тут така петрушка, обмахнула б кружной утрешней доро́гой…»
Поля приклонилась, бережно опускает мешок на землю. Огорок важно, грузно съехал с плеча. Поля не удержалась на дрожащих ногах, ткнулась лицом в верх мешка и упала на колени перед ним. Так и простояла, пока не отдышалась.
— Ну шо, Глебушка, будем делать?
— Переходить, наверно…
Сказал это мальчик буднично, с таким спокойствием в голосе, что мама не поверила, что ему всё то пустяк, одновременно и поверила его твёрдости, с какой он говорил. Глеб вжал чуни под мышками, ощупал бревно одной голой ступнёй, поставил ту ступню поперёк бревна, поставил так же поперёк другую и пошёл боком, не отрывая босых ног от горбившегося над одурелой водой кругляка и держа руки в сцепке у низа живота. Пуще всего он опасался, что именно здесь, над стонущей бездной, яблоки могут удрать от него. Тут уж не подберёшь. Поддерживая снизу яблоки, он очень боялся выпустить из-под ремня край рубашки, как джина из бутылки.
Но всё обошлось.
Высыпав яблоки на росистую траву, мальчик деловито вернулся к матери.
— Уй ты-ы! Пока ты патишествовал на той берег, я вся со страху сопрела… Я думала, ты у меня, хлопче, так… Ни в избе ни во дворе. А ты молоде-ець!
— Как солёный огурец.
— Дальше, Глеба, шо делать? Считать звёзды до утра?
— А зачем? Из мешка рассыпьте всё по маленьким кучкам, я перенесу.
— Вот головонька светлая! Как же это ты, девка, не дотумкала сама? А? — укорно спросила себя Поля.
Торопливо-услужливо развязала она комок с вещами и в шевиотовый костюмный отрез, лежал сверху, суматошно отсыпала яблок. Яблоками набила и хорошие мужнины чёботы. Глебка поволок узелок на ту сторону.
Тем временем мама снаряжала богатство из мешка и в шаль, и в косынку с головы, и даже в отцовы рабочие брюки, которые, вышло, оказались под случай самые вместительные, ловкие. Перехватила низ у штанин драценой, напустила пшеницы. Глеб ликующе воткнул голову, как в ярмо, меж торчком стоявшими брючинами и вприбежку к кладке. Зерно только покряхтывает, охлопывает сноровистые молоденькие коленочки.
И покуда сын перетаскивал яблоки, пшеницу, Поля о них только и думала. Но когда всё переехало на свой берег, её вдруг окатило холодом. Хочешь не хочешь, а и самой надо переходить!
В первое мгновение подумалось варяжисто:
«А чего? Переползу, Анютка бессерёжная. Никуда не денусь. Напусти Бог смелости, а то и горшки полетят!»
Вызывающе шагнула к кладке — вся смелость её сварилась. Её обомлелый взор столкнуло вниз, в ревущую, в неутешную пропасть и, не помня себя, она порачилась назад.
— Сынок, я боюся… Вода из-под кладки бурунами…Голова кружится… Этой крутаницы я боюсь…
— Такие большие и боитесь. Пойдёмте. Я переведу.
Глебка взял её за руку. Свободной рукой она изо всех сил вцепилась ему выше локтя.
— Вы только вниз не смотрите.
— Ну, сынок, — чуть не плача сказала Поля, — давай крепко друг дружки держаться. Есля понесёт вода, так пускай несёт обоих. Есля погибать, так разома.
— Чего погибать? Ну чего погибать? Всё нашенское уже на нашенском на бережку и — погибать!
— И-и, сынок… Всяк жмётся к лучшему, а завсегда треба буты вготове к хужему.
Не отлепляя босых ног от бревна, они ощупкой, боком посунулись в кромешной мгле к своему берегу. Со страху Поля плотно зажмурилась. Дрожь мелко потряхивала её и чем дальше, всё сильней. Надо перехватиться! Обеими руками мёртво вкогтилась в Глебово плечо; её дрожь теперь уже и его подёргивала.
«Да не дрожите! Не тряситесь Вы так! Не то свалите меня! Загремите и сами!» — мысленно выговаривал Глеб, боясь спугнуть её внимание.
Кладка кончалась.
Баловной вертушок кольнул мальчика в ребро. Сделалось забавно, как это он, малец с палец, перетащил через речку по одной лесине не кого-нибудь из детсадиковских пузыриков, а саму маму. Воды боится! А ну скажи в саду кому, ухохочутся головастики!
Тонкие губы сложились в зарождающуюся усмешку. Тут он почувствовал, что его заваливает. Невероятным усилием, сообщенным чутьём, рванулся во весь дух впёред, и они благополучно слетели на обрывистый берег.
Пенистая грязная вода, судорожно обегавшая утёс-камень, хищневато доплёскивалась до них, холодно, зло мыла им ноги. По обрыву щетинились мелкие цепкие деревца. Поля клейко ухватилась за кустову чуприну одной рукой, другой помогла Глебу встать и, поталкивая его перед собой, держась за кустарики, покарабкалась кверху.
— А не будет того… Плыла, плыла девка та на берегу и утопла? Теперь ты, девка, до-ома. А на своём пепелище и курица бьёт!.. Знать, Глеба, е Бог. Не турнул девку с кладки прямёхонько в речку. Сжалился. И на том спасибонько.
А кому спасибо? Богу или сыну? Она подумала и с такими словами вернулась к своей мысли:
— А спасибоньки сыночку! Бог сжалился, а сынок, мужичок с сапожок, помог. Кабы сынок не сдёрнул с пропасти, несло б водой уже где… Спасибоньки, сыночку…
Меж ёлок сиротливо глянул, просквозил горький огонёшек своего домка.
Где-то далеко в селении, откуда они брели, ударили мятежные петушиные голоса, и совсем рядом, впереди, подпел в ответ единственный в районе петух одинокого бригадира.
Хвалу дню пели в ночи петухи.
Дуют ветры,
Ветры буйные;
Ходят тучи,
Тучи темные.
Не видать в них
Света белова;
Не видать в них
Солнца краснова.
Будто магнитом подогнало Полю к своему к окну, вжало в низ стекла. До двери шаг. Войди и узна́ешь, чего это детвора среди ночи при огнях. Ан нет. Подожгла нетерпячка, невмочь сделать этот последний шаг, пристыла с мешком на плечах у окна.
Митя загнанно кружил по комнате, убаюкивал плачущую сестру. Чем усмирить её? Мальчик сел на лавку у стола, пододвинул ближе каганец. Девочку заинтересовало сопящее, качливое пламешко, и она, притихая, засмотрелась на него.
— Ой, Ма-арушка! А правдушки, красивый у нас коптушок? — сквозь близкий сон допытывался у неё Митя. — А правдушки? Тебе под интерес знать, как его сла́дили? Слушай… В пузырёк из-под твоих лекарствов мамка налила керосину и опустила туда палочку из ваты. А чтоб палочка не уплыла вся в керосин, на неё надели картохину пластинку. Белый воротничок из картошки! Оя, какой красивый у огончика воротничок!
Девочка сморщилась и снова улилась.
Митя яростно трясёт её, нагоняя на неё сон, рассеянно тянет пробаутку:
Солнушко, солнушко,
Выглянь в окошечко,
Твои дети плачут,
Серу колупают,
Нам не дают,
