя, заверяю вас, появлялось на обложках Грэхема и Годи[50] в списке не менее респектабельных имен, которыми они так славятся. В разделе юмора я хорошо себя показал, а что до трагичности, я выжимаю слезы не хуже лука. Но не прочитать ли вам мою историю?
– Да, если она не слишком длинная, – ответила Фиби, добавив со смехом: – И не слишком скучная.
Последнего дагерротипист не мог определить и сам, однако он достал свернутую рукопись и, пока поздние солнечные лучи золотили семь мрачных шпилей, начал читать.
Однажды молодой Мэттью Мол получил сообщение от почтенного Гервазия Пинчеона, который желал немедленно увидеть его в Доме с Семью Шпилями.
– И чего от меня хочет твой хозяин? – спросил плотник у черного слуги мистера Пинчеона. – Его дому нужен какой-то ремонт? К нынешнему времени он может понадобиться, и не по вине моего отца, который построил тот дом! Я не позднее прошлого воскресенья читал надписи на надгробии старого полковника, и, судя по датам, дом простоял уже тридцать семь лет. Неудивительно, что крыша требует моего внимания.
– Не знаю, чего хочет масса, – ответил Сципион. – Дом довольно хорош, и старый полковник Пинчеон тоже считал его хорошим – иначе с чего бы ему болтаться призраком в комнатах и пугать бедного старого негра?
– Ладно, ладно, друг Сципион, передай своему хозяину, что я приду, – со смехом ответил плотник. – Для честной работы я подхожу как никто. А дом, значит, одержим призраком? Чтобы изгнать духов из Семи Шпилей, понадобится работник иного толка. Даже если полковник угомонится, – добавил он, бормоча себе под нос, – мой старый дед, колдун, наверняка останется с Пинчеонами, покуда стоят эти старые стены.
– Что ты там бормочешь, Мэттью Мол? – спросил Сципион. – И почему так мрачно на меня смотришь?
– Неважно, уголек, – ответил плотник. – Неужели никому, кроме тебя, не позволено выглядеть мрачным? Иди к своему хозяину, скажи, что я приду, и, если увидишь госпожу Эллис, его дочь, передай ей нижайший поклон от Мэттью Мола. Она вернулась из Италии такой красавицей, – чудной, мягкой, гордой, – но осталась Эллис Пинчеон!
– Он говорит о госпоже Эллис! – восклицал Сципион, отправляясь выполнять задание. – Этот простой плотник! Да ему позволено разве что наблюдать за ней издалека!
Этот юный плотник, Мэттью Мол, стоит отметить, был человеком непонятым и не слишком любимым в собственном городе, хоть против его характера, умений и честности в работе свидетельств и не было. Антипатия (ибо это чувство называлось именно так), которую питали к нему столь многие, была отчасти результатом его собственной отстраненности, а отчасти связана с происхождением.
Он был внуком старого Мэттью Мола, одного из первых поселенцев города, который прославился в свое время как ужасный колдун. Этот нечестивец завершил свой путь, когда Коттон Мезер и его собратья священники, образованные судьи и иные мудрецы, равно как сэр Уильям Фиппс, прозорливый губернатор, приложили все усилия, чтобы ослабить великого врага всех душ, отправив множество его последователей по каменистому пути к Висельному Холму. С тех пор, однако, по причине излишнего рвения в этом крайне полезном деле, преследование ведьм оказалось не столь приемлемо для Всевышнего, сколь приятно врагу рода человеческого, которого этим действом пытались ослабить и полностью одолеть. Несомненными были потрясение и ужас в воспоминаниях о тех, кто был казнен за ужасное преступление – колдовство. Их могилы в разломах скал оказались неспособны удержать в себе поспешно сброшенные туда тела. Старый Мэттью Мол в особенности отличался тем, что без промедления и затруднений поднимался из гроба, как обычный человек поднимается с постели, и зачастую показывался по ночам, столь же явственно видимый, как обычные люди при свете дня. Сей зловредный колдун (на которого наказание совершенно не произвело должного впечатления) имел привычку навещать особняк, именуемый Домом с Семью Шпилями, с владельцами которого у призрака было нерешенное дело о землевладении. Призрак, похоже, – с упрямством, которое было самой выдающейся его характеристикой еще при жизни, – настаивал, что именно он по праву является собственником участка земли, на котором построили дом. И требовал, чтобы ему либо заплатили за пользование землей с того самого дня, когда начали рыть погреб, либо же отдали сам особняк, иначе он, призрачный кредитор, будет вмешиваться во все дела Пинчеонов и будет причинять вред и тысячу лет спустя. То была жуткая история, возможно, но она не казалась такой уж невероятной тем, кто помнил непоколебимое упорство старого колдуна Мола.
