– Так ты что же хочешь, чтобы я поехал к заведующему автобазой и уговорил его отремонтировать нашу машину? Или ты предлагаешь мне дать ему в «лапу»?
Прапорщик слегка потупился, и как-то враз стушевавшись, заговорил стеснительным тоном:
– Федор Петрович, вам надо не его просить, а Ольгу Ивановну… Решетникову.
– Решетникову… учительницу!? – изумлению подполковника не было предела. – А она-то здесь при чем?
– Видите ли, зав автобазой, он как я недавно узнал, ей вроде родней приходится. Не знаю какой родной, но дед заведующего, как только она объявила, кто она есть на самом деле, сразу всем говорить стал, что она получается им как родня, и он сам у ее матери в школе учился еще до советской власти. В общем, я думаю, если она попросит, заведующий пойдет навстречу. А вы же с ней, с Ольгой Ивановной, хорошо знакомы. Другого пути у нас все равно нет. В полковой автослужбе с запчастями полный голяк, а так, может, удастся. Попробуйте, пожалуйста, – моляще попросил прапорщик.
Ратников тупо уставился в пол. До такого сам бы он никогда не додумался, просить учительницу своего сына воздействовать на директора автобазы, чтобы тот помог ему в ремонте дивизионного автотранспорта. Не мог он и в очередной раз не удивиться, как вдруг в последние два-три года во всей округе вырос авторитет и значение, до того в общем-то скромной и малозаметной учительницы русского языка и литературы ново-бухтарминской средней школы. В связи с этим он не мог не спросить после некоторой паузы:
– А что у вас там, в поселке говорят… ну про Ольгу Ивановну? С чего это она вдруг… ну такой уважаемой стала?
– Я и сам удивляюсь. Я ведь тоже у нее учился, когда она еще Байковой была. Училка и училка, а оказалось вона как, внучка станичного атамана, родилась в Китае. Я же еще с малых лет помню, когда в Усть-Бухтарме жили, дом тот, в котором клуб помещался. Про него так и говорили, атаманский дом. И крепость помню и церковь. Колокольню, когда взрывали, смотреть бегал, мне тогда лет пять было, – рассказывал Дмитриев.
– А зачем взрывали-то, в пятидесятых вроде с религией уже не боролись? – вопросом перебил Ратников.
– Да нет, тут другое. Колокольня-то высокая, кирпичная, а там сейчас водохранилище. Чтобы пароходы случайно не напоролись, – пояснил прапорщик и продолжил свои мысли. – Если бы она лет десять назад такое отчебучила, ей бы тут не жить было. А сейчас как все с ног на голову перевернулось, столько народу к ней в родственники набиваются. Будто советская власть то ли ослабла, то ли другой стала, если она из такой семьи и стала чуть не самым уважаемым человеком в поселке. Но так оно и есть Федор Петрович, поговорите с ней, ей не откажут, ей Богу. Она же и супругу вашу знает.
– М-да… чушь какая-то. О ремонте машин договариваться с учительницей. Впрочем, можно попробовать. Ну, а ты-то, Валера, как ко всему этому относишься. Ты же вырос здесь, ты-то сам кто изнутри больше красный или белый? – подполковник оперся локтями на стол и с интересом воззрился на прапорщика.
– А я сейчас никакой. Когда еще малой был, в школе учился – насквозь красный был. Но где-то лет в пятнадцать бабка мне всю историю моей семьи рассказала. Так я сначала не поверил ей. А потом… потом понял, что так оно и получается, что по родне я получаюсь никакой, ни красный, ни белый. У прадеда моего, здесь неподалеку хутор был с землей, так его и красные и белые грабили. А деда с братьями потом в продразверстку за то, что хлеб свой не отдавали, постреляли, хутор разорили. Бабка с отцом моим годовалым и его сестрой пятилетней христарадничала тут по деревням, батрачить нанималась, за кусок хлеба. А у прадеда на хуторе и коров стадо было, и бараны и пашни целых сорок десятин и лугов столько же. Кстати, один из его покосов недалеко от нашего дивизиона был. Помните родник, что меньше чем в километре отсюда, куда летом иногда за водой женщины наши ходят? Ну, так вот, там тоже была его земля, траву они там косили. Все поотбирали. А прадед за все это двадцать пять лет царю верой и правдой солдатом отслужил. И с турками воевал, Бухару и Коканд брал. Так что, получается, от той революции родня моя крепко пострадала. Но, я думаю, и они тоже были не красные и не белые, и я вот такой же. Я вообще за то чтобы ни на одну обочину не заваливаться, я чтобы по середине дороги ехать, – выражал свое кредо Валерий Дмитриев.
Ратников с изумлением смотрел на прапорщика, тот впервые так с ним разоткровенничался и поведал столь необычную историю своей семьи. После ухода Дмитриева подполковник минут пять просидел в раздумье, потом через дневального вновь вызвал дежурного.
