Владимир Строитель от двух бесполезных вещей сразу же отказался: от собственных слез и от жалости. Принялся он махать кулаками, отвечая всякому, кто пытался его хоть как-то задеть. И взял себе за правило идти до конца и не бояться ни ножей, ни железных прутьев, смело лез на рожон, не спуская никому даже малейшей обиды. Подобное бесстрашие возымело действие – самые прожженные, самые хулиганистые начали его побаиваться и искать с ним дружбы.
Первым делом Строитель взял под защиту братьев (тотчас изменилось к ним отношение). С горечью видел Владимир – без жестокости не выжить там, где уважались лишь наглость и сила. Но понял также, что в будущем не могут ему пригодиться ни теперешняя власть, ни уважение негодяев. Смышленый, он схватился за знания, что худо-бедно, но все же давались здесь, – и вскоре выбился в первые ряды успевающих. Учителя стали поощрять его рвение!
Будущее Строителя было предопределено. Однажды, сидя в одиночестве в спальне и приготовляя уроки (товарищи слонялись по коридорам), он сломал карандаш и в поисках нового схватил мешок Книжника и вытряхнул из него деревянные кубики (они были сохранены Книжником – в память о Беспалом). Строитель не стал убирать их обратно в мешок, а сложил из них башню и засмеялся, довольный. Возле печки были свалены грудой чурбачки и дощечки. Мгновенно позабыв про уроки, Владимир предался новой игре.
Вернувшись в спальню, школяры с удивлением вынуждены были обходить внезапно возникшую крепость, боясь коснуться ее деревянных стен. Все они удивлялись сумасшествию Строителя. А он с упорством запасал и пускал в дело все новые чурбачки и взялся творить на полу деревянные города со стенами, домами и плошадями.
Воспитатель, злобный инвалид, зачастую угощал школяров всем, что попадалось под единственную руку. Придя однажды в спальню в то время, когда Строитель сидел на уроках, сгреб дома и стены и отправил в печь. Впервые в спальне сделалось жарко.
Когда Строитель показался на пороге, догорали последние кубики. Владимир бросился на дремавшего возле печи обидчика, но был тут же отброшен. И впервые Владимир заплакал, не стесняясь товарищей. Но все они на удивление участливо отнеслись к его беде: когда воспитатель убрался, пытались выгрести из печи все, что осталось, и помогали заготовлять новые чурочки для будущих творений.
Музыкант все то время обитал на кухне с десятком подобных себе вечно голодных мальчишек. Поварихи иногда разрешали им кусочками хлеба вычищать котлы. Голодранцы водили хлебом по стенкам, соскребая жир и остатки каши. Так, до поры до времени, существовал Музыкант, не интересуясь ни чтением, ни строительством городов.
Часто воспитанники, сбиваясь в шайки, совершали набеги на сады и дома. Взялся бегать и Музыкант – урчащее от голода брюхо не давало ему покоя. Вместе с другими шалопаями бродил он и по железнодорожным насыпям, подбираясь к стоящим на запасных путях вагонам, проверяя на прочность засовы.
Однажды там его прихватили стрелочники: чудом увернувшись от погони, Музыкант оказался возле здания вокзала. Окно привокзального ресторанчика было распахнуто – мгновенно очутился Музыкант на кухне, ибо никого там не было – одни шипящие и булькающие котлы. С запрыгавшим сердцем, не веря удаче, воришка задвигал крышками. Обжигаясь, выхватил он кусок вареного мяса и, приплясывая, едва успел тот остыть, заглотил его, словно кот. Запихал он также за рубаху еще горячие булочки. И собрался прыгать обратно, но именно в этот самый момент в его жизнь вмешалась судьба! Будущее еще одного Безумцева сына также определилось. Услышал Владимир странные визгливые звуки. Осмелев, выглянул он в пустой коридор, пробежал его и оказался в полутемном зале. На крохотной эстраде немногих посетителей ресторана развлекал оркестрик. Впервые за всю свою жизнь увидев так близко живых музыкантов, был потрясен Владимир. Рот его не закрылся до конца представления. Никто не тронул мальчишку, слишком уж он был забавен своим неподдельным изумлением! Когда концерт был закончен, музыканты уложили в футляры источники существования. Владимир, сам не зная почему, побежал за нетрезвым саксофонистом, не отставая от него до самого его дома, – и был, наконец, замечен.
Стареющий и пьющий одинокий джазмен, прозябающий в этих медвежьих краях, зазвал мальчишку к себе. В тесной своей комнатушке дал ему попробовать пива и горько жаловался своему единственному искреннему почитателю на то, что не хотят понимать в этой нищей стране настоящего джаза. Вытащив затем саксофон, взялся выдувать мелодии, которые очаровали маленького оборванца. Владимир с тех пор не пропускал ни единого его слова, впервые узнав с радостным ужасом: за неведомым океаном раскинулся истинный рай, в котором дома поднимаются до облаков, в котором навалом пива, зерна и мяса. И только в том раю отовсюду льется чудесный, божественный джаз!
Рассказы джазмена упали на благодатную почву.
Еще один из братьев – младший Отказник – своей дорогой отправился в жизнь.
