Напротив меня сидел мужчина. Его правый локоть едва заметно соприкасался с рукавом женщины, губы которой застыли в полуулыбке. У мужчины была смугловатая и удивительно ровная кожа, густые волосы цвета тёмного шоколада и большие руки с выпуклыми коротко остриженными ногтями. Он держал в руках скрученную в трубу газету, а глаза его разбегались по вагону. На каждого он, казалось, взглянул по нескольку раз. Когда мы встретились глазами, я едва не опустил свои. Его глаза ослепляли. В них светилась неподдельная радость. Меня это ужаснуло. Неужели я, только я, не умею испытывать ничего подобного.
Стало тоскливо. Эта хорошенькая женщина и смуглый мужчина. Как они, должно быть, счастливы. Они никогда не встречались друг с другом. Не гуляли среди пылающих романтикой осенних парков, не сидели в благоухающих и уютных летних беседках. Не держались за руки на лавочках под накрапывающим промозглым дождём, не встречались губами в ночном бархате постели и не пили чай на светлой, прохладной утренней кухне. Не возвращались вместе с работы. Не сидели вместе в кафе за углом. Не катились по кругу на смешных детских каруселях. Не ходили в кино. Он не уступал ей места в автобусе, не носил её сумок, не путался пальцами в густых волосах, а она никогда не готовила ему ужин, не гладила рубашек, свежо пахнущих стиральным порошком, не засыпала на его плече. Они не встречались ни в метро, ни на площадях, ни под каменными монументами памятников. Они никогда не встречались. Никогда. И они счастливы, бесконечно счастливы друг без друга. Они никогда не знали друг друга и до сих пор ни разу не встретились глазами. Боже, как они счастливы.
Я погрузился в унылое оцепенение. Точь-в-точь как тогда. Мне казалось, что я смотрю вокруг сквозь тонкую белую ткань, мир словно остановился на одной из стадий ускользания, и я с беспечной апатией ждал полного исчезновения.
На предпоследней станции смуглый мужчина вдруг повернулся к улыбчивой даме и они, осторожно, почти невесомо взявшись за руки, исчезли в привокзальной толпе.
Вот оно что – они были счастливы друг с другом.
Стало ещё тоскливей. Белая ткань стала ещё непроницаемей, желтые поля уплывали прочь, не замеченные замкнутым взором.
Страница 19
Горький шоколад, цвет глаз и отсутствие слов
Оказавшись в плену цепкой апатии, я вспоминал друг за другом череду неприятных мелочей, опавшую хвою памяти. Я был ещё ребенком, и едва доставал рукой до дверного звонка. Залаяла собака и с лаем бросилась на дверь. Затрещал замок.
– Я купила тебе кое-что. – Мама стояла в дверях и, не сняв ещё мокрой от талого снега куртки, торопливо искала что-то в квадратной бежевой сумке. Она достала плитку горького шоколада и протянула мне, явно ожидая счастливой, благодарной улыбки.
– Твой любимый.
Я сделал вид, что рад, но долго не мог понять, почему она думает, что я люблю горький шоколад. Я терпеть его не мог, и никогда не знал детей, которые бы любили горький шоколад.
Если бы сейчас я спросил, какой у меня рост, мама бы сказала «максимум 170 см», Анна – «не меньше 180». Обе оказались бы неправы. Я бы спросил о цвете своих глаз, Анна бы назвала их голубоватыми, мама бы сказала, что они серые, «как у папы». Они видят во мне то, что хотят видеть, находят для меня приятный образец, вплоть до мягкости волос, длины пальцев, вредных привычек и выражения лица, – вплоть до всего внешнего, очевидного. Почему они никогда не видели, каков я на самом деле? Каков я изнутри.
На один из праздников Анна подарила мне кофемолку.
– Ты же любишь готовить кофе. – Я едва сумел скрыть своё недоумение. Но уже тогда узнал это женское свойство – безжалостно подстраивать человека под собственную жизнь, даже не замечая этого. Я всегда покупал молотый кофе. И я варил его только по её настойчивым утренним просьбам. Из крохотных деталей быта складывался грандиозный самообман каждого.
Мне вспомнились шоколадки, глаза и кофемолка, на самом же деле каждый день скрывал в себе десятки ошибочных восприятий, невысказанных, незамеченных или сразу же забытых.
Почему он думают, что лучше меня знают, что мне нравится? С чего они взяли, что знают обо мне больше, чем я сам? Как пришло им в голову, что они могут наперед знать, что я сделаю? Только сейчас я увидел, что они всегда считали меня изученным – заученным наизусть, вплоть до самой неуловимой черты. Смешно, ведь они даже не догадывались о моем имени.
– Анна. Я уезжаю.
– На этот раз на сколько? На две недели?
– Я ещё не думал о возвращении. – Смех на другом конце провода.