Внук колдуна, юный Мэттью Мол, герой нашей истории, по слухам, унаследовал некоторые сомнительные черты своего предка. Просто поразительно, сколько абсурдных пересудов велось относительно этого юноши! Ему, к примеру, приписывали странную власть проникать в чужие сны и менять их согласно собственному желанию, как режиссер в театре. Было множество разговоров среди соседей и в особенности соседок о том, что называлось «черным глазом Молов». Некоторые считали, что он способен читать мысли, другие рассуждали о волшебной силе его взгляда, которым он может втянуть человека в свое воображение или отправить, если пожелает, к своему деду в мир иной. Были и те, что рассуждали о «злом глазе», который обладает невероятной способностью сжигать урожай и в мгновение ока высушивать детей, словно мумии. Но главный вред юному плотнику наносили, во-первых, его сдержанность и суровость, а во-вторых, тот факт, что он не ходил в церковь, а оттого его начинали подозревать в еретических наклонностях как относительно веры, так и политики.
Получив сообщение от мистера Пинчеона, плотник поспешно завершил мелкую работу, которой до того занимался, и отправился к Дому с Семью Шпилями. Упомянутый особняк, пусть стиль его уже слегка устарел, до сих пор оставался респектабельной семейной резиденцией, достойной лучших джентльменов города. Нынешний владелец, Гервазий Пинчеон, поговаривали, разлюбил этот дом вследствие шока, пережитого в раннем детстве, когда он нашел своего внезапно скончавшегося дедушку. Подбежав, чтобы вскарабкаться на колено полковника Пинчеона, мальчик увидел вместо любимого дедушки труп. Достигнув зрелости, мистер Пинчеон посетил Англию, где женился на состоятельной леди, после чего провел немало лет, путешествуя между родной землей и разными городами континентальной Европы. В тот период семейный особняк был отписан его родственнику, который получил право в нем проживать в обмен на заботу о доме. Родственник так тщательно выполнял свой контракт, что теперь, пока плотник приближался к дому, его наметанный глаз не мог обнаружить ни малейшей потребности в ремонте. Пики семи шпилей гордо поднимались к небу, крыша выглядела совершенно надежной, а внешние стены покрывала блестящая штукатурка, которая в свете октябрьского солнца выглядела совсем новой.
С первого взгляда можно было заметить, что в доме обитает большая семья. Огромная поленница тянулась от ворот к задней части дома, толстая кухарка – или, возможно, домоправительница – стояла у боковой двери и торговалась с фермером, который привез на продажу кур и индюшек. То и дело либо служанка в безупречной униформе, либо довольное лицо раба мелькали за окном в нижней части дома. А у открытого окна комнаты на втором этаже, над горшками с чудесными нежными цветами – экзотическими, но никогда не знавшими иных лучей, кроме осеннего солнца Новой Англии, – застыла фигурка юной леди, столь же экзотической, как цветы, и столь же прекрасной и тонкой. Ее присутствие придавало всему дому флер легкого волшебства и неописуемой грации. Во всем же остальном то был основательный и торжественный особняк, подходящее обиталище для патриарха, который мог расположиться в главном шпиле и отписать оставшиеся шесть своим детям, в то время как огромная каминная труба в центре символизировала гостеприимное сердце старика, который согревал и объединял их.
На главном шпиле были установлены солнечные часы, и плотник, проходя под ними, отметил время.
