– До бабушки ты девчонок трахал? – начал Дани.
– О-о-о! – сказал я. – Ты мог бы выражаться чуть-чуть иначе?
– Как это – иначе? Трахаться есть трахаться!
– Вообще-то я начал поздно.
– Это во сколько?
– Вроде бы в восемнадцать.
– В первый раз – в восемнадцать?!
– Вроде бы…
– Поздновато.
Я виновато развёл руками.
– У меня есть Доррит, – сказал внук.
– Есть?
– Вроде того…
– Как я понимаю, в школе у Доррит хорошие оценки?
– Ужасные. Но для неё имеют значение только те оценки, которые ей выставляю я.
Телефон.
Пришлось из кухни отлучиться.
– Жду прихода прелестной особы, – сообщил Зив.
– В будуар?
– И туда тоже.
– А как же Лиза?
– Мы расстались.
– Уже?
– С ней мне было плохо. Гинат говорит, что ей с её парнем тоже плохо, и мы решили, что…
– Понимаю.
– Пока подойдёт Гинат, хотел бы прочесть мои новые стихи о духовной ране.
– Не будет ли разумнее, если о твоей ране ты, прежде всего, прочтёшь доктору? И потом, сейчас я занят: мы с внуком обсуждаем проблему становления мужчины.
Зив немного помолчал, а потом сказал:
– Гинат предлагает улететь с ней на Бермудские острова – там у неё достаточно старый отец с большой скотоводческой фермой.
– Отличная идея, – отозвался я. – В мире нет такого второго места, где бы раны заживали успешнее, чем на Бермудах.
– Правда?
Я опустил трубку и вернулся на кухню.
– Хочу стать взрослым, чтобы зарабатывать деньги, – сказал Дани.
– Станешь обязательно, – пообещал я. – В конце концов, все мальчики становятся взрослыми, правда, мужчинами – не все. Деньги – это не самое ценное. Время – дороже. Часто оказывается, что не у каждого мальчика вырастают выносливые ноги, крепкая спина и ответственные мозги. Приходится много и хорошенько потрудиться, прежде чем почувствуешь, что у тебя вполне появились выносливые ноги, крепкая спина и ответственные мозги. Перед смертью мой отец взял с меня слово, что я постараюсь прожить жизнь как настоящий мужчина, и теперь, когда у меня есть ты, надеюсь, что выносливые ноги, крепкая спина и ответственные мозги со временем появятся и у тебя.
Дани оставил цыплёнка и задумчиво проговорил:
– Что если мне не удастся стать мужчиной?
– Тогда это станет несчастьем. Для меня это стало бы большим несчастьем.
– Я не хочу, чтобы ты стал несчастным.
– Пожалуйста, не хоти!
– Я попытаюсь стать мужчиной.
– Сделай это! Только не торопись. Такое требует времени… – заметил я и вдруг расстроился, подумав, что увидеть Дани мужчиной, скорее всего, не успею, но в следующую минуту успокоился, подумав, что если стать мужчиной у Дани не получится, то хорошо, что этого я не увижу.
– Клянусь, я стану мужчиной! – сказал Дани.
Я внимательно посмотрел на внука и подумал: «Если так, то моя жизнь, возможно, повторится…»
– Постараюсь! – добавил Дани.
Я показал большой палец.
– Смелее, внук. От жизни не отворачивайся. Другой всё равно не бывает…
Дани ухмыльнулся:
– А от своей любви?
Я предпочёл промолчать.
– Мама говорит, что любовь – это мутный процесс и, спотыкаясь о своё прошлое, люди буксуют в настоящем, а в будущем они, будто в трясине, застревают.
– Так говорит твоя мама?
– Да, а что?
Я пожал плечами.
– Моей маме несладко, да?
– Кисловато.
– А это правда, что от любви умирают?
– Не обязательно. Сегодня лечатся от многого…
Сложив два пальца буквой «V», Дани прокричал:
– Yes!
Снова телефон.
В трубку дышали. Дышали – только и всего.
– В трубке послышалось лишь дыхание, – сказал я, вернувшись на кухню.
– Перегрузки на линии, – пояснил внук и спросил: – А ты проживёшь долго?
Я кивнул головой.
– Сколько?
– Сколько потребуется, чтобы написать балладу о мужчине, который…
– Который что?
– С этим субъектом я должен ещё разобраться, так что…
– А у бабушки жить долго получится?
– Не знаю. Обо всём таком знал один лишь Чжуан Цзы. Этот китаец считал, что жить долго удаётся только тем, кто ни к чему не пригоден и кто своей жизнью никому не мешает.
Повеселев, Дани сказал:
– Выходит, у меня получится!
Я поаплодировал.
Дани спросил:
– Что ты станешь делать, если бабушка умрёт?
– Наверно, захочу тоже умереть.
– Как это?
Я промолчал.
– А если умрёт мама? Или я?
Я не сдержался:
– Зачем ты спрашиваешь?
Дани объяснил:
– Спрашивают, когда не понимают.
– Ещё поймёшь, когда проживёшь свои годы, и когда узнаешь, что каждый прожитый день – это маленькая жизнь.
– Так уж и каждый день?
