На подготовку ушло четыре месяца ежедневных совещаний. И за неделю до дня вылета он сказал:
– Свадьбы не будет, милая. Мы не можем. Я все отменил…
Немое удивление в Сашиных глазах заставило его выдавить из себя еще несколько фраз:
– Я считаю, что это просто бессмысленно. Жена отца тоже удивляется, зачем все эти безумные сборы, если мы уже женаты? Ну что ей возразить? Незачем… Мне кажется, она права…
Да. Они уже были женаты. Поженились в тот же день, когда он сделал ей предложение. Поехали в ЗАГС и зарегистрировали брак.
– А тебе интересно, что я считаю? – еле удерживаясь, чтобы не разреветься, спросила Саша.
– Здесь считаю я. Извини… Так лучше.
Саша молча дособирала чемодан и ушла. Правда, совсем не с теми вещами, что предполагались еще полчаса назад.
Потом он стоял на коленях в ее коммунальной комнатухе, клялся в любви, плакал, размазывая по щекам крупные блестящие слезы, как ребенок. Кулаки только были совсем недетского размера.
Под дверью, утирая пьяные слезы, подслушивал Димон.
– Ну ты пойми, зачем нам нужен этот маскарад со свадьбой и шумихой в прессе, мы же так любим друг друга, малыш… – говорил муж.
«А вот подишь ты, бывает ведь она, любовь та», – думал за дверью Димон.
И конечно, она простила…
Звонок телефона прервал поток свадебных воспоминаний, мутных и запутанных, как фата, которой не было.
Водитель услужливо выкрутил ручку громкости до минимума.
– Да, я слушаю, – ответила Саша.
– Сашуля, привет! Как дела?
Это был Вовик, очередной «лучший» друг мужа. Вовик обожал розовые рубашки, обтягивающие его протеиновые бицепсы, всегда расстегивал три верхние пуговицы, чтобы была видна эпилированная грудь, и на вопрос «Чем занимаешься?» отвечал: «Делаю бабулек, детка».
– Привет, Вовик.
– Чем занимаешься?
– В пробке стою на Ленинградке.
– О! Круто! А мы тут праздник празднуем.
В трубке слышались громкие голоса, музыка и смех на два голоса – мужского нетрезвого и женского визгливого.
– Поздравляю! А что за праздник?
– Утверждение учредительных документов, – с трудом выговорил Вовик и заржал. Два длинных слова оказались слишком сложными для нетрезвого Вовикова языка. – А ты знаешь, зачем я звоню?
– Зачем?
– Соскучился! – шепотом сообщил он.
– Это ты кому там втираешь? – послышался в трубке голос мужа.
– Я с твоей женой разговариваю. Говорю ей, что ты по ней соскучился! Я же твой друг! Кто ж ей еще скажет правду? Голую!
– Ты настоящий друг! – Голос мужа стал явственнее. Вероятно, он повис на настоящем друге в непосредственной близости от микрофона.
– В общем, ты уже поняла, Сашуль, – через минуту договорил Вовик. – Твой благоверный рядом и совсем распоясался. Хулиганит, домогается рядовых членов партии, занимается уклонизмом. Левым. Приезжай давай, мы у Бори сидим.
– Поехали на Арбат, – сказала Саша водителю.
– Вы к кому? – Квадратный охранник в холле Бориного дома привстал со своего места, готовый с лаем броситься на непрошеную гостью.
Саша посмотрела на него с сочувствием. Сколько раз ей нужно пройти туда-обратно, чтобы этот бдительный человек ее уже наконец запомнил?
– В двадцать восьмую квартиру. К Борису. Я Александра.
Охранник уставился на нее пустыми глазами, в его служебной голове происходила перезагрузка.
– Проходите.
Дверь двадцать восьмой квартиры открыл черный силуэт с бокалом в клубах мерцающего дыма и оглушающего рэпа.
Казалось, здесь курили и читали рэп все, включая Жору из песни «Про Жору» группы «Ноггано» – еще одной любимой группы мужа. Саша не смогла бы сказать, какое из двух мужниных музыкальных пристрастий она ненавидела больше, иностранное или отечественное? Уж если культурная программа вечера дошла до «Жоры», значит, праздник в разгаре…
– Входи, мать! – прокричал силуэт. – Молочка принесла?
Силуэт принадлежал Петюне – другу то ли Давида, то ли Бориса, без которого пьянка никогда не обходилась. Он шестерил на побегушках, был проворен, услужлив, незаметен, почти не пьянел, за что и вливал в себя шампанское «Кристалл» сколько в него влезало. Влезало в него немало, впрочем, Петюнину вместимость в литрах никто не подсчитывал.
– Давно вы тут отдыхаете?! – крикнула Саша и закашлялась. Горло сдавило от дыма.
