Господи! Кого она проклинает? Покойника?
Совсем спятила.
Дочь позвонила к вечеру – Надя даже забыла, что по вторникам у них сеанс связи. Услышав голос матери, Любаша осторожно спросила:
– Что-то случилось?
– Ничего. Просто болит голова. Осень, атмосферное давление. Возраст.
Дочь в подробности вдаваться не захотела. Спросила из вежливости и тут же успокоилась. «Как отец – в точности!» – подумала Надя. Спрашивал для проформы, подробности его не интересовали. А уж если кто-нибудь по неосторожности пытался развить тему, сухо прерывал:
– Проблемы у всех, хватает своих, сочувствую. А вот грузить меня не надо.
Грузить его имел право один человек на свете – Э. Минц.
Люба рассказывала про тяготы жизни: денег не хватает, машинная страховка дорогая, продукты дорожают день ото дня, от нервов здоровье расстраивается, да и ссоры постоянные с мужем, что вполне понятно, когда постоянно не хватает денег.
Надежда пыталась, как всегда, дочь успокоить:
– Молодые, силы пока есть, заработаете, все устаканится.
Дочка тут же взрывалась:
– Тебе ли говорить! Прожила за отцовской спиной, как у Христа за пазухой. Ни про деньги, ни про жилье никогда не думала, голову не ломала. Он все решал, все проблемы. Работала вполноги, за продуктами на рынок, очередей сумасшедших не знала. Всю жизнь как птичка божья.
Надя обычно дочь усмиряла и утешала:
– Вот что у тебя плохого? Не гневи бога! Живешь в теплой стране, у моря. Ешь свежие фрукты и рыбу, про тряпки не думаешь, с мужем любовь – не пьет, не гуляет.
Так было обычно. Но сейчас от обиды и упреков Надя не выдержала, взорвалась:
– Да хватит ныть! Надоело! Ты будто звонишь не из Европы, а из глухой российской глубинки, из села затерянного. Не нравится – возвращайся! Впрочем, тебе везде будет плохо, потому что характер паршивый – ни в чем положительного не видишь. И еще меня попрекаешь – жизнь я прожила сказочную, забот не знала. Да что ты знаешь про мою жизнь, чтобы судить? – От возмущения голос ее крепчал. – Ни слова поддержки от тебя, одно нытье. А я тут, между прочим, одна! Ни родни, никого. Подружки сами еле ползают – все давно не молодухи. Хлеба принести некому, если свалюсь. И это я должна тебя поддерживать и слушать про плохое здоровье? Это я что-нибудь у тебя прошу? Нет, дорогая! Это для вас я продала гараж и машину. А могла бы, между прочим, жить на эти деньги припеваючи и по курортам ездить!
Люба молчала, ни слова, словно потеряла дар речи. Такой она не слышала свою мать никогда.
– Ну, ты, мам, даешь! – только вымолвила она. – Такой наезд! Ты чего как с цепи? Заболела, что ли?
– Здорова, – бросила Надя. – Здорова как корова! Да и кого это волнует! Просто надоело все. Хуже горькой редьки. И твое нытье в том числе!
– А кому мне пожаловаться? – совсем растерялась дочь. – Кому, кроме тебя?
– А никому, – жестко отрезала мать. – Я же у тебя не спрашиваю, кому мне пожаловаться и предъявить претензии! Сама справляюсь! – И Надя решительно положила трубку. Ничего, пусть задумается. Может, дойдет до жирафа. Вспомнит, сколько матери лет и что она одна на всем белом свете.
Конечно, потом разревелась! Плакала долго и горько. Вся жизнь – коту под хвост. Жила с подонком и вралем, дочь вырастила черствую эгоистку. Внуков нет. И одна она на всем белом свете! Никому не нужная, никем не любимая немолодая и нездоровая, одинокая женщина. Вот итог ее «благополучной и сытой» жизни.
Весело. Обхохочешься прям.
Так, что застрелиться охота. Только одна проблема – нечем.
«А может быть, я мазохистка? – подумала она. – Вот травлю себе душу, мучаюсь. А зачем, спрашивается? Надо было сразу этого «верблюда» в помойку, и тогда бы ничего не было. Ничего. Доживала бы свою жизнь спокойно, думая о том, что она удалась».
И с дочкой поругалась – совсем спятила. Она-то тут при чем? Ей ведь тоже несладко. Дитя ведь родное, не самое плохое. А она мать! Значит, должна терпеть и поддерживать. Молчать. И еще – жалеть. Такая материнская доля. Терпеть, молчать и жалеть.
Отмолчалась, оттерпелась и отжалелась. Хорош! А не пошли бы вы все!
Бунт на корабле, где она одна – и капитан, и боцман, и команда.
Узнала полправды, узнаю и все остальное. Надя решительно достала следующее письмо.
Эва! Твоя хандра – дело обычное. Осень! Все пройдет, ты же сама знаешь. Поездка тебя расстроила – тоже понятно. У Маши семья, дети, внуки, хлопоты. Жизнь беспокойная, но насыщенная, как ты говоришь, «со смыслом». Правильно, все так. Но ты – не Маша! И такая жизнь – не твоя и не для тебя. И представить это невозможно – закатывание банок с огурцами, кастрюли борщей, вязание свитеров, выезд с внуками на дачу. Вся эта суета не для тебя. Люди разные, твои слова. Маша – квочка, наседка, нянька по своей сути. Для нее суть жизни в заботе о близких. Твоя же суть – посвятить всю жизнь своей личной жизни. Ты такая Лиля Брик местного масштаба, дама для украшения жизни. Впрочем, кому ты и что украсила – большой вопрос.
