На главном шпиле были установлены солнечные часы, и плотник, проходя под ними, отметил время.
– Три часа! – сказал он себе. – Отец говорил мне, что их установили всего за час до смерти полковника. И как же четко они показывают время все эти тридцать семь лет! Тень ползет и ползет, все так же отбрасываемая стрелкой!
Мастеровому, такому как Мэттью Мол, пристало бы входить в особняк джентльмена через заднюю дверь, вместе со слугами и рабочими, или же через боковой вход, куда допускались чуть более почтенные торговцы. Но плотнику были свойственны немалая гордость и непокорность, а в тот момент сердце его еще и сжималось от наследственной горечи, поскольку он считал, что великий Дом Пинчеонов стоит на земле, которая должна принадлежать ему. На этом самом месте, у источника вкусной воды, его дед повалил старые сосны и построил коттедж, где родились его дети, и вырвать право собственности полковнику Пинчеону удалось лишь из мертвых пальцев. Таковы были причины, по которым юный Мол отправился прямо к парадному входу под порталом из резного дуба и так загрохотал дверным молотком, словно сам старый колдун явился на этот порог.
Черный Сципион ответил на призыв с изумительной скоростью, но лишь удивленно выпучил глаза при виде простого плотника.
– Господь милосердный, ну и сильный же парень этот плотник! – бормотал Сципион себе под нос. – Кто угодно решил бы, что он колотит по двери огромной дубиной!
– Я пришел, – дерзко заявил ему Мол. – Проводи меня в кабинет своего хозяина.
Когда он перешагнул порог, нота нежной и грустной музыки задрожала и завибрировала в коридорах, доносясь из комнат над лестницей. То был клавикорд, который Эллис Пинчеон привезла с собой из-за моря. Прекрасная Эллис большую часть своего девичьего досуга посвящала цветам и музыке, хотя первые были склонны вянуть, а мелодии часто бывали печальными. Она получила образование за морем и была не в силах привыкнуть к стилю жизни Новой Англии, в котором прекрасное просто не могло проявиться.
Поскольку мистер Пинчеон с нетерпением ожидал прибытия Мола, черный Сципион, конечно же, без промедления пригласил плотника к хозяину. Комната, в которой этот джентльмен устроил свой кабинет, была невелика, окна ее выходили в сад за домом и были частично затенены кронами фруктовых деревьев. То были личные апартаменты мистера Пинчеона, что доказывала сама мебель, элегантная и дорогая, явно вывезенная из Парижа; пол был покрыт ковром искусного и богатого плетения, благодаря которому тот словно светился, как живой цветок на солнце. В одном углу стояла мраморная скульптура женщины, единственным одеянием которой служила ее красота. Несколько картин – которые выглядели старыми, подернутых мягкой пеленой времени, – висело на стенах. У камина стоял большой и очень красивый комод из черного дерева, инкрустированный слоновой костью: антикварная вещь, купленная мистером Пинчеоном в Венеции для хранения медалей, древних монет и прочих мелких и ценных диковинок, собранных им в путешествиях. При всем разнообразии обстановки, однако, комната не утратила изначальных своих черт. Низкий потолок, балки под ним, каминная труба со старомодными голландскими плитками – обстановка отражала разум, совершенно чуждый иностранным идеям, и никакие новшества и искусственные тонкости не делали ее более элегантной.
В комнате, обставленной с редким вкусом, два предмета казались совершенно неуместными. Первым была большая карта или топографический план участка земли, начертанный давным-давно и успевший потемнеть от дыма и копоти, стереться там и тут от прикосновений пальцев. Вторым был потрет старого сурового человека в пуританском одеянии, нарисованный грубо, но выразительно, и крайне удачно передающий сильное впечатление от характера оригинала.
За маленьким столиком, у камина с морским углем, сидел мистер Пинчеон, попивая кофе, к которому пристрастился еще во Франции. То был человек средних лет и приятной наружности, его парик ниспадал на плечи сюртука из синего бархата, борта и отверстия для пуговиц которого были отделаны кружевами. Отблески камина играли на его жилетке, расшитой чистым золотом. При появлении Сципиона, который приглашал плотника войти, мистер Пинчеон слегка обернулся, а затем принял прежнее положение, явно решив допить кофе, намеренно не замечая гостя, которого сам же звал. Он не хотел быть грубым или негостеприимным – от подобного обвинения он покраснел бы первым, – просто не представлял, что человек такого положения, как Мол, достоин вежливых расшаркиваний или способен обеспокоиться их отсутствием.
Плотник, однако, немедленно подошел к камину и повернулся, глядя в лицо мистера Пинчеона.
