Сахалин - Влас Михайлович Дорошевич

 Пришел, выспался - и ушел!

 - Пропади она пропадом!

 Грязные, тусклые окна пропускают мало света.

 Нары - посреди каждого "номера" - скатом на две стороны. Нары вдоль стен.

 Грязь - хоть ножом отскабливай. Мылом никаким не отмоешь.

 Когда моют полы, поднимают одну из половиц, и грязь просто-напросто стекает под пол.

 Мы застаем как раз такую картину.

 - Ах, свиньи, свиньи! - качает головой смотритель, словно в этом виноваты одни "свиньи".

 Пробую палкой, - палка чуть не на пол-аршина уходит в жидкую грязь в подполице.

 На этом-то болоте из грязи стоит тюрьма. Этими испарениями дышат люди.

 - Очень, очень скверная тюрьма! - подтверждает смотритель. - Теперь еще ничего, только сыро. А зимой - холод. Скверно, очень, очень скверно.

 Почти во всякой тюрьме, в каком-нибудь номере, вы непременно увидите скрипку. Она висит обыкновенно на передней стене, где висит все, что есть наиболее ценного у тюрьмы, - образ, лубочные картины, какие есть, лучшее платье. Около этой же стены стоит обыкновенно и отдельная, сравнительно чистая постель всегда "чисто" одетого в свое платье старосты.

 Скрипка - любимый инструмент каторги.

 Помню, я рассказал кому-то из каторжных ту сцену из "Мертвого дома", где Достоевский описывает, как загулявший каторжанин нанимает скрипача, и тот целый день ходит за ним и пищит на скрипке.

 Мой собеседник даже словно обрадовался.

 - Вот-вот, - для этого самого! Загуляет кто! Это господин, про которого вы изволите говорить, верно описал.

 - Да ведь он описывал давнишнее время.

 - Все одно, - и теперь-с. Скрипка - первая штука, ежели гулять. Веселый струмент.

 В одной из камер на стене висели самодельные картины одного из каторжных, Бабаева. Картины изображали скачущих верхами генералов.

 - А где сам художник?

 - На обвахте сидит. В одиночке содержится.

 - Вот что, я возьму одну картину, - на тебе рубль, передай Бабаеву. Ему, чай, на табачишко, на сахар нужно! - дал я нарочно, чтобы испытать, передаст ли человек деньги своему еще более страждущему товарищу.

 - Смотри же, передай!

 - Помилте!

 Деньги переданы не были. 

 Корсаковские мастерские, - столярная, слесарная, токарная, сапожная, швальная, кузница, - работают недурно.

 И у господ служащих и... даже во Владивостоке, у многих можно видеть очень приличную мебель работы корсаковских мастерских.

 Мастерские расположены здесь же на тюремном дворе.

 Многие мастеровые в них и ночуют. Как-то легче на душе становится, когда после тюремной "оголтелости" и голой нищеты входишь в мастерские.

 Здесь хоть чуть-чуть да пахнет в воздухе достатком, у всякого есть хоть что-нибудь и лишнее.

 Люди имеют кое-какой посторонний заработишко, - по праздникам, во время, полагающееся для отдыха.

 У кого есть кроватишка, у кого хоть какое-нибудь лишнее тряпье.

 Да и лица не такие уж "каторжные", - труд все-таки кладет на них благородный, человеческий отпечаток.

 Труд подневольный, "барщина", - но если вы хотите видеть как может работать арестант, с какой охотой, как старательно он работает, если хоть чуть-чуть заинтересован в труде, - похвалите работу.

 - Отличные, мол, коты (арестантские башмаки). Видно, хороший мастер. Тонкую работу исполнять можешь.

 Доброе слово на каторге - редкость [4].

 Доброе слово, непривычное, производит на каторжного больше впечатления, чем привычная розга.

 От похвалы лицо рабочего распустится в улыбку, - он непременно достанет из "укладки" и похвастается работою "на сторону".

 И что за тщательная, что за любовная работа! Подошва у другого, и та вся выстрочена какими-то рисунками.

 Не то, чтоб ему за это заплатили дороже, а любит он "свою" работу, старается над ней, отделывает сапог какой-нибудь, словно художник-ювелир гранит редкий, ему самому нравящийся бриллиант.

 И не даром люди, хорошо знающие каторгу, говорят, что, если бы ее хоть чуть-чуть заинтересовать материально в труде, каторга меньше давала бы лентяев, игроков, рецидивистов, - меньше народу падало бы в ней окончательно.

 Но довольно "философии".

 Перед нами опять - мрачная, "каторжная" картина.

 Молодой парень сколачивает большой, неуклюжий гроб. Другой, уже оконченный, стоит тут же на полу.

 - Покойники разве есть?

 - Нет. Да из лазарета присылали сказать: будут. Ну, и готовим.

 Парень со злостью заколачивает гвоздь.

 - Возись с чертями! Хороший, природный столяр был, у Файнера, в Киеве, мастеровым служил, может, изволите знать, первый магазин, - а теперь вот гроба сколачивай! Тфу!

 - А за что пришел?

 - В Киевском университете за убийство.

 - С грабежом?

 - С ним. Много награбили, держи карман шире!

 - А надолго?

 - Без срока.

 Неподалеку старичок в очках, низко нагнувшись, мастерит "коты", тщательно заколачивает гвоздики.

 - Давно здесь, дедушка?

 - Недавно, милостивый государь мой, - приветливо говорит он, - недавно.

 - А за что?

 - Старуху свою убил.

 - Жену?

 - Нет, так. Полюбовница была. Десять лет душа в душу выжили... И этакий грех вышел!

 - Что же случилось?

 - Сдурела, старая. В Феодосии мы жили, я хорошим мастером слыл, жил скромно, деньжонки имел. На них-то она и зарилась. "Умрет, мол, сам, все родные отберут! Отравлю да отравлю и деньгами воспользуюсь". А тут еще путаться с молодым начала. "Отравлю!" - да и все. Замечаю я. Живем, как два волка в клетке, друг на друга зубами щелкаем. Мне ее боязно, - того и гляди, отравит; она меня опасается, - потому видит, что замечаю. Так тяжко в те поры было, так тяжко... Не выдержал... убил.

 Каких, каких только драм здесь нет. 

 Корсаковский тюремный околоток, это - тот же лазарет по назначению, та же тюрьма по характеру.

 Околоток - это место, куда кладут не особенно тяжких больных, нуждающихся в отдыхе.

 Здесь же живут и "богодулы", богадельщики, старики и молодые, неспособные, вследствие болезни или увечья, к работе.

 В околотке только одно удобство - у всякого своя постель. Воздух такой же спертый и душный, как в тюрьме.

 Околотком заведует врач Сурминский, "старый сахалинский служака", про которого мне с восторгом говорил смотритель.

 - Вот это доктор, так доктор! Не нынешним, не молодым, чета! У него слабых арестантов не бывает почти, все полносильные, все годятся в работу. Пришел к нему арестант, жалуется, - "врешь!" Не то, что нынешние!

 О том, что это за доктор, вы можете составить себе понятие по следующему.

 Наш матрос с парохода "Ярославль" обварил себе в бане кипятком голову.