– Так, спокойно! – прикрикнул на себя и на Колю Валера, которому было легче, почуяв, что они могут прогнуться под отчаянием и паникой.
Немного прошли, в тишине и успокоении, удивляясь про себя, как высокое напряжение может в один момент навалиться на человека и обессилить.
– Ну, скажи мне, – наконец, смиренно и участливо, спросил Валера после того, когда оставили позади пару кварталов, – только без рвущих изнутри подробностей – что в ней, в вашей истории такого чего с нами еще не было?
– Жизнь менять надо, – резко обернулся к нему Коля и посмотрел ему в самую середину глаз. – Понимаешь ты или нет?! Жизнь менять!
Валера отвел взгляд и присвистнул:
– Попал?
– Как никогда.
– А она?
– Ждет.
– Время есть?
– Да откуда?
Валера чуть помолчал:
– Езжай к ней.
– Пятьсот километров.
– Глушь?
– Полная.
– А ты готов?
Коля помялся в нерешительности. Валера глубоко выдохнул, будто закончил таскать пудовые гири. Оглядел серый дворик с рыжей кирпичной стеной, крупными разводами измалеванный местными ребятами, куда они только вошли.
– Спал с ней?
– Господь с тобой. Два старших брата, мама, папа, и с детства из дома ни ногой.
– Почти экзотика. Так она, что ж… это… – замедлил шаг Валера.
– Да это здесь причем? – дернулся в его сторону Коля.
– Я не о том, дурак! – отмахнулся Валера. – Ты думаешь, она, это… настоящая? – тихо, о потаенном спросил он.
– А… – Коля самодовольно улыбнулся, как улыбается человек, перерыв гору песка и найдя свой алмаз. – Ты себе просто не представляешь…
– Уже нет. Давно, – сжался от пробежавшей по телу скорбной дрожи Валера и сбил градус напряжения:
– Ты-то там как оказался?
– Сестра двоюродная на свадьбу зазвала.
– И ты всей семье сразу и засветился?
– На всю катушку, с прабабкой включительно. На второй день они сами в гости зазвали. Я думал, отпустит меня, если не увижу больше, а сестра, как назло, на радостях согласилась. Пришлось ехать. Таких, верь – не верь, нет уже, – повернулся вдруг на последней фразе Коля и быстро, испугавшись забыть слова, заговорил. – Пойми, если что и может еще быть у меня, то – с такой! Я уже рукой давно на все махнул – карьера, бизнес, все отлично! – сбился он и перевел дух. – В ней, как сказать… древнее есть что-то, природное. Увидел раз, как она у забора стоит и на лес смотрит, совсем себя потерял.
– Так все-таки… настоящая? – подхватил Валера.
– Именно. В точку. У нее все по-другому: и говорит она как-то не так, и двигается иначе. А как смотрит! Глаз не отведешь!
Тогда Валера понял, что все плохо. Совсем плохо. И надо решать сейчас. Вот в эту самую минуту. Всегда так, только сразу. Потом все – ложь.
– У тебя здесь что?
– Квартира, машина, акции, два отдела в подчинении, алименты…
– Полная колода. Через адвоката думал все сбыть?
– Думал. Да дело не в этом только. Неделю назад, как со свадьбы вернулся, вызывают на верх и предлагают весь сектор полностью через два месяца. Это не просто город и область, это регион и заграница. Другой уровень. Ну да и черт с ним. Но пойми – у меня и без него полсотни человек на шее, с ними-то что? Отдай кому, что будет? Ну и полная колода, как ты говоришь, – Коля задыхался и был взвинчен до крайности. Но и остужать его было поздно.
– Да, с такой по заграницам не поездишь, – сказал Валера как бы невзначай и вроде как с намеком. – Она если полюбит – оркестр назад не отыграешь. Такую любить надо. Такая без любви засохнет, если верить перестанет, – продолжал он, попеременно вынимая из запасников все то страшное, что сам никогда старался не вспоминать, самое черное, страшнее чего на сердце не было, от чего в редкие минуты хотелось выть в ночное небо, царапать стены этого старого дома с израненными кирпичными стенами и ржавой водосточной трубой, возле которой они остановились – до крови царапать эти стены и зализывать раны, заглушая животною болью боль душевную.
– Ты про Катю, что ли? – кинул нехотя и неуверенно Коля, на секунду лишь взглянув на Валеру и тут же, испугавшись воспоминания, отвернулся.
– Думать здесь надо, – охрипшим вдруг голосом, как после истошного крика на морозе, проговорил Валера, но сам он уже не думал ни о Коле, ни об этой загадочной Юле, у которой в таежных лесах оставил свое сердце его друг, и ни о чем другом.
