Завтра я отосплюсь (на работу не пойду), приду в себя и освобожусь от чувства вины – будьте уверены! И еще буду счастлива. Очень даже счастлива! Всем врагам назло!
И сама не могу понять: я великая актриса или все-таки недолюбленная и обиженная женщина?
Назавтра мы с Инеской зависаем на пару часов – надо все обсудить. Все и всех.
Она рассказывает про Ольгу – баба невезучая, мужики все срываются, как рыбы с крючка. Она помешана на замужестве – вот любого, только бы в загс.
– Пусть уведет Марьяниного Сеню, – советую я. – Тот, по-моему, с радостью избавится от своей мучительницы.
Потом подруга рассказывает про Наташу. Та, конечно, акула. Мужа за человека не держит и не считается с ним совсем. Живет как хочет. Держит в любовниках богатого мужика, грузина, директора цветочного магазина.
Раз в полгода объявляет тому, что залетела, и идет на два дня в больницу. Грузин дает ей деньги на аборт и кучу продуктов – икру, рыбу, копченую колбасу, буженину и шоколадные конфеты. И еще – коньяк для врачей.
Наташа отправляется к подружке-гинекологу, два дня живет в ее кабинете, они пьют «Наполеон», закусывают черной икрой и севрюгой и болтают о жизни. В кошельке у нее лежит новенькая сотенная – та, что на операцию.
Через два дня Наташа, бледная и измученная (попробуй выпей столько!), выползает из больницы, а виноватый Леванчик ждет ее в машине с подарком – сережками или колечком.
Замуж он ее, конечно, не возьмет. Да ей и не надо – и так хорошо.
Про Кетошку пунктиром – муж-тиран, суровая свекровь и чудесная Кетошка, пекущая днями хачапури и лепящая хинкали. А ведь она – талант! Так рисует… Вернее – рисовала. Сейчас не до пейзажей – семья.
– А зачем ты зовешь этих Ольгу и Наташу? – спрашваю я. – Противные ведь!
Инеска объясняет, что Ольга – ее школьная подруга, а Наташа – институтская. Всех жалко, все не очень счастливы и устроены. Да и Марьяне нужны «приличные клиенты». Будет она мотаться из-за нас с тобой и толстухи Кетошки!
Я спрашиваю про Марьянины ночные разъезды. Инеска объясняет, что у мадам бессонница, и такой режим в самый раз. Потом рассказывает, что Марьяна была «жуткая красавица», просто Софи Лорен. Училась на актрису, влюбилась в режиссера и родила от него сына. Режиссер (очень известный, очень!) ее оставил, и она попыталась отравиться. Ее вытащили, а его мать забрала мальчика и воспитывала. Марьяну почти не допускали – считали социально опасной.
Потом нашелся Сеня и взял ее замуж – уже больную, сильно располневшую и совсем некрасивую.
Сеня носит ее на руках (ну не в прямом смысле, конечно) и любит ее. Называет «моя малышка». Вот так! Хороша малышка, ничего не скажешь!
Сын уехал в Канаду и знать мать не желает. Правда, в гости однажды пригласил. Марьяна заявила, что жить бы там не смогла – никакого интереса, все есть. И от этого никакой радости.
Вообще заграница – это извращение. Ничего не хочется и ничего не надо. Не получают люди удовольствия, лишены. А потому, что зажрались.
В очередях, кстати, стоит Сеня – жалеет свою «малышку». Плачется теткам, что у него три дочки и больная жена. Те, сердобольные, его жалеют и просят продавщиц «дать два в руки».
Такой вот бизнес. А что, «малышка» вполне себе гений – суметь так развернуться!
И ей нужны – бывшая ведь актриса! – поклонение, почитание и ожидание. Трепетное такое ожидание – как перед выходом на сцену. И еще – восторг. Все это она получает – здесь, у нас. Ну и еще деньги – факт немаловажный. Кроме нас, у нее есть еще пара стаек таких же дурех, к которым она выезжает по другим дням.
Мы обсудили обновки и посмеялись над тем, что кастрюли составили главную радость моей жизни.
– А цепочка? – спрашивает Инеска.
– Цепочка на втором месте, – смеюсь я.
– Ох, какие же мы, бабы, дуры! – вздыхает подруга. – В горло можем вцепиться из-за какого-то говна! Ненавидеть друг друга, интриговать, сплетничать, злиться. Завидовать.
– И еще – жалеть, сочувствовать, уступать и радоваться кастрюлям больше, чем золоту, – добавляю я.
– Тебе звонить в следующий раз? – интересуется Инеска.
Я вздыхаю:
– Через раз. Пусть муж придет в себя. Знаешь, сорок лет для мужика – возраст опасный. Надо пожалеть!
