– Вот и конец твоему бездельнику! Я не трогал его лишь потому, что знал – жизнь сама все равно его накажет. Сами люди его уберут!
Молчала, безучастная. И тогда он принялся ожидать рядом с нею возвращения масс.
И дождался!
Под вечер следующего дня в снежной пелене появились возвращающиеся. Уже издалека доносились до Председателя их песни: но брели все как-то странно, спотыкаясь, падая, точно слепцы, держась друг за дружку. Было слышно, как вопил Лисенок, – что-то кричали в ответ женщины и дети. Наконец все добрались до холма и оказались поголовно пьяны. Окружив Валентину с Беспалым, протягивали им кружки и ковши.
– Пейте! – безбоязненно умоляли.
Мелькал в толпе рыжий вихор пришедшего с ними Владимира Пьяницы. С отцовским сидором за плечами, то и дело Пьяница пускался вприсядку и, подскакивая к онемевшему Председателю, корчил ему рожи, какие только способен был корчить. И успевал развязывать мешок, наливая из уже всем знакомой фляги в протянутые ладони, стаканы и даже ведерца. И бросал в толпу хлеб. А толпа бессмысленно плясала. Лишь Агриппа, отделившись от нее, страдала в стороне, не смея даже взглянуть на Беспалого. И жался к ней растерянный Книжник.
Все понял Беспалый. Пошатнувшийся, он разлепил губы:
– С великим трудом пытался я вас поднять! Отчего вновь к нему потянулись? Что дал он вам?
Слова Беспалого, тяжелые и горькие, повисли в воздухе – в ответ были лишь песни и хохот. Тогда, раздвинув веселящихся, он зашагал прочь. Агриппа бросилась было за ним, но тотчас пристали к ней хмельные слюнявые женщины – и Пьяница подскочил со стаканчиком, и было от них не отбиться.
И смешались на холме песни и ругань. Повсюду поспевал рыжий дьяволенок, булькал за его спиной сидор, по всему селению встречали Пьяницу с беспечной радостью.
– Ангел ты наш! – изливались с любовью. – Ангелочек!
Потеряв рассудок, матери вместе с детьми тянулись к его фляге. Тр и дня шло невиданное гулянье. Мужики, отоспавшись, кто в избе, кто на улице, вставали, опухшие, обнимались и дрались, пили, пока хватало сил, – и вновь валились.
Наконец рыжий маленький заводила исчез.
Поселенцы тяжело отходили от такого неожиданного и беспробудного пьянства. Дети и женщины расползались по домам и землянкам. Наталья стонала и охала, возле нее лежал бесчувственный Владимир Музыкант. За околицей подобрали почти бездыханного Лисенка. Одна бабенка, пившая меньше всех и быстрее других оправившаяся, перевернула страдальца на живот и взялась прыгать по мужичку. Из его глотки хлынул настоящий поток, и беспутный Лисенок остался жив.
Опомнившись, все устыдились и принялись искать Беспалого, но его нигде не было: ни в полях, ни возле трактора.
Тогда, сообразив, кинулись к его землянке и увидели – он умер.
Первое всеобщее потрясение прошло.
Женщины, пугая рыданиями и стонами ребятишек, теснились в землянке. Окаменела в ее углу Агриппа. А Наталья вместе с сострадательной Марией обмыли и обрядили покойника.
Лисенок сготовил добротный гроб и опустил в него колодку с подушечкой – для вечно теперь думающей головы. Все остальные пребывали в оцепенении, ибо внезапно остались без будущего. Безутешно заплакал Книжник, узнав о смерти того, кто хотел сделать для их пустой и нищей земли лучшее будущее, и растерянный Владимир Строитель не мог успокоить брата. Впрочем, плакал все те дни не только впечатлительный Книжник: по всему холму теперь лились слезы и слышались вздохи кающихся обитателей. Лишь Валентина продолжала уходить к дороге и словно не слышала о страшной вести.
На третий день гроб поставили в яблонях, и все пришли проститься. Приехали также из областного центра представители и привезли с собой обелиск. Родственников у покойного коммуниста не оказалось, жил он безродным, один как перст, и единственным близким ему человеком все считали Агриппу, хотя ничего между ними так и не произошло.
Поселенцы и власть толпились с непокрытыми головами. Взялся падать настоящий снег – не из тех, слякотных, которые, проморосив, тут же тают. Было холодно и пусто. Женщины, привыкшие за свою жизнь к большим и малым гробам, все же с ужасом вглядывались в лицо человека, который казался им вечным. Подняв его на руках, толпа со стенаниями и вздохами потекла мимо Валентиновой землянки. Внизу, у самой дороги встретила толпу блаженная и невидящими глазами пропустила мимо себя – она не заметила даже своих сыновей, бредущих за гробом.