Катя стала первой, на исходе учебы, школьной любовью Валеры. Девочка, еще совсем девочка, с золотистым, особенно на закате, цветом глаз, русой косой ниже лопаток, в черном облегающем платье и туфлях без каблуков. Гордая, наполненная какой-то скрытой, непонятной и необъяснимой в их круге чистотой, никем и пальцем не тронутая. За пять шагов до нее у Валеры становилось плохо с дыханием, сжималась грудь, тряслись руки, не слушались ноги. Несколько раз он ловил на себе ее странный прямой взгляд и никак не набирался смелости ответить ей. На выпускной вечер пятерка неучей и прохиндеев, напившись, купили проституток. Через неделю после в тумане прошедшей, грязной, лживой ночи, которую так хотелось – и не получалось – забыть, с чувством отвращения к живой плоти, наполненный отчаянной неспособностью жить без Кати, Валера подкараулил ее в тихом сквере у пруда и все сказал. Катя молча его выслушала и ушла не сказав и слова. Неделю они не виделись. Встретились случайно, после экзамена, на спортивной площадке у школы. Первый раз в жизни Валера посмотрел на Катю прямо и вдруг – необъяснимо, невероятно – увидел в ее глазах живое чувство. Желание любви и счастья было в этих больших серых глазах. Не зная, с чем столкнулся, Валера узнал тогда, что есть любовь женщины. Как и не знал, что, полюбив, она не сможет жить без него, когда он уедет через два месяца упоительной и трепетной юношеской страсти в университет, и ее редкие вымученные письма мелким дрожащим почерком – глухой, еле слышный стон умирающей птицы, которую он, не понимая что делает, ранил в сердце. В октябре письма прекратились. Валера, осмелевший, переживал тогда бурный, роман с миловидной лаборанткой с каштановыми кудрями, Кате не отвечал, решив, что все закончилось само собой. Страшные слухи дошли до Валеры с приездом на зимние каникулы. Он бросился на поиски. В замызганной и заблеванной квартире, насквозь прокуренной и наполненной смрадом перегара, на полу, вусмерть пьяная, сидела его Катя. В тусклом свете электричества Валера увидел ее глаза – из золотистых они стали пепельными. Вокруг пятеро бритых ублюдков с водкой и пивом. Один из них разбил о край стола пустую бутылку и приставил «розочку» ему к горлу. Валера испугался; может быть, последний раз в жизни. Но больше и не надо было – он ушел. Через два дня Валера уехал и ничего о Кате не слышал. По-настоящему страшно стало – просто очень-очень страшно – два года спустя, когда Катя стала вдруг ему сниться. В среднем, раз в две ночи. Появиться на мгновение, одним обликом, скажет что-то плохо слышное, медленно шевеля губами, и уйдет. Один раз появилось ее лицо, бледное, спокойное, как с иконы, «Не торопись!» произнесло и исчезло. Другой раз она быстро вела его за руку пустынным переулком. Навстречу бросилась черная собака, и они побежали. Когда Валера остановился, Кати нигде не было. Через неделю, измученный совестью и страхом, он узнал, что Катя умерла. Кошмары прекратились. На ее могиле он так и не был, сам о ней никогда не заговаривал, отмалчивался, и насильно не вспоминал ее, хотя мог по памяти пересчитать все линии у нее на обеих ладонях.
Таких, как Катя он больше не встречал и втайне надеялся, что и не встретит. Если здесь было – то же, дело плохо, решил Валера.
Друзья, изредка переглядываясь, молчали, не спеша шагали старыми кварталами, пересекали оживленные улицы со стертыми колесами пешеходными переходами и ленивыми трамваями, и тишина между ними была наполнена взбудораженной памятью и отвращением к любой мысли над тем, куда и зачем они идут.
Оба искренне сожалели, что нельзя было так идти бесконечно. Пришлось остановиться. Зашли в кафе и что-то заказали. Обоим было очень трудно говорить. Призраки страха маячили у Валеры – позади, у Коли – впереди. Любое слово казалось лишним, надуманным, пошлым, будто оскверняющим блаженную тишину, в которой скрылась истина.
Как назло, официанты-азиаты сработали быстро и через пятнадцать минут друзья с тупыми лицами глядели на красивые блюда и затягивали время, копошась в тарелках.
Оголодавший с дороги Валера очнулся первым, начал жевать кое-что из принесенного, но вкуса не ощущал.
– Сам-то что думаешь?
Коля поднял на него мутные, будто сонные глаза человека, который устал на столько, что мало замечает из всего того, на что смотрит.
– Я боялся, что ты не приедешь.
– Пошли отсюда. Не могу я вот так здесь сидеть.