***
Через совсем немного лет наступила другая эпоха – все появилось.
Мы, одуревшие, растерянные и потерянные, бродили по торговым залам и замирали от недоумения и восторга: и все это можно купить? Вот так, подойти к кассе, заплатить и положить в пакет? Не рвать друг у друга из рук, не завидовать, не отстаивать в многочасовых очередях?
Не торопиться к Марьяне, измученной бессонницей? И считать к тому же это огромным везением и счастьем! Прятать от мужа чеки, скрывать истинную стоимость вещи и лишнюю тряпку.
Кстати, а что такое «лишняя тряпка»? Может ли быть такое словосочетание в принципе? Имеет ли оно право на существование?
Хотя, впрочем, все это осталось – мужчины по-прежнему не желают понимать, что кофточек у женщины может быть от одной до бесконечности, и сапог тоже: «У тебя же зимние есть, покупали два года назад». И сумочек не одна и не две, а… несколько, да еще и разных цветов. И купальников желательно тоже несколько, а не два, второй на смену сырому.
И шуб, кстати, тоже несколько! И это вовсе не из ряда вон – так тоже бывает. Ну, или должно, по крайней мере, быть.
Никогда в этом вопросе мужчины и женщины не поймут друг друга! Никогда! И не потому, что они плохие или жадные, – они просто другие.
Нам стало легче. Нет, не так – нам стало проще. Или – нет? Кому неизвестна такая проблема: «Я не могу выбрать, когда так много». Я привыкла, что есть одно и его надо брать. Потом ушить, укоротить, расставить, разносить, набить мокрой газетой, но брать надо!
Сначала мы очень терялись, да. Но потом постепенно привыкли!
Что мы, хуже других? Да и к хорошему, как известно, привыкают быстрее.
Только вот…. Интересно, так у меня одной?
Радости такой нет, как в прежние времена. Счастья такого. Чтобы разложить, расставить, повесить. А потом отойти и любоваться. Сесть на стул и любоваться дальше!
И тревожно спать ночью, и вскочить рано и еще раз пощупать…
В возрасте, что ли, дело?
Или Марьяна права – когда все есть, такого счастья, увы, уже нет!
А как, кстати, она, бедная? Ведь когда все появилось, ее артистическая, творческая деятельность прекратилась.
Грустит, наверное?
Инеска доложила – видела Марьяну, торгует шубами на Тишинке.
Глаз не горит, понурая, хотя бизнес идет – она врать не будет.
Но! Куражу нет! Радости. Чувства собственной исключительности. Нужности. Необходимости даже. Короче – удовольствия.
Потому что шуб этих вокруг – море. Так же, впрочем, как и всего остального.
В глазах рябит, а сердце… не «тепается».
Мы так же будем метаться по нынешним огромным торговым залам и лихорадочно хватать все подряд – хотя при теперешнем-то выборе!
А после, дома, будем так же страдать (потратили много, права не имели, потому что у ребенка репетиторы, стиралка старая и мотается с грохотом по ванной, мужу нужен новый аккумулятор, а папе путевка в санаторий), будем раскаиваться, чувствовать себя несчастными и… счастливыми одновременно. В который раз с надеждой просчитывать семейный бюджет – а вдруг ошиблась и все совпадет и сложится?
И снова не совпадает и не складывается, увы! И снова, в который раз, будешь чувствовать себя виноватой, удивляться своей отчаянной смелости, глупости и надежды на «авось».
Авось пронесет! Да пронесет, не сомневайтесь! И вывезет! И никто с голоду не помрет, не сомневайтесь! И босиком на улицу не пойдет! И аккумулятор, кстати, можно еще раз заправить, по-моему. Или я ошибаюсь?
Так что грешим дальше! И непременно – с удовольствием!
А шопинг – господи! Слово-то какое! И смех, и грех! Так вот, шопинг для женщины – гораздо больше, чем просто покупки.
И неважно, где он происходит. На рынке, с длинными и пестрыми рядами китайского ширпотреба, под дождем и снегом или в самую дикую жару, или в маленьком и уютном бутике со сладчайшими продавщицами модельной внешности, в кожаном кресле, под уютную музыку, с чашечкой ароматного кофе и крошечной швейцарской шоколадкой. Или в демократичных торговых моллах, где через полтора часа валишься с ног от усталости, пестроты и количества народу – совсем как раньше на демонстрации.
И все равно это ни с чем не сравнимое удовольствие, которое не зависит от толщины кошелька, социального статуса, возраста, разности вкусов и количества желаний.
Потому что мы родились женщинами и женщинами умрем.
Но не скоро, лет через сто! Не раньше – уверяю вас!
