Как назло, остановились часы. Сколько сейчас: восемь, девять или одиннадцать — Дмитрий не знал.
Время перестало для него существовать. Он даже не обратил внимания на то, что хозяйка не истопила с утра печку.
Ежась от холода, Дмитрий ходил из угла в угол своей комнатушки и чувствовал, как его все сильнее начинает лихорадить. За каких-то несколько часов он искурил пачку «Беломора». Не курил полгода и снова начал. Как алкоголик, впавший после длительного воздержания в новую, еще более глубокую и страшную полосу запоя, Дмитрий жадными затяжками глотал дым и чувствовал, как по телу его расплывается с волнами озноба какая-то мягкая, дурманящая теплота.
И как всегда в таком состоянии — на лбу мелкие капли пота.
Из треугольного зеркальца, перед которым Дмитрий брился, на него смотрели большие воспаленные глаза испуганного человека. Небритые провалы серых щек выступали темными кругами. Где-то над головой, на первом этаже, начали свой монотонный и печальный бой стенные часы. Шадрин и раньше знал о существовании этих часов. Он и раньше, лежа в постели с закрытыми глазами, считал равномерные приглушенные удары. Теперь бой часов над головой напоминал ему похоронный звон колоколов, который в памяти его остался жить, как далекий отголосок детства. Детства… Того самого детства, в котором бабка учила славить Христа, молиться во время обедни и говорить «Воистину воскрес», когда к тебе обращались с приветствием: «Христос воскрес».
Часы пробили одиннадцать раз. Дмитрий бросился на свою железную койку и протянул руку к ободранному стулу, на котором лежали папиросы. Не спуская глаз с паука, повисшего с потолка, он зажег спичку. Где-то внизу, под кроватью, скреблась в полусгнившие половицы мышь. Дмитрий набрал полную грудь дыма и выдохнул его густой волной на паука. Тот на секунду замер на одном месте, потом кинулся по невидимой паутинке в угол, где в сером непроглядье паутины и сырости, под самым потолком, ему не угрожали капризы человека.
Дмитрий сделал еще несколько глубоких затяжек. Теперь он отчетливо видел, как мягко поплыли перед его глазами маленький, сколоченный из сосновых досок стол, грязный пол, испещренная темными пятнами глиняной подмазки печка… «Неужели снова? Неужели все, что сделал профессор Батурлинов, пошло насмарку?..»
И вдруг сквозь это зыбистое кружение послышался громкий стук. Дмитрий открыл глаза. И снова поплыли пол, стены, стол, печка…
— Врешь, не сдамся! — через силу процедил он сквозь зубы и, собрав последние силы, рывком оторвал от подушки голову. Встал и, пошатываясь, пошел к двери.
Стук повторился.
Дмитрий вытер со лба холодный пот и открыл защелку английского замка.
— Оля!
Такой Дмитрий никогда ее не видел. Она вошла в комнату так, как будто пришла сообщить страшную весть. Молча пересекла комнату и села у стены на краешек скамьи.
— Что ты молчишь? — спросил ее Дмитрий.
Ольга, точно не расслышав вопроса, продолжала неподвижно сидеть на краю скамьи и смотреть в угол комнаты, точно она заметила там что-то ужасное.
— Что с тобой, Оля!
Только теперь Ольга подняла на Дмитрия глаза, в которых застыл ледяной испуг.
— Лилю арестовали…
Шадрин молча смотрел в глаза Ольге, а сам думал: «Нет, она не может этого сделать…»
— Приезжали и за мной, но меня не было дома. Митя, я боюсь! Я так всего боюсь, что не знаю, как будет дальше. — Привстав, Ольга подошла к Шадрину и уронила на его плечо голову.
Дмитрий крепко сжал ее руку и посадил рядом с собой на скамейку. Он смотрел на Ольгу такими глазами, будто перед ним сидела не любимая девушка, а совсем далекая и чужая женщина. Так показалось Ольге. Этот взгляд ее пугал.
— Почему ты так смотришь на меня?
Дмитрий с трудом выдавил из себя:
— Зачем ты это сделала, Оля? Скажи — зачем?
— Что?
Дмитрий мучительно ждал ответа. Что-то неестественное, несвойственное ей вдруг прочитал он во взгляде Ольги, и от этого взгляда ему было не по себе.
— Говори… Говори, только не молчи. Я ни о чем не буду спрашивать. Только правду, слышишь, Оля?
— Ты о чем, Митя?
— Скажи, тебе когда-нибудь давал деньги Фридман?
Сказав это, Дмитрий со страхом ждал, что сейчас услышит подробности, которые ему стали известны на последнем допросе в Таганской тюрьме.
— Что же ты молчишь?
— Как тебе не стыдно?! — Ольга встала со скамейки и отпрянула от Шадрина. — Ты о чем спрашиваешь?
— Я спрашиваю тебя, ты брала взятки у Фридмана и Шарапова? Да, да, брала или нет? Пятьсот рублей в мае, пятьсот рублей в июле, потом еще? Прошу тебя, припомни хорошенько.
