– Почему как не задание, а какашка, так сразу я?
– Не расстраивайся, Динка, – коллеги хлопали по плечу, – будет весело. Припрёт эта городская сумасшедшая, кошатница-собачница, бывшая музыкантша. У неё в квартире 150 кошек и сто собак. Если будешь её интервьюировать, прихвати противогаз и побрызгайся от блох.
…– Чрезвычайно модно нынче нянчиться с бомжами. Между тем, это вполне дееспособные люди, из физических изъянов которых можно назвать разве что тронутую циррозом печень. Их руки не подымали что-нибудь тяжелее сигареты и стакана. При желании эти руки могли бы найти себе применение: сколько вокруг земли зарастает бурьяном. Желания нет. Итак: кормить ли беспомощных животных, от носа до кончика хвоста зависящих от нас, людей, нами, людьми, преданных – или кормить хронических тунеядцев, которые работать могут, но не хотят? Распорядители бюджета делают выбор в пользу вторых. И это гнусно, низко, подло!
Выговорившись, седовласая женщина в грязной кофте – её звали Инесса Фёдоровна – села, зябко кутаясь в рваный жилет. Вокруг неё в радиусе трёх рядом образовалась пустота, как вокруг прокажённой. Прочая часть зала зашевелилась, возмущённо загудела:
– Безобразие, как можно сравнивать животного с человеком?!
– Человеком?! – женщина в грязной кофте снова вскочила, махая худыми руками. – Разве Человек пройдёт мимо чужой Боли? У Человека не застрянет в горле кусок, если за его дверями бродят обтянутые шкурами скелеты? Человек сладко уснёт в тёплой постели, когда на улице дрожат от холода собачьи и кошачьи детёныши? Это – Человек?!
Женщине не дали договорить. Громче всех орал плотный господин в расстёгнутом кашемировом пальто, с уютно утопленным в шарфе розовым яйцевидным подбородком.
– Слушайте, кто эту ненормальную сюда вообще пустил? Она достала своих соседей, её давно пора в психушку, а весь её зверинец – усыпить! Вы полюбуйтесь, – он тыкал чистым розовым пальцем в Дину. – Снова эти корреспонденты делают из неё звезду. Вы лучше бедных соседей поспрашивайте, каково им живётся? В подъезд войти невозможно! Эй, девушка с блокнотом, дома не забудьте осмотреть себя на предмет блох! С ума сойти, вы куда идёте, с этой чокнутой?!
Во дворе дяденька выгуливал таксу. Бросал палку, суетился, сам чуть ли не становился на четвереньки и не скрёб ботинками снег, оживлённо показывая, как нужно искать палку. Такса, из вежливости махая хвостом, плелась за торчащей из сугроба палкой. С тоской думала: «Господи, когда ты уже угомонишься?»
Именно так увиденную сценку прокомментировала Инесса Фёдоровна («Иногда мне кажется, я перевоплощаюсь в животных и читаю их мысли, правда, правда, Диночка»).
Поднялись в квартиру.
Дина всё могла понять, всё объяснить и оправдать, только не этот невозможный, невыносимый запах, эту грязь… Инессу Фёдоровну пока ещё не отрезали от коммуникаций: горячей воды хоть залейся. Можно же купить самое дешёвое едкое мыло, выкупать своих животных, разодрать гребёнкой засаленный колтун собственных волос, простирнуть страшненькую, до пола обвисшую складчатую юбку и запятнанную кофту, помыться самой. Пол помыть, наконец!
– Лучше жить с грязным полом и чистой совестью, чем наоборот! – с пафосом произнесла Инесса Фёдоровна.
«А нельзя и с чистым полом, и с чистой совестью? Неужели первое обязательно исключает второе?» – думала Дина. Повсюду с потолка свисали, раскачивались стеклянные нити паутины. Инесса Фёдоровна объясняла:
– Паутину можно смахнуть тряпкой – но крошечный паук тут же примется упрямо и неутомимо восстанавливать свой дом, своё гнездо, свой смысл жизни. Паутина – часть природы, а я живу в гармонии с природой. Смахнуть паутину – значит грубо вторгнуться, нарушить…
За то время, пока хозяйка разглагольствовала о паутине, можно было десять раз пройтись мокрой тряпкой по потолку. Дина с отвращением сдирала с себя липкую природную гармонию.
Дранные, свисающие лапшой обои, кучки засохших фекалий, груды обмоченного тряпья по углам. Вопли бьющих друг друга по усатым мордам тощих кошек, оглушительный собачий лай – всё это она готова была вытерпеть. Но запах… Дина нанесла капельку духов на крылья носа – не помогло. Тогда, задыхаясь, она безжалостно вылила, вытрясла на себя до дна пузырёк драгоценных французских духов. И только после этого более-менее перевела дух.
От кофе с ужасом отказалась. На колени Дины, царапая итальянские колготки, немедленно вскарабкался малюсенький замшевый котёнок. Задрал лапку и деловито принялся вылизывать пиписку, голую и розовую, как крошечная креветка. Вот, пожалуйста, даже котёнок преподаёт урок чистоплотности хозяйке.
