На площадь Брезиль пришло письмо от господина Казелли, в котором он сообщал Агнессе, что Мано погибла в Равенсбрюке. В Ниццу только что возвратилась женщина, находившаяся в том же концентрационном лагере. Она разыскивает Агнессу, чтобы лично рассказать ей об умершей Мано, своем друге, не решаясь сделать это в письменном виде и доверить письмо почте; не пожелала она также рассказать что-либо по телефону господину Казелли, которого она, впрочем, лично не знает. Она обратилась к нему, согласно воле Мано, как к посреднику, через которого можно разыскать Агнессу.
Прочтя письмо, Агнесса тотчас сообщила на авеню Ван-Дейка, что не может присутствовать на свадьбе. В тот же вечер, объяснив матери причину отъезда, она выехала на юг.
- Раз ты это считаешь своим долгом, отправляйся, - твердила Мари Буссардель, не глядя на дочь.
Агнесса уже не удивлялась этому странному, уклончивому взгляду, который подметила у матери еще в первый свой приезд.
Тогда она спрашивала себя, уж не потому ли мать не хочет смотреть на нее, что сердится на появление в доме маленького Рено. Но, поразмыслив хорошенько, решила, что эта странная манера отводить взгляд в сторону при разговоре, очевидно, объясняется полным равнодушием матери ко всему на свете после смерти Симона. Так или иначе, но Агнесса ясно чувствовала, что родственные связи между нею и обитателями особняка Буссарделей, восстановленные стараниями тети Эммы, оборвались в ту самую минуту, как у старушки произошло кровоизлияние в мозг.
Оставив жене Валентина деньги на подарок Жильберте и дав указания, что именно купить, Агнесса отправилась в путь.
Решив не заезжать в Пор-Кро, она взяла билет прямого сообщения до Ниццы и, прибыв туда, направилась по указанному адресу. Дом, находившийся в квартале Рикье, ничем не отличался от других доходных домов, и этот полуденный час, и весенняя пора, уличный шум и запахи, обычные для южных городов, заранее лишали патетики предстоящее свидание.
Агнесса поднялась на четвертый этаж, позвонила. Послышались тяжелые шаркающие шаги. Дверь отворилась: выглянула женщина в домашних шлепанцах, в халате, очень полная, с болезненно одутловатым лицом. Секунду они молча смотрели друг на друга.
- Могу я видеть мадемуазель Габи Ломбар?
- А-а! - воскликнула женщина. - Вы Агнесса?
- Да, я Агнесса Буссардель.
- Я вас сразу узнала по описанию.
- Ах, так? Значит, мадемуазель Ломбар меня ждет? Я не могла предупредить, что приеду сегодня утром. Как только мне сообщили о ее возвращении, я тотчас же выехала. Будьте добры, скажите, когда ее можно застать.
- Да это я и есть.
Хозяйка провела Агнессу в залитую солнечным светом комнату, служившую столовой и гостиной. В выступающем над улицей фонаре стояли два современных стандартных кресла. Габи Ломбар предложила гостье сесть в одно из этих кресел, а сама тяжело опустилась в другое. Ступни она поставила на подушку, лежавшую возле кресла, и тут только Агнесса увидела, что у нее отекшие, водяночные ноги.
- Уж извините, пожалуйста, - устало сказала Габя - Я вся отекла. Когда освободили из лагеря, во мне весу было тридцать килограммов, а за три недели я набрала двадцать, потому что меня стали кормить.
Агнесса в смущении смотрела на нее, не решаясь расспрашивать, не решаясь даже заговорить, и не могла отвести взгляд от этого лица, носившего следы долгих мучении, но совсем не похожего на образ, созданный ее воображением. Ведь она ожидала, что перед ней предстанет бесплотный призрак, а черты этой женщины оплыли, обрюзгли. Никаких следов косметики, полное отсутствие загара, короткие и все еще тусклые волосы. Резкий солнечный свет подчеркивал болезненность этого какого-то голого лица, выдававшего внутренний недуг.
- Мано вас очень любила, - сказала вдруг женщина, дыша коротко и часто. - Как-то раз она долго говорила о вас, что вы и такая и сякая, вдруг умолкла и потом добавила: "Она хорошая".
Агнесса подняла руку, словно желая остановить эти загробные похвалы, но не могла справиться с волнением, от которого у нее сжималось горло.
- Не надо...- сказала она, доставая из сумочки платок. - Расскажите мне, пожалуйста, о ней. Очень она страдала?
- Да. Там все страдали.
- А долго она мучилась?
- Нет.
- Когда же?.. Когда она умерла?
- Довольно скоро... после того, как ее привезли. Из-за возраста.
- Ведь она была уже немолода...
- В лагере она скрыла свой возраст. И немцы не знали, сколько ей лет. Папки с делами потерялись. Там был хаос. Нас, заключенных женщин, пригоняли тысячи и тысячи. Возраст определяли по внешнему виду. Немцы называли это "селекционирование". Например, старух и больных держали в одном блоке, и там они фактически умирали с голоду. Если только их сразу же не отправляли в газовую камеру. Мано попыталась спастись от такого "селекционирования". Добилась, что ее взяли в команду землекопов. А ведь это самые тяжелые работы. Из сорокалетних и то выдерживали только самые сильные. А Мано было уже за пятьдесят. Из шестидесятилетних вернулись единицы.
Габи Ломбар остановилась, перевела дыхание. Агнесса молчала. Живой призрак, вернувшийся из Равенсбрюка, в лихорадочном, тяжелом волнении вспоминал пережитое:
- Лучший возраст был от двадцати пяти до тридцати пяти лет. У тех еще были шансы уцелеть. А уж старше редко кто выживал. Для юных девушек это была непосильная пытка. Вы спросили, когда Мано умерла? Подождите, когда же ее привезли? Помнится, перед самой весной.
- Ее арестовали в Кань в марте сорок четвертого года.
- Да, да, верно. Через несколько дней после прибытия она рассказала мне о вас. Ей передали, что я из Ниццы. Тогда она мне рассказала, что делается в городе. Ведь я уже давно сидела в лагере. Мы все там очень дружно жили. И кто чем мог старался помочь, утешить, развлечь остальных. Я им пела песни, весь свой репертуар. Да, да, я эстрадная певица. А еще была у нас учительница. Она устраивала интересные доклады, беседы. И все охотно слушали, а кто-нибудь из товарок сторожил, чтобы в случае чего поднять тревогу. Ведь там это не разрешалось. Беседы проводились на всякие темы. Мано хорошо знала живопись. Вот она и рассказывала о художниках. Объясняла, какие школы есть в живописи. У нас не было ни единой картины, ни единой репродукции, но мы в конце концов стали разбираться в направлениях. Хорошо знали, что такое барбизонцы, импрессионисты, набисты, дикие, абстракционисты. Ей и самой приятно было говорить. А только это недолго продолжалось. В июле ее отправили в газовую камеру. Не могу точно сказать, какого числа это случилось, потому что я тогда была...