Глаза Ольги сузились. Вся она как-то подобралась, присела, стала ниже и напряженнее.
Пощечина в полуподвальной комнате прозвучала глухо.
— Негодяй!
— Оля! — Дмитрий покачнулся и спиной прильнул к холодной печке. — Я хотел тебя спросить, не брала ли ты деньги у Фридмана? Ведь Лилю посадили за это же…
Шадрин закрыл глаза ладонями и, не шелохнувшись, продолжал стоять, прижавшись спиной к печке. Что-то похожее на рыдания вырвалось из его груди. Он чувствовал еще большую слабость, в голове кружило, ноги подкашивались. Он собирал последние силы, чтобы не упасть.
— И это говоришь мне ты! Ты!.. — С этими словами Ольга, рыдая, бросилась на грудь Шадрину. — Как ты мог подумать?!
Дмитрий отнял от лица ладони. Запрокинув высоко голову, он слабым голосом проговорил:
— Тебя посадят в тюрьму… Потом будут допрашивать. Я этого не должен был тебе говорить. Я нарушил свой долг. Но… Мне тяжело. Очень тяжело… Мне душно…
Дмитрий сел на койку и подавленно проговорил:
— Оля, и все-таки ты что-то таишь от меня.
— Зачем ты меня мучаешь? В чем я виновна? Почему ты не веришь мне? — Упав на колени перед Шадриным, Ольга прижала руки к груди. — Я ни в чем не виновата! Откуда ты все это взял?
Дмитрий встал с койки и испуганными глазами смотрел на Ольгу, словно видел ее впервые.
— Поклянись, что ты говоришь правду!
— Клянусь жизнью! Клянусь нашей любовью! Клянусь мамой, что я ни в чем не виновата!
Дмитрий поднял Ольгу с коленей и посадил на кровать. Он чувствовал, как дрожат ее руки и ноги.
— Митя, за что же меня посадят? — В глазах Ольги колыхался холодный ужас.
— Мне страшно говорить тебе об этом.
— Нет, нет, я хочу знать все!
— Тебя привлекают за соучастие в хищении государственного имущества… Так об этом пишут в обвинительном заключении.
Ольга с трудом проговорила пересохшим ртом:
— Но ведь ты же знаешь… Ты же мае веришь, что я ни в чем не виновата!.. Неужели так можно?!
После некоторого молчания Шадрин тихо спросил:
— А деньги, Оля? Казенные деньги ты никогда из кассы не брала?
Ольга молчала, испуганно глядя на Дмитрия.
— Вспомни хорошенько.
— Деньги? — Взгляд Ольги беспомощно заметался по стенам, вся она в эту минуту показалась Шадрину виноватой, беспомощной.
— Да, да, деньги из кассы?
Спотыкаясь почти на каждом слове, Ольга рассказала, как в прошлом году она по совету Лили на несколько часов взяла из кассы казенные деньги, с тем чтобы их тут же возвратить. Она их вернула, но было уже поздно. Об этом узнал директор универмага и заставил написать объяснительную записку.
— Зачем понадобились тебе эти деньги? И почему так много?
— На пальто, — робко ответила Ольга и, смущенная, отвернулась от Шадрина.
— На какое такое пальто? Что-то я до сих пор не вижу на тебе нового пальто…
— Я отрез купила, а сшить не успела… Ты же сам знаешь, какое старенькое мое пальто…
То, чего Шадрин больше всего боялся услышать от Ольги, он услышал, и это привело его в смятение. Голос его прозвучал неуверенно:
— Старенькое?..
А сам думал: «Пальто… Не может она из-за пальто пойти на такое… Все-таки что-то она недоговаривает… Но зачем ей скрывать это от меня?..»
Шадрин неподвижно стоял посреди комнаты и немигающими глазами смотрел на дверь, обитую тряпьем.
— Деньги мы сразу же вернули, — как бы оправдываясь, проговорила Ольга. — Это может подтвердить сам директор.
Шадрин долго смотрел на по-детски невинное лицо Ольги и думал: «Нет! Она не может сделать того, в чем ее обвиняют».
Ольга расслабленно прильнула к Дмитрию и, нежно, с мольбой глядя ему в глаза, прошептала:
— Я знаю, пока я рядом с тобой, со мной ничего не случится. Ты ведь сильный, ты заступишься за меня.
Зная, что слова его причинят новую боль любимому человеку, Шадрин все-таки нашел в себе мужество не утаить от Ольги всей трагичности положения.
— Просить мне некого. Дело Анурова веду я…
Ольга отшатнулась от Шадрина и замерла. В лице ее не было ни кровинки. Казалось, что жизнь в ней замерла.
— Я не должен был говорить тебе всего этого, но… вот видишь, Оля… Пойми меня и будь мужественной… Я верю, что все будет хорошо. Но сейчас… сейчас… — Дальше Шадрин не мог говорить. — Завтра утром тебя должны арестовать.
