Взяв стакан с чаем, неторопливо подносил ко рту и обе печенюшки. Дух печенья сладко пьянил. Забивала слюна, сами собой размыкались зубы, неодолимо тянулись к дерзкому аромату. Мальчик с надсадой сглатывал слюну, стискивал прочней зубы и, внимательно-небрежно кинув глаз поверх ребячьих голов, убедившись, что воспиталка не следит за ним иль вышла куда, незаметно опускал сладинки в пазуху.
А кругом всё молотило со зверским аппетитом. И ничего так не хотелось, как печенья. Он машинально подносил пустой кулачок ко рту, «откусывал», шумно, как все, тянул чай из стакана. Других просто обмануть, что пьёшь с печеньем, да навар из обмана не крут. Разве обведёшь себя?
Он лениво-деликатно давнул локтем брата в бок, просительно наклонился.
— Поделись, — показал на его печенье, — с братиком по-братски. А то чай мёрзнет мой.
Антон гонористо выпрямился, задумался, не переставая жевать.
— Ну!?
Горячее понуканье взорвало младшего.
— Отзынь! Аржаную [59] пуговичку дам.
На замену Глеб не согласился.
— Аря-ря-ря! Жадоба! Пуговичка самому тебе нужна. На чём штаны будут твои висеть? Ты мне печеньица отдружи на один зубок.
— Что ты как побирошка? Всякий день дай-подай!.. Давалка сломалась. Вот я склал про тебя. — И Антоша вшёпот пропел, назидательно тыкая брата в коленку:
— Побирошка, побирошка,
Дай печеньица немножко…
— Ну, хоть вот это. — Глеб ласково погладил сколок печенья, что выглядывал из братова кулачка. — Там осталось всего на три духа. Крошка. Ну!?
Антон оценивающе уставился на Глеба. Дать или не дать? Глеб свойски мигнул. Мол, чего ещё думаешь, и смешливо выпустил ему кончик языка.
Не остался внакладе Антон. Из-под мышки насупленно вывернул уже фигу, обстоятельно впихнул злосчастный сколок себе за щеку.
Глеб проводил взглядом тот кусок в рот, посмотрел, как братец жевал долго, сосредоточенно. Всё не верилось, что не даст. Но печенье уже в желудке, оттуда, как та коза, не вернёшь его отрыжкой.
— Ну, ладно, каурый, — зло облизал Глеб сухие губы. — Оставил шиш да кое-что ещё. Ладно…
Глеб ядовито покивал братцу одним прямым указательным пальцем. Да пропадай ты, лавушка, со своим товарушком!
С ведёрком он побежал к кринице. В посадке пристыл у высокой, у толсто раскормленной ёлки. Заозирался. Ага, ни один глаз подглядливый не гонится. Можно! В спешке достал из пазухи оба свои печеньица, завернул в тряпочку, с которой играли девчонки перед завтраком, сторожко вложил тряпицу в тёмное сухое дупло, застланное им самим газетным листом.
Почти весь день мальчик не выпускал из рук ведёрко, всё носил на кухню воду. За ужином перед всеми Аниса — она одна в четырёх картинках: и помощница у поварихи, и няня, и уборщица, и почтальонша, — Аниса и тётя Мотя, воспитальница, сказали ему спасибо, дали за труды лишние три блинца в сметане.
Вечером никто не приходил в сад за детьми. В синих сумерках воспитательница, иногда бренча грусть на древней гитаре, сама отводила за район ребят на окопы к родителям.
От света до света люди ломали как быки. Кто формовал, стриг под овал лохматые чайные кусты. Кто перекапывал междурядья на чайных плантациях. После основной работы, к вечеру, усталые взрослые убредали за посёлок рыть окопы. Фронт ворочался, рычал невдали, взрывы вздыхали по ту сторону гор, вздыхали так, что дрожь пробирала дома, деревья, и по ночам ошалелый без сна бригадир кидался от окна к окну, лупил в стёкла палкой.
–
[60] Тушы свэт! Тушы свэт!
Ребятьё знало на окопах, где чья мать копала. Кучками, в одинарку молча растекались лаврики по своим. В мирное время любили они играть в войну. Теперь же и разу не подумалось сыграть в войну в настоящих окопах. Не игралось.
Младшие, крошутки, найдя своих, столбиками мёртво стояли в сторонке. Сражённо пялились, как гневно-яростно рвали с огня, быстро копали матери, смотрели и ждали, когда подадут руку идти домой.
Детсадовский народишко постарше уже не был просто сочувствующий зритель. Тот же Глеб. Влез в окоп к маме и, путаясь у её ног, занялся подбирать со дна комки глины, упали с бережка, выносил или выбрасывал эти глудки за насыпь.
Было совсем черно, хоть в глаз коли, когда по бригадирову голосу женщины безмолвно покинули окопы и посунулись к посёлку. Все в смерть уработались, выпали из силы, еле ноженьки молчком несли и было едва заметно, как в кромешной тьме покачивались высокие и низкие — от горшка два вершка, от чашки на четверть — сгустки ночи, фигуры людей.
Поля вела за руку меньшенького. Глеб плёлся сзади. Раза два окликала, он отвечал:
— Тут. Тут я. Куда я денусь?
Мама забылась. Кинулась парня уже у двери.
— Гм… Где ж он? Вора не було и батька вкралы, — сказала самой себе. Негромко спросила темноту: — Гле-ебушка, ты где?
— Где же!.. Вот он я! — празднично звенел приближающийся голос из черноты. Мальчик бежал, тяжело нёс перед собой шатром отдутый подолок рубахи. — Ма!.. — вывалил на стол из пазухи холмок красных, синих, оранжевых круглых узелков, в которых было по два печенья. — Ма! Это Вам! Сегодня, говорила тёть Мотя в саду, Ваш День. Восьмой Март. Праздник!
— Дела! — Мама даже растерялась от радостного разноцветья тряпочек. — Дождалась и Полька от свого сыночка первого подарка. От спасибо, от спасибочко сыночку!
Мама конфузливо-светло рассматривала тряпочки, развязывала, брала печенья и боязливо клала назад, не веря, что всё то ей одной. Она улыбалась, сквозь слёзы спрашивала:
— Довго сбирал?
— Да ну с нового года.
Антон встал на цыпочки, раздёрнул печенья на две неравные кучки.
— Это, — угрёб к себе бо́льшую горку, — мне. А то всем вам.
Глеб взял брата ниже локтей, повытряс из рук всё до крошки. Поманил в сумрак угла, куда каганец не мог добросить болезненно-жёлтого трескучего света, к тому же шаткого, сто́ило кому рядом пройти.
— Я хочу по-братски поделиться с тобой, братик, — заговорил так, чтоб слышал лишь Антоня. — Из этих печений тебе, братик, причитается только это! — Глебка приставил ему к носу дулю. — Помнишь, как ты мне совал из-под мышки? Так что хороша Наташа, да не ваша.
Антон надулся, молчаком плюхнулся на кровать. Сычом косится на печенья.
— Хлопцы, — сказала мама, — и шо ото вы на них смотрите, как на икону? Сидайте за стол, ешьте все разом да то и будэ нам праздник из праздников. Я и не знаю, когда покупала вам печенья. А туточки полный стол. Да ешьте, ешьте вы. А то стол сломается!
— У нас и так один стол, — пробурчал Антон, не