– Садись, – Ратников указал на стул, на котором только что сидел прапорщик.
Неожиданное предложение несколько смутило лейтенанта, его глаза изобразили немой вопрос. Тем не менее, он осторожно присел на край стула.
– Как у тебя Миша служба-то, привыкаешь?
Еще более изумленный вопросом и обращением по имени лейтенант растерянно пробормотал в ответ:
– Все нормально, товарищ подполковник.
– Не ври. Наверное, после Москвы-то, здесь жить, ад кромешный?
– Да нет… – лейтенант замялся. – Конечно, сначала с непривычки тяжеловато было, а сейчас привык более или менее, жить можно.
– Жить и в свинарнике можно. Ну, а все-тки, как тебе, новому человеку, со стороны кажется. Плохо мы здесь живем?
– …. Плохо, товарищ подполковник, – помявшись и поерзав на стуле, решил-таки быть откровенным Рябинин. – Я вообще не предполагал, что у нас в армии существуют подобные «точки». Преподавателям с военной кафедры не верил. А ведь они далеко не в худшем свете нам эту жизнь представляли.
– А конкретно, что тут у нас тебе больше всего не нравится?
Лейтенант в шинели, перетянутой ремнями портупеи, шапке, от внутреннего напряжения вспотел и у него на лбу появились капелька пота. Он движением руки смахнул ее.
– Мне, конечно, трудно судить, но кажется, у нас тут не все устроено так, как должно быть, – Рябинин настороженно-вопросительно наблюдал за реакцией командира.
– Ну-ну, конкретнее? – поощрил Ратников.
Вздохнув, как перед прыжком в глубину лейтенант вновь заговорил:
– Чтобы военнослужащий, все равно кто, солдат или офицер, мог нормально работать, нужны нормальная еда и отдых. А у нас в столовой кормят не очень. Повара, неврастеника этого, давно пора гнать.
Ратников, упершись взглядом в какую-то точку на столе, чуть заметно кивнул. Таким образом подбодренный лейтенант продолжал:
– А какой может быть отдых, когда люди не могут нормально выспаться. Через два дня на третий в карауле или нарядах, а в свободные дни снег убирают с утра до вечера, позицию чистят, пусковые, капониры. А потом, уставшие как собаки, в холодной казарме спят, одежду и портянки сушат на чуть теплых батареях. От всего этого ночью в спальном помещении настоящий смрад. Это же не служба, а сплошные мучения. Как тут дисциплину поддерживать? В дивизионе ведь только вас, ну может быть, еще пару офицеров по настоящему слушаются. А занятия как проводятся? Ведь солдаты на них просто засыпают. Разве можно измученным слушателям вдолбить такие сложные понятия как принцип работы радиолокационной техники? А каков наш старшина?… Ну, я не знаю. Он вроде служил во внутренних войсках, может для того рода войск он и был бы хорош, но здесь есть солдаты не просто со средним образованием, но и со средне-техническим и даже с высшим, а он уж очень груб и малообразован, над ним же просто потешаются. И еще. Я не понимаю, как в такие войска как наши вообще могут призывать людей плохо, или вообще не владеющих русским языком. С ними вообще занятия проводить невозможно, они же ничего не понимают…
На протяжении всего монолога Рябинина лицо подполковника сохраняло абсолютно спокойное, даже несколько безразличное выражение. Но когда лейтенант остановился, чтобы «перевести дух», он тут же бросил реплику:
– Насчет нерусских, у нас в ПВО еще терпимо, в пехоте вообще мрак. Это как раз вполне объяснимо. Ты у матери с отцом, который по счету ребенок?
– Первый, – несколько растерявшись от того, что его сбили с «обличительной ноты» ответил лейтенант.
– Еще братья и сестры есть?
– Есть, сестра младшая.
– И всё?
– Всё.
– Вот и в каждой русской, белорусской, украинской да, пожалуй, и в татарской семье так же. А ты бойцов, что со Средней Азии призывают, личные дела посмотри. У них восемь-десять детей не редкость. Вот потому их все больше и становится, – поучительно пояснил Ратников.
– Но надо же как-то выходить из положения, обучать языку, – нашелся Рябинин.
– Вот ты возьми и обучи, – Ратников саркастически усмехнулся.
– Я? – изумился лейтенант. – Я радиоинженер, а не филолог.
– Мы тут все не филологи. Легко говорить, что кто-то что-то и кому-то должен, а сам задарма работать не желаешь. А почему кто-то другой должен? Ведь это труд, обучить человека чужому языку. А ты как наши большие начальники рассуждаешь, на дармовщину все, – Ратников пытливо посмотрел на лейтенанта, оценивая как тот воспринял его слова.