– Диночка, зачем тратить жизнь на бессмысленную борьбу с грязью? С возрастом приходит свобода от человеческого мнения, начинаешь жить без оглядки. Кому-то нравится выступать в роли Сизифа, наводить стерильную чистоту, варить борщи и работать на уборную – ради Бога. А я в это время лучше почитаю книгу, помузицирую, погуляю в лесочке. Поддену заснеженную ветку – и залюбуюсь, как тихо осыпается снег. А дома можно бесконечно удивляться и умиляться, как спят и играют кошачьи и собачьи малыши – это же наслаждение, чудо Божие!
– По-моему, – припомнила Дина, – церковь не предполагает в животных бессмертной души…
– Что вы! Если у кошек и собак нет души – чем же тогда они нас так беззаветно любят?!
– Как вы различаете своих питомцев, их так много?
– Ах, Диночка, у животных удивительные, ярко выраженные колоритные характеры – не размытые, не скользкие, не стёртые плутовством и условностями, как у людей. Ни одну кошку и собаку не перепутаешь друг с другом. Вот кот Афанасий – опупевшее хамло. А Мяучер – тихоня, рохля, хулиганы отрезали ему уши и хвост. Афонька его мутузит почём зря, обижает, отбирает корм. А Мяучер знай жмурится, покряхтывает да терпит… Вам это не напоминает нашу власть и народ?
– А этот пёс в углу всё жмурится. Глаза болят?
– А у него нечему болеть. Глаз у него – нет. Нынче осенью нашла в лесу привязанным к дереву. Вместо глаз – щёлки, из щёлок катятся красные бусины… Вызваниваю ветеринара Сёму, он меня матом: «У тебя последние вызовы ещё не уплачены!» Изругал всю, а я знаю: покричит да приедет, никуда не денется. Сёма вообще хороший врач, хотя и относится к своим пациентам как к животным.
– А как к кому должен относиться? – удивилась Дина.
– Как к людям!
С пыльного пианино спрыгнул, с силой начал бушкаться лбом в колени Дины рыжий котяра.
– Это Персик. Он метил в хозяйском доме углы – ему удалили семенники. Он царапал диван – ему удалили когти. Потом у кого-то из членов семьи обнаружилась аллергия – и удалили из дома кота. Как просто. Приручить животное, надругаться над ним, превратить в обрубок и выставить за дверь – как это по-человечески! – Инесса Фёдоровна страстно воздела тощие руки. – Никогда, слышите, никогда (вы это непременно упомяните в своей статье, Диночка), хоть миллиарды вбухайте в страну – никогда мы не будем жить хорошо, пока по улицам ковыляет изуродованный котёнок, пока жмурится пёс с выколотыми глазами.
Звонок редакторши, к которой за помощью бросилась Дина, чудесным образом подействовал на главврача психиатрической клиники. Пять минут назад он с Диной даже говорить не хотел.
– Это подсудное дело, и не заикайтесь, больную в город не отпущу. У нас закрытое учреждение.
Короткий диалог врача с редакторшей, которая, оказывается, с ним дружит семьями – и уже гремели в коридоре далёкие ключи, и Инессу Фёдоровну выводили, подпоясывали байковый халат, обували в нянечкины чуни, окутывали шалью. Главврач негромко делился с Диной:
– Конечно, пациенты бывают разные. Свои Наполеоны, Юлии Цезари. Есть даже мужчина-пуфик: становится на четвереньки и всем предлагает на себе посидеть, уверяет, какой он удобный. Но чтобы вообразить себя попавшей под машину молодой собакой… Подымает лицо, воет, скулит, как ей больно. Тщедушная старушка, в чём душа держится – а двое санитаров с трудом удерживали. Сейчас-то она спокойнее, мы её прокололи, прогноз вполне благоприятный…
– Боже мой, скорее, скорее, – Инесса Фёдоровна торопила, путалась в чунях, семенила к Дининой синей «реношке». – Я знаю, я покажу где. Диночка, она истекает кровью. Ах, как больно! Алкаши её облюбовали на шашлык…
Врач только сокрушённо покачал головой, слушая старушечий параноидальный бред. Вот тебе и благоприятный прогноз.
Собака была молодая – стало быть, обречена на долгие страдания. Была бы старая – истекла кровью, ослабла, обессилела, отказало бы сердце. Будь мелкая порода – был бы шанс, что подберут. А так: крупная полуовчарка – побоятся: укусит, чего доброго.
Мучительной судорогой свело онемевший таз. Молодая уже не смотрела в сторону чёрных людей, обзавёдшихся верёвками и для храбрости опрокидывавших по последнему пластиковому стаканчику. Смирилась, уложила лицо на лапы. Смаргивая иней с ресниц, не сводила взгляд с холодного зимнего, последнего в её жизни заката – он отсвечивал брусничным заревом в карей радужке, в расширившихся зрачках.
