Габи Ломбар умолкла, заметив, что Агнесса плачет. Эти скупые воспоминания, картины ада в концентрационном лагере, мученическая смерть Мано, этот бессвязный, монотонный рассказ, этот задыхающийся голос, изуродованное лицо этой уцелевшей жертвы, которая еще не вернулась к жизни, - все, что Агнесса слышала и представляла в воображении, сейчас в этой светлой комнате, где не было ни теней, ни тайн, в этом застекленном фонаре, нависшем над шумной, кипящей жизнью городской улицей, проникало в ее сердце, как призыв к борьбе. Мано умерла жесточайшей смертью, но ведь она, Агнесса, жива, у нее есть сын, он ее ждет на мысе Башо. Габи Ломбар с трудом спустила ноги с подушки и, нагнувшись, погладила колено Агнессы.
- Ну не надо... Не надо, не расстраивайтесь.
- Простите меня, пожалуйста, - сказала Агнесса и, тоже нагнувшись, взяла ее за руки.
- Ничего. Я ведь очень хорошо понимаю...
- Но как же вы-то, как вы могли пройти через все это и выжить?
- Да вот выжила.
- Теперь вы поправитесь. От отеков вас лечат?
- Да, начали лечить. Делают уколы. От всего уколы делают. Ведь там мы за три года перестали быть женщинами. И без медицинского вмешательства это не проходит.
- Вас арестовали здесь, как Мано?
Габи Ломбар не ответила и посмотрела в растворенное окно.
- Простите мою неделикатность, - поспешила добавить Агнесса.
- Да нет, не в этом дело, какая же тут неделикатность? И потом, я знала от вашей подруги, что вы тоже помогали Сопротивлению. Нет, - продолжала она, помолчав немного, - это произошло иначе. Я жила в Ницце с одним артистом, своим товарищем, мы оба служили в оперетте. Труппа ездила в турне по Лазурному берегу и по Алжиру. Мой друг был в Сопротивлении. А я нет. Пришли его арестовать. Ему удалось бежать через черный ход. Тогда взяли меня.
- А он спасся?
- Да. Вернувшись из лагеря, я узнала, что он устроился в Париже. И живет там.
- И вы не написали ему, что вы живы и вернулись?
- Написала.
Она снова отвела взгляд. Агнесса умолкла: значит, этот человек не приехал. Габи поняла, что ее собеседница потрясена изменой, и на губах ее мелькнула слабая улыбка - первая за все время их беседы. Она добавила:
- Ну, это дело второстепенное.
Обе умолкли, разняли руки и поглубже уселись в кресла. Агнесса подумала, что она еще успеет подробно расспросить о Мано позднее, когда Габи Ломбар немного оправится физически и морально.
- Я живу в Пор-Кро, и у меня очень, очень приятный дом. Воздух у нас чистейший. Прекрасный вид. Климат гораздо мягче, чем в Ницце, - летом нет такой жары. Приезжайте ко мне, вы у нас скоро поправитесь, я вам отведу ту самую комнату, где жила Мано.
- Большое спасибо за внимание. Но я здесь прохожу курс лечения. Соседи у меня очень услужливые. Да и, знаете, теперь мне всякое передвижение с трудом дается.
- Так позвольте мне по крайней мере посылать вам кое-что из моего хозяйства! Ведь со снабжением пока еще очень туго! Я сама делаю прекрасное оливковое масло,
- Вот за это спасибо! Большое спасибо... А скажите, господин Казелли вам ничего не говорил? Я должна передать вам кое-что от вашей подруги.
- Да вы уже передали и очень меня этим тронули. Вы рассказали, что она относилась ко мне с уважением.
- Нет, я должна вам передать еще и другое. Там мы поверяли друг другу свою последнюю волю. Для того чтобы те, которые вернутся из лагеря, могли известить родственников. У Мано родственников нет. Но я хорошо знаю, кому она завещала свои картины. Знаю наизусть все имена. И все места, где картины спрятаны. Кажется, это ценные полотна. Передать их надо в полной тайне, сами понимаете. А то вмешается финансовый инспектор и придется платить немалые налоги.
Вам она назначила большую картину Вюйара: женщина стоит у открытого окна.
Агнесса съездила за завещанной ей картиной, получила ее у людей, которым она была доверена, привезла на мыс Байю и повесила в кабинете.
На картине изображен был чудесный интерьер. На переднем плане - уголок стола, на нем фарфоровая посуда, полуопорожненные графины с вином, фрукты, развернутые салфетки - видимо, только что кончился обед. А дальше, в амбразуре открытого окна стоит седовласая женщина и смотрит в сад, залитый золотистым светом угасающего летнего дня. Агнесса переставила свой письменный стол так, чтобы у нее всегда перед глазами было это полотно, когда она подымет голову от бумаг. И она не могла налюбоваться на эту картину, рассматривала то натюрморт, то фигуру стоящей женщины, то просвет садовой аллеи. Вот уж как будто она знает наизусть любую мелочь, но колдовское очарование Вюйара заставляло ее каждый день находить новый штрих, подбирать ключ к новой загадке, открывавшейся глазам.
Она еще не исчерпала радостей этого первого знакомства, к которым примешивались горькие воспоминания о казненной подруге, как вдруг, возвращаясь однажды с сыном из бухты, где они купались, получила из рук Викторины пакет с печатью судебного пристава.
- Кто это принес? Утром на почте его не было.
- Да как вы ушли из дому, полчаса спустя сюда заявился какой-то человек. Одет по-городскому. Спросил вас, а если вас нет, кого-нибудь из прислуги. Вот, говорит, уведомление, еще что-то приписал на бумаге, вложил в конверт и запечатал. Вот в этот самый конверт.
- Рокки, ступай к Ирме, - сказала Агнесса, входя в дом.
Она распечатала пакет, в нем оказалось несколько листков тонкой голубой бумаги, на которых с обеих сторон был напечатан на пишущей машинке следующий текст с вписанными от руки строчками:
ОПРОТЕСТОВАНИЕ ОТЦОВСТВА
Сего десятого июня тысяча девятьсот сорок пятого года.
По исковому заявлению госпожи Мари Морпен, супруги Фердинанда Буссарделя, проживающей в Париже в доме No 5-бис по авеню Ван-Дейка, профессии не имеющей.
Каковое заявление подано было в Париже присяжному поверенному при суде по гражданским делам судебного округа департамента Сены мэтру Плишону в его конторе, находящейся и Париже но бульвару Османа, дом No 170.
Я, нижеподписавшийся мэтр Карассон, судебный пристав суда по гражданским делам судебного округа Тулона, проживающий в городе Гиере в доме No 64 по авеню Эль-д'Ор.