Справедливость пробудилась в нем. Он тотчас взялся менять весь мир – такой у него оказался характер! Не прошло и недели, как пробыли братья в этом несчастном месте, а кроха Отказник уже дошел до директора, пытаясь открыть ему глаза на то, что бьют их здесь вечерами.
Ответ чиновника был прост:
– Быть не может такого в советской школе!
Однако Отказник уже успел разглядеть поварих с выносимыми узлами и пьяного сторожа. Директор, поразившись такому, впервые им увиденному правдолюбцу, отмахнулся беспечно: «Разберусь во всем сам. Твое же дело – учиться!»
Но Отказник учиться как раз-то и не желал. Вскоре он вновь появился:
– Бьют нас по-прежнему. И воруют. Да вы и сами вчера…
До самого потолка подскочил директор, испугавшись того, что мальчишка мог увидеть вчера. И не сдержал благородного гнева:
– Ах, сукин ты сын! В карцере тебя сгною. Запорю так, что родная мать не узнает… если хоть слово…
– Правда жжет вам глаза, – вот что заявил в ответ крохотуля.
Стиснув зубы, с тех пор он во всем доходил до конца. Он и своего благодетеля-братца, благодаря кулакам которого оставался еще цел и невредим, обвинил в жестокости. – Ты тоже есть зло! – объявил бесстрашно Строителю. – Раз, как и они, живешь за счет силы и страха!
На всяких собраниях ерзал он в первых рядах и не стеснялся вслух кричать о том, что видел. Он все подмечал и умудрился совершить то, чего ни до него, ни после не смог сделать никакой, даже самый распоследний школяр, – разжег к себе со стороны взрослых настоящую ненависть! Никогда он не улыбался, никогда не смеялся – с закушенной губой и горящим взором лез везде и повсюду.
Когда к весне побежал слух о комиссии, директор собрал у себя настоящий совет: решали, что делать с маленьким негодяем.
Отказник, каким-то образом узнав о проверке, весь воспылал! И когда комиссия заглянула в его спальню, уже приготовил настоящую речь. С удивлением воззрились проверяющие на взъерошенного воробья.
– Вам все врут! Я все расскажу! Я вас там поведу, где не водили! – обещал им Отказник, но инспектора, посмеявшись над крохотным чудаком, все же ему отказали:
– Учись лучше во имя Советской Родины!
– Дрова-то наши воруют! – в отчаянии бросил им в спины Отказник, но инспектора уже спешили к столовой, где был им распахнут богатейший по тем временам стол. Директор, заранее предупредивший начальство о забавном оригинале, всех накормив и выпроводив, заглянул-таки к поверженному правдолюбцу:
– Теперь у меня держись!
Карцер стал вторым домом Безумцева сына.
Всех братьев бесповоротно обскакал Степан. Директор мгновенно выделил проходимца из общего унылого и серого строя, и уже вскоре уверенно распоряжался Степан мытьем полов на этаже и покрикивал на подчиненных. Добавляли ему уверенности надежные кулаки Строителя, но гнездился в честолюбивом сынке Марии и собственный гонор!
Он, не успев приехать, уже зашагал от Старосты спальни к Коридорному, мечтая добраться ко второму году проживания до чина Старосты этажа. Братья к такой карьере относились рассеянно: Книжник не показывался из подвальчика (всей душой, всем сердцем он уже был далеко), Строитель завалил чурбачками всю спальню и, раздобыв столярного клея и инструмент, смастерил, ко всеобщему восхищению, невиданную башню.
Отказник грыз ногти в интернатской тюрьме. Музыкант же, никому не рассказывая о своей тайне, часто сбегаґл в заветную каморку к спивающемуся учителю.
Так, понемногу привыкли они к новой жизни – а тут и зима оборвалась и пролетела весна, а там в интернатском дворе появился Лисенок и уже запрягал для них лошадку, готовясь в обратный путь. Исхудавшие Майка с Зойкой, взятые отцом из подобного женского заведения, ожидали на телеге ребятишек.
Братья выскочили во двор – Лисенок усаживал их одного за другим. Все поместились: стриженные наголо, повзрослевшие, в новых казенных рубахах, штанах и башмаках. И вот скрылись полуразрушенные монастырские стены, испарились каменные дома, перестали быть слышны паровозные гудки. Дорога потянулась между бесконечных болот, редких холмов и перелесков, над которыми клубились облака-горы. Школяры болтали ногами, разглядывая бесконечную землю, и медленно тряслись целый день – Лисенок жалел лошадку. Вот впереди легла первая тень, и все принялся покрывать вечерний туман. Облака растворялись, засветила первая звезда, и вскоре целая звездная россыпь засверкала в небе. Заблистали здесь и там далекие миры, а уставшая кобылка пошла вовсе тихо. У детей слипались глаза. Засопел Степан, задремал Строитель, привалилась к его плечу уснувшая Майка. Принялись посвистывать носами остальные, сам возница клевал носом, сокрушаясь, что не поспел домой к ночи. Лишь Книжник благодарными глазами разглядывал распахнувшееся небо, пытаясь угадать далекую родину ангела.