Завидовать Маше – просто смешно! Ты бы не выдержала и часа ее жизни, уверен. Каждый рожден для своей судьбы и миссии. Успокойся! И займись наконец делом. Вернись к мольберту – ты же так хорошо начала! И у тебя все получалось! Или продолжи свои записки – там так все остроумно, изящно и увлекательно! Честное слово! И этот талант в тебе есть! Может быть, купить к зиме лыжи? Когда-то ты любила зимний лес. В конце концов, по телевизору идет много неплохих передач. Спектакли из архивов, концерты классической музыки. Это ведь все твое! Ну или видео – не зря же я тащил тебе этот магнитофон! Что-нибудь из старых французов или поляков. Американцы, конечно, – полная туфта и бред. А в видеосалонах в основном они, любезные. Посмотрю, что есть в столице. Если найду что-нибудь из духовной пищи, непременно вышлю, сразу же. Будешь коротать длинные зимние вечера.
Звонил Наташе, не выдержал. Она «в страданиях», разумеется. Пишу без иронии, так как для нее это действительно страдания. Искренние, как сама Наташа. Притворяться, как некоторые, она просто не умеет. Мне показалось, что она снова «согласна на все». Тоскует по своей мучительнице – стокгольмский синдром, видимо. Но первая не придет – не жди. Позвони и сделай вид. Это ты умеешь. Ничего выяснять не надо – ни тебе, ни ей. Словом, все как обычно. Что вам делить? Две одинокие и немолодые женщины, связанные годами жизни. Начнешь есть ее пироги и супы и придешь в себя – повеселеешь! К тому же к зиме надо заклеить окна и проложить ватой рамы. Да, Наташа сказала, что наварила сливового повидла на всю зиму – Эвелина так любит, с поджаренным хлебом особенно! Так что у тебя есть повод помириться с ней – весьма весомый. Вспоминаю ваш местный кирпичик серого со сливовым джемом, и текут слюнки. Такого хлеба в столице, увы, нет! И такого повидла тоже. Приеду – и вас объем. Испугалась? А соберусь не раньше февраля. Будет командировка в Томск, на обратном пути заскочу на два дня к вам.
Не слопайте все повидло! Держись и будь умницей!
Г.
Подумайте только! И снова сплошная забота! И окна заклеить – не дай бог, замерзнет милая! И борща поест. И без сливового повидла не останется – не приведи господи! И подруге питерской завидовать не стоит – что за жизнь у этой подруги! Врагу не пожелаешь!
Лиля Брик местного разлива. Будь ты… Художница чертова! Писательница хренова. Лыжница. Кто еще? Эгоистка, самодурка, бессердечная дрянь.
И этот гад! Повидла с кирпичиком захотел! В Москве такого нет. Оголодал, бедный.
Что же не ушел ты к своей страдалице талантливой? Тонкой и изящной? Что же всю жизнь с рядовой бабой прожил, чувствительный такой и интеллигентный? С простой, неприхотливой, домашней клушей? Без любви, без страсти, по принуждению? Или – только на борщи купился и на чистые рубашки?
Значит, были поездки к ней, были. Пусть нечастые – раза два в год. А какая разница? Разве этого мало, чтобы сердце разорвалось совсем, в клочья?
Господи! Конспиратор чертов! Узнать бы об этом раньше, так послала бы тебя подальше… К Минц твоей, Эвелине прекрасной. К мольберту и повидлу сливовому.
И тут еще одна мысль пронзила сердце – а ведь чужими людьми жизнь они прожили. Совсем чужими! Про соседей по квартире больше знаешь, про попутчиков в поезде. Ни он про ее печали, ни она про его… Гадости.
Чудненько. Ладно, поехали дальше. И нечего себя беречь! Надо пройти все это до конца. Пройти, а потом решить, как жить дальше.
Если вообще стоит дальше жить.
Искренне за тебя рад! Говорил ведь, что все наладится, а ты, как всегда, впадала в панику. Вот и повеселись теперь. Знать подробности ни к чему – все хорошо, да и ладно, слава богу. Верю, что «он прекрасен». Или – делаю вид, что верю. Ну, не спорить же с тобой! Хорошо, что не из творцов, – с ними, с творцами, непросто. А человек реальной, земной профессии тверже стоит на земле. Горный инженер – неплохо. Только, видимо, командировки? Впрочем, и это хорошо. И даже отлично! Будете расставаться и наверняка дольше продержитесь! Так как вынести тебя… ну, ты и сама знаешь. Денег Наташе надо прибавить, ты права. И вас двое, и она не молодеет. Про твою язву – да, такие таблетки появились, ты права. Купить сложно, но Зиновий обещал – у него блат в аптекоуправлении. Вышлю сразу. А ты все-таки не забывай про диету. Поменьше шоколада и булок. Потерпи уж! Не то сбежит твой горный, как пить дать! И кому ты будешь нужна, больная? Только мне, правильно.
