масштабе). Обобщая этот случай, мы можем сделать вывод, что все формы обладают смыслом сами по себе, а не в предполагаемом «содержании». Это схоже с мыслью Бенедетто Кроче, а Патер уже в 1877 году утверждал, что каждое искусство стремится быть музыкой, которая не что иное, как форма. Музыка, ощущение счастья, мифология, лица, на которых время оставило след, порой – сумерки или пейзажи хотят нам сказать или говорят нечто, что мы не должны потерять; они затем и существуют; эта близость откровения, возможно, представляет собой явление эстетическое.
Личность и Будда
В книге Эдмунда Харди, излагающей основы буддизма («Der Buddhismus nach älteren Pali-Werken») [484], есть глава, которую Шмидт, редактор второго издания, едва не изъял, хотя тема ее связана (иногда тайными нитями, но во всяком случае неизбежно) с общим западным представлением о Будде. Я имею в виду сопоставление личности Будды с личностью Иисуса. Такое сравнение порочно – не только из-за глубоких различий (в культуре, в национальности, в целях), разделяющих двух учителей, но также из-за самого понятия личности, которое приложимо лишь к одному из них. В прологе к изумившему многих и, несомненно, изумительному труду Карла Ойгена Ноймана превозносится «личностный ритм» проповедей Будды; Герман Бек («Buddhismus», I, 89) различает в текстах палийского канона «знак исключительной личности»; по моему мнению, оба эти суждения могут привести к ошибке.
На самом деле, в легенде и в истории Будды можно подметить мелкие необъяснимые противоречия, когда в повествование проникает «я»: принятие сына Будды Рахулы в общину в возрасте семи лет, что нарушает правила, установленные самим Буддой; выбор приятного места, «где протекает река с очень чистой водой, а вокруг поля и селения», для многолетнего сурового подвижничества; кротость человека, который проповедует «львиным рыком»; злосчастный обед из соленого мяса вепря (Фридрих Циммерман считает, что это были грибы), ускоривший смерть великого аскета, – однако число таких противоречий ограниченно. Настолько ограниченно, что Сенар в своем «Essai sur la légende du Bouddha» [485], опубликованном в 1882 году, предложил «солярную гипотезу», согласно которой Будда, как и Геркулес, олицетворяет солнце, а его биография – это усложненный случай symbolisme atmosphérique [486]. Мара – это грозовые облака; Колесо закона, которое Будда повернул в Бенаресе, – это солнечный диск; умирает Будда на закате… Голландский индолог Х. Керн, еще более скептичный или еще более доверчивый, чем Сенар, увидел в первой общине Бенареса аллегорическое отображение созвездия. В 1914 году Отто Франке писал: «Будда Гаутама полностью тождествен N. N. [487]».
Нам известно, что Будда, прежде чем стать Буддой (Пробудившимся), был князем, именовался Гаутамой и Сиддхартхой. Нам известно, что в двадцать девять лет он оставил свою жену, женщин, сына и предался аскетической жизни, как раньше предавался жизни плотской. Нам известно, что в течение шести лет он умерщвлял свою плоть и не сходил с места, когда на него обрушивался ливень или зной; боги, увидевшие его столь изможденным, решили, что он умер. Известно, что в конце концов он понял, что самоистязание бесполезно, и тогда он омылся в водах реки и тело его обрело прежнюю крепость. Известно, что он отыскал священную смоковницу, которая в каждом цикле истории появляется на Южном континенте, чтобы другие Будды в ее тени могли достичь нирваны. Затем на факты ложится пелена аллегории или легенды. Мара, бог любви и смерти, хочет затуманить разум Будды с помощью кабанов, рыб, лошадей, тигров и чудовищ. Сиддхартха побеждает их, сидя в неподвижности, считая, что они – иллюзия. Армии преисподней мечут в него огненные горы; силою его любви горы превращаются в дворцы из цветов. Метательные снаряды выстраиваются в купола и ореолы вокруг героя. Дочери Мары пытаются его соблазнить – Сиддхартха отвечает, что они полые и тленные. Перед рассветом битва с иллюзиями завершается и Сиддхартха видит свои предыдущие инкарнации (которые не имели начала, но теперь заканчиваются), и инкарнации всех других существ, и бесконечную сеть, которую плетут во вселенной причины и следствия. И тогда он прозревает Четыре благородные истины, о которых потом возвестит в Оленьем парке. Отныне он не принц Сиддхартха, отныне он Будда. Пробудившийся, который больше не мнит себя кем-то, который больше не говорит «это я», «это мой отец», «это моя мать», «это мое наследство». А еще он стал Тахтагатой – тем, кто прошел свой путь, тем, кто устал от своего пути.
В первое бодрствование Сиддхартха вспоминает животных, людей и богов, которыми он был, однако ошибочно было бы говорить о переселении его души. В отличие от других философских систем Индии буддизм отрицает существование души. «Милинда-паньха», апологетическое произведение II века, повествует о споре между царем Бактрии Менандром и монахе по имени Нагасена; последний рассуждает так: если верно, что царская колесница – это не колеса, не кузов, не ось, не дышло и не ярмо, то и человек – это не материя, не форма, не впечатления, не мысли, не чувства и не сознание. Человек не есть сочетание этих частей, хотя без них он не существует. Первая сумма теологии буддизма «Visuddhimagga» («Путь чистоты») утверждает, что любой человек – это иллюзия, навязанная чувствам чередой преходящих отдельных людей. «Человек ушедшего времени жил, но он не живет и не будет жить, – учит нас эта книга. – Человек будущего времени будет жить, но он не жил и не живет; человек настоящего времени живет, но он не жил и не будет жить». Мы можем сопоставить этот приговор с фрагментом из Плутарха («De E apud Delphos» [488],18): «Вчерашний человек умер в сегодняшнем, а сегодняшний умирает в завтрашнем» [489]. Характер, а не душа блуждает по циклам сансары от одного тела к другому; характер, а не душа в конце концов достигает нирваны, то есть угасания. (В течение многих лет неофит обучается нирване посредством суровых упражнений в ирреальности. Проходя по дому, за разговорами, за едой и питьем неофит должен повторять себе, что все эти действия иллюзорны и не нуждаются в актере, в постоянном персонаже.)
В «Пути чистоты» сказано: «Я нигде не становлюсь чем-либо для кого-либо, и никто не становится чем-либо для меня»; называть себя «я» («attavada») – страшнейшая ересь в буддизме. Нагарджуна, основатель школы Великой колесницы, представил доказательства, что видимый мир есть пустота; позже, захмелев рассудком, Нагарджуна обратил эти доказательства (иначе он не мог) против Благородных истин, против нирваны, против Будды. Бытие, небытие, бытие и небытие, ни бытие, ни небытие – Нагарджуна отверг возможность таких альтернатив. Опровергнув субстанцию и ее атрибуты, он с неизбежностью вынужден был опровергнуть и ее