– Каждый. Начиная с самых первых.
Дани смотрел на меня с недоверием, а я подумал, что к нашей следующей встрече мне придётся подготовиться более тщательно.
– Кушай! – сказал я.
На кухню вошла дочка.
Вспухшие глаза.
Подрагивающие губы произнесли:
– Мои цветы маме не понравились. Ни мои цветы, ни то, как я одета.
– Цветы?
– Да, мои цветы.
– И мои тоже.
– Что?
Я бросил взгляд на внука. Он увлечённо поедал цыплёнка.
Дочка вышла в коридор. Я – следом (вслед) за ней.
Моя бедная девочка! С тех пор, как её покинул муж, она пребывала в состоянии постоянной растерянности. Её речь то и дело перемежалась выражениями (словами) «не думаю, что…», «не могу себе представить, что…», «вряд ли оно…»
– На маму не обижайся, – начал я. – Ты ведь знаешь, что теперь она… Мы должны… Теперь особенно…
Дочь покачала головой:
– Ума не приложу, как ты с ней справляешься…
– У нас с твоей мамой обмен ценностями. Я для неё единственный. И она для меня. Для мужчины это что-то да значит…
– Для мужчины?
Я хотел сказать что-то ласковое, но нужных слов не находил. Бедная моя дочка… Я вспомнил о крохотном существе, которое из глубины коляски тянуло ко мне ручонки, принуждая меня почувствовать себя отцом. Я брал мою малышку на руки, пытаясь изучить её личико, но оно чуть ли не каждый день менялось настолько, что я не успевал к нему привыкнуть. Теперь оно…
Дочь шагнула ко мне.
– Мой бедный папа… – прошептала она.
Я отвёл глаза в сторону.
Дочка позвала сына, и они ушли.
* * *
Телефон.
Я поднял трубку.
Там молчали.
– Слушаю.
Сдержанное дыхание.
– Слушаю!
Щелчок. Короткий. Сухой.
«Что это? – думал я. – Что? Что? Что? Что? Что? Что?»
Я прислушался к тишине.
Тишина свою тайну не выдавала.
Снова перечитав переданное Цицероном письмо и сменив рубашку, я вышел прогуляться по городу.
Было начало декабря, приближалась Ханука, и люди ожидали прихода зимы и дождей, но в Тель-Авиве стояла солнечная погода. Раввины были недовольны, считая, что народ недостаточно горячо молится. Я резко остановился… нет – замер, нет – остолбенел, нет – окаменел: на одной из скамеек бульвара Ротшильда сидела безупречно одетая пожилая дама и чему-то улыбалась.
Теряя дыхание, я пролепетал:
– Юдит?
Дама подняла на меня глаза и твёрдо сказала:
– Видимо, обознались.
Я стоял, словно охваченный внезапной афонией.
– Глаза… У Юдит были такие же…
Женщина поправила на шее колье из бирюзовых камней и, подвинувшись, сказала, что если я утомился от прогулки, то могу присесть рядом.
Я присел. От волос женщины исходил запах «Chanel № 5».
– Вашу знакомую звали Юдит? – заговорила женщина, и я увидел, как на её правом виске вздулся сосудик.
Я кивнул.
– Мы были совсем молодыми, когда… Глаза у Юдит были такие же, как у вас…
Женщина прервала меня, спросила:
– И как далеко вы зашли?
– Не очень… Юдит сбежала от меня.
– Сбежала?
– Улетела.
– И вы не сумели забыть?
– Нет, хотя очень старался.
– Зачем?
– Чтобы жить дальше.
– Мне жаль, что вы обознались. Расстроились?
– Скорее растерялся. Мне семьдесят, а я растерялся…
Моя собеседница смотрела на меня так, как смотрят, когда ожидают услышать слова совсем другие.
В шагах трёх от нашей скамейки повстречались двое мужчин.
– Живёшь? – спросил один.
– Живу, – ответил другой.
– Зачем тебе? – спросил первый.
– Так мне что, взять и умереть? – пробурчал второй.
– Почему бы тебе этого не сделать? – ласково проговорил первый.
– Умереть – это вроде бы в дураках оказаться, – заметил второй – А от твоих вопросов меня тошнит.
– Вот и вырви, – посоветовал первый. – Сам не сможешь, могу засунуть тебе два пальца…
– Тебе бы только засунуть… – сказал второй. – Иди к чёрту!
Первый пошёл. Второй посмотрел, как уходит первый, и тоже пошёл, только в противоположную сторону.
С моря подул тёплый ветерок, но вскоре потерялся.
Вдруг женщина сказала:
– В молодости я была трусихой и хотела освободиться от незащищённости. Тогда я не знала, что… Тогда я не думала, что…Тогда я не представляла себе, что… Тогда мне казалось, веду себя разумно, но я допустила ошибку и оказалась в Йоханнесбурге. Это была моя maxima culpa. Очень скоро я поняла, что одним лишь разумом жить невозможно – человек не так задуман… С тех пор я испытываю чувство вины и перед собой, и перед одним человеком. Меня постоянно преследуют где-то прочитанные слова: «Нужно отдать огню его долю, чтобы спасти остальное». Мудро, да?