– Хватит разыгрывать прощание навечно. Ты занимаешься глупостями.
Я не хотел ничего разыгрывать. Быть может, позже она это поняла? Я предпочитал думать, что так и случилось.
– Пока.
Я повесил трубку первым и почувствовал злую радость мелкого превосходства.
Я позвонил Алле. Мне казалось, что она будет беспокоиться обо мне, если не узнает об отъезде. Впрочем, может быть, мне просто хотелось побеспокоить её – поговорить с ней, прежде чем покинуть всё, что было здесь моим. Но было ли что-то действительно моим? Она не взяла трубку. Я написал ей «я уезжаю, надеюсь, встретимся ещё когда-нибудь». Она не ответила, я не ждал от неё ответа. Что можно ответить на эти шесть слов? Я знал, что можно многое ответить даже на одно слово. Но я знал и то, что отсутствие слов – тоже ответ.
Страница 20
Бронзовая девушка и мёртвые люди на фотографиях
– Приехали! Мама, мы приехали! – кричали близнецы в расстегнутых, запачканных завтраком рубашках. Родители в спешке надевали на них одинаковые бирюзовые свитера. Я включил музыку, но перебранка молодой четы раздражала зрение даже немой сценой. Я вышел из вагона первым. Тело заскулило от ветра.
Я назвал это место городом памятников. Первое, что бросилось в глаза, едва я покинул свой вагон и привык к солнечному свету, был огромный монумент, украшавший площадь перед вокзалом. Скульптурная композиция состояла из каменных людей, застывших лицом к вокзалу, словно памятник всем тем, кто обречен вечно ждать своего поезда. Позже, куда бы я ни направился, я везде встречал памятники самых разных форм и масштабов. На улицах было мало людей живых, зато бронзовых было с избытком. Во всём сквозило какое-то монументальное, каменное спокойствие. Мне понравился этот город, принимающий память как должное. Он успокаивал меня. Благодаря скульптурным и архитектурным композициям, разбросанным по его паркам и площадям в удивительно стройном порядке, он помнил всё. Я подумал, что моим воспоминаниям стоило бы тоже поставить памятники, но для этого понабилось бы бессчетное количество городов и скульпторов, и бессчетное количество людей, которые бы жили в этих городах. Было неправильно заставлять их жить среди чужих воспоминаний, чужих образов и смыслов.
Я признал свою идею воплощением эгоизма и присел на лавочку зеленого цвета рядом с довольно невзрачным фонтаном в виде стройной девушки с мячом в руках. На лицо попадали крошечные брызги воды. Светило солнце, на светлых джинсах ярко высвечивалось грязное пятно. На соседней лавочке сидела девушка и что-то говорила телефонной трубке. Мимо пробежал мальчик лет пяти в желтом комбинезоне и синей водолазке. Он с размаху кинул стае грачей кусок недоеденной булки, так что птицы шумно вспорхнули. Мальчик побежал дальше.
– Стой! – кричали ему вслед родители, – нам в другую сторону!
Он не слышал, не слушал. Он бежал вглубь аллеи, обегая деревья по извилистой синусоиде.
Девушка вскочила с лавочки и застучала каблуками по асфальту, громко выкрикивая короткие фразы невидимому собеседнику.
– Где ты был? Я ждала тебя два часа. Конечно, я ушла. Где я? Да нигде!
Обойдя вокруг фонтана, она вновь села на ту же самую лавку и запустила пальцы в русые волосы, и устало склонила голову, и поникла, как цветок припадает к земле под властными порывами ветра.
Мимо проходила бабушка с двумя тяжелыми пакетами из супермаркета. Она присела на лавку отдохнуть, поставив пакеты на землю, отерла пот со лба тыльной стороной ладони. В ясной синеве неба летали грачи, отнимая друг у друга кусок хлеба. С придорожных тополей на мозаичную шестиугольную плитку, на темную землю падали желтые листья. По двухполосной трассе проезжали автомобили – навстречу и мимо друг друга. Из-под их колес летели желтые листья, взмывали над автомобилями, и, отлетев, оседали на обочину.
Вскоре девушка ушла быстрым, судорожным шагом в сторону остановки. Бабушка подхватила пакеты и продолжила свой путь. Мимо прошёл мальчик, боязливо держась за руку сердитой мамы. Грачи перестали летать в небе и спрятались в ветвях, среди остатков листвы. Я снова был один.
Закрыв лицо руками, я представил, как бронзовая девушка с мячом – скульптура из фонтана – положила на землю свой тяжелый шар и легкой поступью подошла ко мне. Я убрал руку от лица, чтобы погладить её по влажным бронзовым волосам и посмотреть в огромные бронзовые глаза. В глубокие, бронзовые глаза с серыми прожилками. Но она так и осталась фонтаном. Я поехал в неизвестном направлении, надеясь как-нибудь невзначай найти себе квартиру на несколько дней.
