Ели сосредоточенно, молча, и была кругом разлита такая тишина, что слышно было, как падали с деревьев то спелые орехи, то яблоки. Одно яблоко бухнуло прямо в стол, заставило своим неожиданным стуком всех вздрогнуть.
Потом свалилось ещё одно уже Глебке в оттопыренный кармашек пиджака. Мальчик растерялся, не знал, как поступить. Взять или отдать? Совсем некстати прилезла в голову коварная мыслишка про то, что мама не жалует воришек. Мальчик заалел. «Воруют — это когда потихошку просто берут чужое. А я брал? А оно не само упало? И чьё оно? Людяное?.. Не-ет, веточкино. А разве можно у веточки украсть?..»
Ему нравится так думать, но чистое сердчишко тревожно настукивает. Подавливает сомнение, что всё здесь хорошо.
«Моё — это когда только моё. Но разве дерево с яблоками моё?»
Яблоко уже согрелось, вспотело в его руке.
«Принесу своим… А если мама выбросит или заставит отнести назад, где взял? Было ж у Митьки… С пацанами насбирал где-то в саду орехов. Пацанву свои мамки ухваливали, а наша в кровь обдёргала Митюхе всейки уши, навелела оттащить орехи туда, где сбирал. Потащи-ил с песнями… А как я понесу один аж сюдашки?..»
Склонился мальчик к тому, как ни хорошо яблочко, да не его, в замешательстве положил на стол.
Грузинчата вскинули недоумённые чёрные мазки бровей. Поля всё боялась, что Глеб спрячет яблоко, отводила всё глаза в сторону и теперь долго посмотрела на него с благодарностью. Хозяйка ласково потрепала его по щеке. Сказала:
— Когда куши кончил, рви яблок, сколко нэсти можэшь.
Мальчик повеселел и тут же выкатился из-за стола. Уже наелся вдохват, насадился, как Антипов щенок!
Руки сами поднялись к нижним веткам. Со святым ликованием осторожно стали рвать яблоки в пазуху.
А между тем хозяйка завернула в газету тяжёлый твёрдый ком смачной мамалыги с лобией, кусок зандульского [70] чурека.
— Полиа, это, bzj дома кушай.
Поля было заупрямилась брать, но хозяйка не на шутку в обиду въехала. С какими глазами заявишься ночью без ничего к тем, кто дома?
— Там, bzj тожа хочэт кушай!
Свёрток Поля приняла и в ответ — не оставаться же с накладом! — выдернула из узла кашемировый, и разу не гревший её голову платок. Никиша ещё на севере к седьмому октябрю, к её рождению, брал. Хороший платок, дорогой, ни разу не надевала, самое лучшее, что было сейчас у неё из вещей, она и отдай за хлеб-соль, за привет. Хозяйке не манилось обжечь отказом, с дорогой душой взяла да в придачу к свёртку вплеснула Поле в мешок пуда полтора пшеницы, ведра три яблок — полный под завязь мешок!
Поля не знала, как и разойтись. За весь этот бугор еды одного платка по нонешней цене ой как мало, ни мой Бог. Под яблоней на лавке развязала она узел, суетливо завзмахивала всякой барахлиной, кидавшейся под руку.
— Выбирай! Что на тебя гляне, то безразговорочно и бери!
— Я чито — вор? — вскрикнула хозяйка. Она судорожно сгребла снова всё в узлину, впихнула в мешок и, сронив нескладные, разбитые руки Поле на плечи, смято посмотрела ей в глаза да и зареви в голос, так что с соседских плетней потянулись растерянные лица. Хозяйка что-то буркнула им, те усунулись назад, горестно закачали головами. — У мне сад, — загнула она один палец, ласково поясняя Поле свой отказ от её добра. — У мне огород, — загнула второй. — У мне коров…
— У тебя и шесть работников за столом из миски ложкой…
— Ничаво… Мала растёт, мала скоро помогай мне… Приди у мне гост после война ти с твой хозяин, с твой все швилико… У мне хозяин приди от Гитлер. Гуляит будэм у мне…
— Живы будем, на замиренье в обязательности придём, бицола. В обязательности! — пообещала Поля, макая концом косынки слёзы у себя.
Всем двором провожала бицола нежданных горьких гостей до поворота.
Тусклый лунный свет лился по пустынной уличке. Изредка накатывались встречно запоздалые арбы с кукурузой, с дровами, с чаем; ещё реже колёсный скрип покрывали устало-сердитые голоса аробщиков — в нетерпении покрикивали на засыпавших на ходу волов. Угарно подтораплавали:
–
[71]
Молодому месяцу дома не сиделось. Не заметили ходоки, как умытый уже молодик с острыми рожками, этот хохолок сенца посреди польца, упал за гору. Враз придавила такая потемень, что пропала из виду тропа, и Поля пошла наудачу, зыбко припоминая до точности всякую на той тропке щербинку, всякий камушек.
Время от времени она останавливалась, удерживала дыхание. Не поворачивая голову под смертельно-тяжкой ношей, вслушивалась в шлепоток частых детских шажков за собой, рассвобождённо вздыхала. За роздыхом вмельк давала заполошным шажкам ближе подбежать и, едва они подбирались вплоть, неслась дальше.
Во сто крат мальчику было сейчас круче против утра, но он мужался. День беспрестанных плутаний, натертые ноги, яблоки, вздувшие рубаху до самого подбородка… Он всё боялся, что рубаха вот-вот выпрыгнет из штанов и согревшиеся от его живота яблоки чёрт знает с какой удалью прыснут поверх пояса и убегут, раскатятся по ночи. Где тогда их искать? Он всё ýже стягивал матерчатый ремень, пошатываясь под тяжестью яблок.
— Ма-а… отдохнём… — без аппетита канючил Глебка. Знал, никакого привала мама не сделает с таким чувалищем. Ну, опусти его на землю, чуть расслабься, уленись — уже не поднять ей самой эту скалу, и в горах среди ночи никакая душа тебе не пособник.
— Опять за рыбу гроши… Начинается стара писня! — нарочито сердито отзывается Поля, хотя преотлично понимает парня. Эта передышка ей и самой надобна. Помолчав, продолжает тоном ниже: — Не ты один устал… Я все ноженьки по щиколотку стоптала и мовчу. Сынок, ещё трошечки подожди.
Мальчик знает, до мельницы привала не выпросить. Там, на мосту, не ссаживая с плеч мешка, мама привычно обопрётся на деревянные перила, сбросит пот с лица, подправит волосы, косынку… А ну пройдёт и не заметит мост? Потому уже за целую версту до воды уточняет:
— До мостика подождать?
— А хотько и тако…
Поля пристыла на берегу, не ступает на мост. У мальчика ёкнуло сердце. Глядь из-за неё — моста нету!
А окаянцы умывали б этот молодой месяц! Недельные ливни на молодик, про которые говорят, что это молодик умывается, до того выбанили чистёху, что вот шалая вода содрала мост. Новый урядить не успели, кинули бревно с берега на берег. Перелетай как знаешь!
«Охохоюшки… — сгорилась Поля. — Нарвалась девка с ковшом на брагу, на эту передрягу… Хоть матушку репку запевай. Кабы знатьё, шо
