и цилиндре. Он пришел ей помочь. Но в такой ли помощи она нуждалась? И какова будет цена?
Да еще куртка эта. Куртка была идеей лоа, у Джинни не было ни малейшего желания ее забирать, и просьбе она удивилась не меньше Джо. Что теперь вообще с ней делать?
До слуха Джинни донеслось привычное дребезжание машины Дафидда: он въезжал на парковку с противоположной стороны. Поднявшись на ноги и помахав ему, она переступила через ограду и пошла в его направлении.
Джинни кивнула и забралась на пассажирское сиденье. Крыша у машины была опущена и сальные волосы Дафидда будто слизнул назад ветер. Они быстро выехали с парковки – левый поворот, еще один, круг, переезд, платный мост – и вскоре перед ними длинной лентой протянулась долгая дорога домой, освещенная ярким лунным светом.
– Теперь довольна? – спросил Дафидд.
– Что? – Джинни не слышала его. Из-за опущенной крыши в машине было холодно, а на ее руках и груди еще не высох пот. Поэтому она накинула на плечи куртку и устроилась поуютнее, наслаждаясь теплом.
Куртка была темно-коричневая, вся потрескавшаяся и потертая, подбитая овчиной, с тяжелой молнией и высоким воротником. На внутреннем нагрудном кармане сохранился засаленный и стершийся ярлык, на котором можно было с трудом различить название фирмы-производителя: «Братья Шварц», Чикаго. Она могла и правда принадлежать летчику, как в истории Энди, и уж точно отлично подошла бы для того, чтобы укутать ребенка зимней ночью.
12
Путешествие
Утром в воскресенье Джинни несколько часов потратила на изучение куртки. Разложив ее на подушке, она зарисовала ее со всех сторон, вывернула наизнанку карманы, но не нашла ничего, кроме пары старых билетов на автобус, а потом принялась гадать, как теперь быть. Зачем эта куртка понадобилась Барону Субботе? На секунду ей подумалось, что стоит взять куртку, отнести ее к реке Гвинант зимним вечером и сжечь в качестве жертвоприношения духу погибшего ребенка.
Эта мысль прочно соединилась в ее голове с оговоркой, прозвучавшей во время беседы с Хелен. «Он завернул меня в нее». Если Джинни была тем ребенком, какую роль играла тогда куртка? Роль матери?
Пока точно следовало держаться подальше от Джо Чикаго. Джинни до сих пор не слишком хорошо понимала, что именно случилось в пустой спальне на Юбилейной аллее; страшно было вспоминать, как ее личность вдруг раскололась и исчезла, легко вытесненная кем-то более сильным и гораздо более древним. Теперь она не могла решить, что хуже: встретиться с Джо Чикаго в одиночку или с богом, оккупировавшим ее тело. И то и другое казалось ужасным. Поэтому не стоит попадаться ему на глаза; Энди, очевидно, с самого начала избрал ту же тактику.
* * *
В тот же день, но немного позже, они с Робертом поссорились.
Виноват был папа: Джинни и Роберт ни за что не стали бы разговаривать, если бы он не предложил им вместе присоединиться к нему и покататься на недавно приобретенной лодке. К тому моменту они уже достигли молчаливого соглашение, не задумываясь определив для себя: тот, кто первый продемонстрирует желание подружиться, автоматически будет признан самым слабым звеном. В результате Джинни и Роберт старательно игнорировали друг друга, что позволяло им неплохо сосуществовать.
Но когда после обеда папа – немного потерянно – предложил выйти в море на лодке, Роберт демонстративно закатил глаза и застонал. Джинни заметила это и первым ее порывом было немедленно атаковать ненавистного брата, но она сдержалась.
– Нет, пап, спасибо. Я собиралась встретиться с Рианнон. Она ждет, – только и сказала она.
– Так пригласи ее с нами.
– Не сегодня. Ее тошнить начнет или еще что-нибудь непременно приключится. Но в следующий раз позову, обещаю.
Папа ушел один, оставив Джинни и Роберта дома наедине. Стоило ему закрыть за собой дверь, Джинни накинулась на брата.
– Необязательно так по-свински грубить ему, закатывать глаза и прочее. Неужели ты не понимаешь? Он ведь ради тебя все это затеял.
Они снова были в саду: Роберт лежал в гамаке, она напряженно замерла рядом. Он поднял глаза от книги, и это был прямой, холодный и ясный взгляд человека, готового к бою.
– Ты себя так же вела вчера вечером.
– Причем тут я? – Джинни не поняла, о чем он. – Мы не обо мне говорим. Речь о папе и о том, что он пытается сделать.
– Так теперь он святой, что ли? Как и ты, да? Идеальный!
– Это еще к чему?
– К тому, что тебе пора перестать диктовать мне, как себя вести.
– Кто-то же должен.
– Почему? Думаешь, я веду себя хуже, чем ты, снобка? Ты ведь смотришь на меня свысока с самого первого дня!
– Неправда!
– О, тебе, конечно, так не кажется, я почти уверен. Это происходит бессознательно. Ты так уверена в своем превосходстве, что все получается само собой. Это как запах, понимаешь?
Если бы Джинни не сдерживала свои эмоции так тщательно, она бы, наверное, вскрикнула.
– Так значит, ты не просто так лежишь в гамаке и ждешь, чтобы тебя все обслуживали? Значит, ты пальцем о палец не ударил, чтобы помочь приготовить еду или помыть посуду потому, что ты демократ? Или как это называется? А что касается превосходства, так ты, очевидно, настолько нас превосходишь, что мне даже говорить о твоей матери нельзя. Она вся такая загадочная. Мы должны, видимо, перед ней преклоняться…
– О моей матери? – он резко сел, упираясь ногами в землю по обе стороны гамака, чтобы тот не раскачивался. – Хочешь узнать что-нибудь о моей матери? Хорошо, я тебе расскажу: она была гордой и любила чистоту, никто и никогда не нашел бы в нашем доме грязной чашки или стопки тарелок, не нашел бы толстого слоя пыли на всем, куда ни глянь, немытых окон, покрытой жиром кухни… Боже, да мне страшно есть то, что вы тут у себя в духовке запекаете, настолько она заросла грязью. А еще моя мама была сильной и принципиальной, поэтому она не стала иметь с ним дела, когда он сбежал к твоей матери. Уверен, она была…
– Не смей ничего про нее говорить! Ты ничего не знаешь! А что касается чистой духовки и окон? Ты серьезно думаешь, будто женщины только для этого и созданы? Конечно, как иначе. Тебя ведь так воспитали! Твоя мама тебе наверняка прислуживала, потому что ты мальчик, и в голове у нее не было ни одной мысли, кроме желания угодить тебе, собрать твои грязные носки, как-то порадовать… Жалкое зрелище. Моя мама хотя бы была художницей. Думала о прекрасном. У нее был талант, дар, она…
– Я ведь об этом и говорю, разве нет? Ты снова отзываешься обо всех свысока. Ну была твоя