– Вы посылали за мной, – сказал он. – Будьте добры объяснить ваше дело, чтобы я мог вернуться к своим.
– Ах, простите! – тихо ответил мистер Пинчеон. – Я не собирался безвозмездно отнимать у вас время. Вас зовут, полагаю, Мол – Томас или Мэттью Мол, и вы сын или внук строителя этого дома?
– Мэттью Мол, – ответил плотник, – внук законного владельца этой земли.
– Мне известен спор, на который вы намекаете, – заметил мистер Пинчеон с прежней невозмутимостью. – Я прекрасно осведомлен, что мой дед вынужден был прибегнуть к законному разбирательству, чтобы обосновать свое право владения данным участком. Мы не будем, если позволите, возобновлять этот спор. Все было решено в свое время вполне компетентными законниками – беспристрастными, надо полагать, – и решение их окончательно. И все же довольно примечательно, что именно эта тема связана с тем, что я желал вам сказать. И эта самая укоренившаяся враждебность – простите, я не желал вас оскорбить, – эта раздражительность, которую вы сейчас продемонстрировали, тоже связана с моим делом.
– Если вы можете извлечь нечто полезное, мистер Пинчеон, – сказал плотник, – из естественного отвращения человека к сотворенному с его родом злу, можете начинать.
– Я ловлю вас на слове, глава семьи Молов, – с улыбкой ответил владелец Семи Шпилей, – и продолжу предположением, что ваше фамильное отвращение – обосновано оно или нет – все же связано с моим делом. Вы слышали, полагаю, что род Пинчеонов со времен моего деда ведет продолжительную тяжбу за право владеть обширной территорией на востоке?
– Очень часто, – ответил Мол, и улыбка скользнула по его губам, – очень часто слышал от моего отца!
– Эта тяжба, – продолжил мистер Пинчеон после паузы, словно пытаясь понять, что же значила эта улыбка плотника, – на момент кончины моего деда была практически завершена в нашу пользу. Общеизвестно, что в своих делах он не терпел ни сложностей, ни проволочек. Едва ли следует говорить, что полковник Пинчеон был человеком практичным, довольно сведущим в личных и общественных делах, и не относился к тем, кто тешит себя несбыточными надеждами или готов следовать необоснованным планам. Следовательно, логично предположить, что у него были основания, неизвестные наследникам, уверенно ожидать успеха в своем деле о восточных территориях. Иными словами, я верю – и мои советники по правовым вопросам разделяют эту веру, которая в некотором роде подтверждается семейными преданиями, – что мой дед располагал неким фактом или же документом, необходимым для завершения тяжбы, однако утраченным с его смертью.
– Очень вероятно, – сказал Мэттью Мол (и снова, стоит отметить, мрачная улыбка озарила его лицо), – но какое отношение к великим делам Пинчеонов может иметь бедный плотник?
– Возможно, никакого, – ответил мистер Пинчеон. – Возможно же – самое прямое!
Затем Мэттью Мол и владелец Семи Шпилей обменялись множеством слов, связанных с уже упомянутой темой. Казалось (хоть мистер Пинчеон и не спешил делиться историями, крайне абсурдными на первый взгляд), что они озвучивают народное поверье, указывающее на таинственную связь между семейством Молов и огромными и недостижимыми владениями Пинчеонов. Часто говорилось, что старый колдун, будучи повешен, совершил выгодную сделку с полковником Пинчеоном, получив огромные восточные владения в обмен на пару акров садовой земли. Очень старая женщина, недавно усопшая, в разговорах у камина пользовалась более метафорическим выражением: многие мили земель Пинчеонов были отправлены лопатами в могилу старого Мола, неглубокую яму меж двух камней у подножия Висельного Холма. Стоит отметить также, что, когда законники искали пропавший документ, к слову, так и не найденный, многие поверили, что его забрала рука скелета. И столь сильна была вера законников в эти сказки, что они тайно обыскали могилу колдуна (о чем мистер Пинчеон не счел нужным сообщать плотнику). И ничего не обнаружили, кроме странного факта: у скелета непостижимым образом исчезла правая рука.
И теперь, что было немаловажно, в части этих популярных слухов можно было проследить, пусть сомнительно и неочевидно, намеки и оговорки сына казненного колдуна, отца нынешнего Мэттью Мола. К ним мистер Пинчеон мог добавить и личные свидетельства. В ту пору он был ребенком, но помнил или же думал, что помнил, как отец Мэттью выполнял в доме какие-то работы в то самое утро, когда полковник скончался, – и разговаривал с полковником в том кабинете, где его затем постигла смерть. Внук полковника Пинчеона смутно помнил, что в тот день на столе были разбросаны личные бумаги полковника Пинчеона.