Яма уже ждала. Беспалый безмолвствовал: положили к нему в гроб его записные тетради и драгоценного Маркса – и закрыли крышку, оставляя в вечном теперь размышлении. Кто-то вложил комок глины в Агриппову руку – все очень долго ждали и наконец услышали, как глухо стукнуло о крышку.
Быстро засыпав могилу сухими от холода комьями, поставили над нею деревянный обелиск с ярко даже в такой тусклый день блестевшей латунной звездой и возвратились в осиротевшее селение.
Агриппа с того страшного дня затворилась в своей землянке и сделалась настоящей отшельницей. Прошел слух и о ее помешательстве!
Некому стало учить Безумцевых сыновей! От греха подальше отвезли их из глухомани в областной городишко. Та м встретили братьев разбитая церковь бывшего монастыря и унылые кельи, приспособленные под спальни и классы.
Жизнь в интернате оказалась суровой – в первый же день отняли у них нехитрые узелки. С тех пор побои не прекращались. Безответному Книжнику доставалось больше других. Спасался он в библиотеке: место для нее нашлось только в тесном подвальчике. Книгами там заправляла несчастная женщина – судьба ее обидела, наградив большим горбом. Книжник оказался одним из тех, кто не издевался над горбуньей.
Однажды, когда спускалась она в подвал, один из маленьких негодяев, которых здесь было предостаточно, запустил в нее камнем – от неожиданного удара женщина скатилась по ступеням.
Книжник, увидевший это, мгновенно оказался возле горбуньи и, движимый состраданием, помог ей подняться. И поведал несчастной:
– Моя мать говорит, что когда на нашей земле станет совсем невыносимо жить, Господь пришлет сюда своего ангела… Недолго осталось ждать. Ангел спустится по небесной лестнице. Он защитит всех, у кого горе. Он утешит их и укроет своими крыльями. У него такие могучие крылья, что под ними спрячется всякий, кто захочет утешиться. И ангел никого не забудет.
Горбунья смотрела на Книжника с нежностью.
– Я буду ждать его, – обещал самый странный Безумцев сын. – Я обязательно его встречу!
Горбунья, несмотря на боль, улыбнулась:
– Библиотека твоя, малыш! С этого дня вот твое прибежище! Пусть с виду оно тесно и убого, но здесь многое сохранено и запрятано. Пребывай в нем, пока не придет твой ангел… Пройдись-ка вдоль полок, всмотрись внимательно – перед тобою сокровища! Я чувствую, ты многое поймешь, ведь у тебя доброе сердце. Вот лампа и вот стол – твой корабль. Уплывай! А я покажу тебе путь, и запомни, многое значит тот, кто уже знает путь!
Ковыляя, подвела она Книжника к полкам:
– Ты услышишь все голоса мира и удивишься всем мыслям. И не пугайся такому множеству! – добавила, заметив, с каким испуганным восхищением Владимир смотрит на такое обилие книг. – Ты показал свое сострадание, я дам тебе то, мимо чего пробегают! И пока ты еще слаб, пребывай здесь, ибо место за этим столом – лучшее место на свете! Вот Уленшпигель с его Фландрией, а вот Рабле с Гаргантюа, вот там и необитаемый остров Крузо, а там сразу вместе Сократ, Диоген, Сенека. А в самом конце вон той самой дальней полки – чудак Дон Кихот. Возьми от чистого сердца!.. Ты дождешься ангела, я в это верю.
Книжник слушал ее, затаив дыхание.
– Я посвящаю тебя в великие тайны мира сего, – совершенно серьезно сказала горбунья, подавая ему ключ. – Бери бесценный дар. Владей им, пока не придет твой ангел. Храни и никому не отдавай!
– Я буду хранить, – кивнул Книжник. – И никогда никому его не отдам.
Он сдержал обещание – берег ключ пуще казенных карандашей, башмаков и рубах. А когда спальня засыпала, пробирался по ночам в подвал и закрывался там до утра, читая до пятен в подслеповатых глазах. На столе под лампой часто был припасен ему то хлебный ломоть, то кусочек желтого сахара, а горбунья находила все новые книги и доставала из тайников в стенах самые сокровенные, оставшиеся еще от монастырских времен: пожелтевшие, старинные, которые чудом уберегла.
Рассеянность Книжника стала доходить до опасных пределов. Когда выводили воспитанников на улицу, Книжник, думая о своем, спотыкался обо все, что только ни попадалось ему на пути. Однажды он встал, задумавшись, посреди дороги, и машина просто чудом остановилась возле самого его носа. Воспитатели ругались на него, учителя махнули на него рукой: одинокий, обособленный, жил он, никому не нужный, не отвечая на толчки и зуботычины. И постоянно засыпал на уроках.