– Со вчера. На, глотни. – Он протянул ей бокал. – Щас привыкнешь.
Пусть ты в погонах, или твой папа
что-то решает,
Уедешь далеко, никто не откопает… —
неразборчиво доносилось пение любимой группы.
Она кинула пальто на кучу чьей-то одежды и прошла в гостиную – огромную комнату в дыму и шуме, в которых лишь угадывались очертания людей и мебели.
Кто-то тронул ее за плечо и сказал в самое ухо:
– Привет труженикам пресс-конференций. Ты шикарно смотрелась сегодня в этом платье. Сколько стоит?
Она сразу узнала Давида. По запаху и вопросу. Его жесткие кудри щекотнули щеку и шею. Он был уже изрядно навеселе.
– Дорогое. Я тоже тебя видела. Как ты к блондинке дорогу налаживал. Здесь-то ты как оказался? Такие пробки…
– Я на «харлее». Мотик пробок не боится.
– А девушка?
– Эта платиновая? Домой отправил «Камасутру» перечитывать. Я не сажаю на своего мальчика гламурных дур. Боюсь ГИБДД заругает, – засмеялся он.
– Александр где? – спросила Саша.
– Где-то тут был. Вообще я не знаю, зачем ты приехала. Отдыхает человек. Зачем его дергать? Расслабься лучше. Выпей чего-нибудь…
«Тебя забыла спросить», – подумала Саша.
Долбаный насос! Жора, где ты был?
Где, где ходил, гулял, курил? —
объяснял голос из колонки, размером с самого рэпера Жору.
Саша внимательно, насколько позволяло почти полное отсутствие света и дым, оглядела сидящих и танцующих. Прямо перед ней хозяин квартиры Борис – рыхлый блондин в стильно мятом костюме сжимал модельного вида девушку на голову выше. Она двигалась в танце, закрыв глаза, а он держал ее, уткнувшись носом ей в грудь. Вовик, приветственно помахавший Саше рукой, тоже колыхался под музыку с моделью, кажется, ничем не отличавшейся от Бориной. Как они их не путают? Откуда вообще столько народу? Какие-то непонятные люди, какие-то полуголые девушки… Она половину никогда раньше не видела, остальных видела, но не знала, как зовут, кто они и зачем здесь. Александра среди них, кажется, не было.
– Сашулька! Радость моя! Ну наконец хоть одна светлая голова в этом бардаке появилась! Как я рада тебя видеть, дорогая! – Лиза Саволайнен, неординарная личность со сложным этническим происхождением и просто классная девчонка, улыбалась Саше искренне и тепло.
– Привет. Я тоже ужасно рада тебя видеть! – обрадовалась Саша. – Хоть есть с кем перекинуться парой литературных слов, количество мата в моей отдельно взятой голове уже зашкалило.
Они поцеловались, и Лиза сказала, смеясь:
– Ну да… Когда твоя собака понимает команды «блин» и «иди на фиг» вместо «фу» и «на место», начинаешь сомневаться в верности своей воспитательной концепции.
Лиза Саволайнен была одной из немногих подруг мужа, с которой у Саши сразу сложились искренние отношения. Ее внешность балансировала на грани между красотой и, мягко говоря, «необычностью». Фамилия, пшеничного цвета волосы и рассудительность ей достались от отца-финна, увесистый нос, живые карие глаза, взрывной темперамент и язвительность от матери-еврейки.
Лиза занималась всем подряд, имеющим отношение к творчеству, – писала стихи и картины, мастерила из подручных материалов всё, что приходило в ее креативную голову: из старых плакатов – совокупляющихся гномов, из бутылочных пробок – портреты вождей мировой революции. Еще она пела, устраивала фестивали, митинги «за» и «против» и всегда появлялась там, где собиралась компания больше трех человек. «Я за любой кипеж, кроме голодовки», – утверждала она.
Любая компания – живой организм. Люди задерживаются в ней, если становятся жизненно необходимыми, как органы в этом организме. Александр всегда был головой, мозгом компании, Борис – телом, в его квартире чаще всего собирались, Давид – языком и руками – подлизывал и поддерживал «голову», Петька – продуктом жизнедеятельности организма, а Лиза – шилом в заднице. Без него тоже скучно…
Мимо подруг проплыл Боря на своей длинномерной модели. Они целовались, вернее, Боря шуровал языком у нее во рту, а она рот просто держала открытым, терпя там Борино временное присутствие. Это был даже не поцелуй, а акт взаимного гостеприимства…
– Нет, ну я прусь просто с наших малышей, – проводив пару глазами и хлебнув из бокала, проговорила Лиза. Малышами или колобками она называла всех мужчин в возрасте от семнадцати до семидесяти лет без исключения. – И потом он будет бить себя кулаком в грудь, утверждая, что не осталось честных девушек, все продажные.
