Артем полусидел на кровати, весь лохматый и еще заспанный, с припухшим лицом, а в ногах у него, на полу клубком, свернулась Сашка. Она пускала в брата белые бумажные самолетики, изготовленные в каком-то страшном количестве, и при каждом попадании (а не попасть с такого расстояния было просто немыслимо) издавала победный клич. Оба начинали хохотать. Сашка то и дело выкрикивала стишок собственного, вероятно, сочинения: «Если хочешь ты быть сильным, надо бы тебе быть синим». Сама она приходила от этого в восторг, но радовалась еще больше, когда ее великовозрастный брат, подстраиваясь под лад юной сочинительницы, декламировал продолжение: «Если хочешь быть прекрасным, надо бы тебе быть красным!»
Долгий смех у детей – предвестник истерики. Евграф Соломонович попытался представить себе, во что выльется у его племянницы это нервное возбуждение, и ужаснулся. Как они станут укладывать ее спать? Она же разгуляется и ни за какие сокровища не согласится сомкнуть глаз. Оба глаза. Надо что-то непременно делать. Евграф Соломонович вознамерился было выйти в гостиную и обо всем этих двоих предупредить, однако в последнюю секунду вспомнил, что накануне была выволочка, в которой участвовал и Артем в том числе, а посему наутро надлежало еще пребывать в состоянии обиженности. Артем-то и думать, скорей всего, забыл. Но ничего: это говорит лишь о его безответственности, которая прогрессирует тем больше, чем чаще он видит пример брата. Нужно преподать ему урок: пускай посмотрит на мое недовольное лицо и подумает о том, что сделал. Именно так.
И Евграф Соломонович остался в кабинете. А веселье тем временем продолжалось.
– Среди некошеных полей
– Живет лохматый дуралей… – Артем отбился от самолетика, пущенного ему прямо в лицо.
– Не знает никаких забот
– И веселится круглый год…
Сашка бросила самолетики и вцепилась руками в ногу Артема, пытаясь стащить его с кровати на пол. Глядя на нее можно было подумать, что именно в этом состоит счастье любого ребенка. Артем вяло сопротивлялся.
– А если б год квадратный был,
– Он всех бы нас развеселил!..
– Что это за дуралей? – Сашка замерла, по-прежнему не отпуская Артемову ногу.
– Дуралей? Да так, живет один. Я его на днях видел. Привет передал.
– Где видел?
– В поле. За лесом, вон там… – Артем неопределенно махнул рукой в сторону окна. – Помнишь, я тебе показывал старое поле? Ну, где дом еще на снос стоит… ну вот. Там.
– А от кого привет? От дырки?
– От какой дырки?
– От дырки, которая в бублике. У меня их уже десять, – Сашка заговорила почти серьезно, – я же ем бублики, а дырки-то остаются.
Артем ничего не нашел возразить на столь резонное замечание и только покачал головой, соглашаясь.
– А дуралей был очень лохматый? Он что, никогда не причесывался, да? – не унималась Сашка. Нога совершенно, казалось, перестала ее интересовать. Вся она была внимание, готовая слушать байки про дуралея бог знает сколько времени.
– Как же, была у него расческа. Ему бабушка подарила на день рождения и сказала: «Внучок, чеши голову семь раз утром, три днем и одиннадцать – на ночь. Тогда будешь самым-самым умным и красивым».
– И он стал самым умным и красивым?
– Нет. Он был ленивым. Как подумает, что руку нужно семь раз, да три, да одиннадцать поднять, так и плюнет. И ходит с кошкиным домиком на голове.
Сашка залилась искренним смехом. Евграф Соломонович тоже улыбнулся одной половинкой рта и про себя подумал: до чего же простыми бывают вещи, связывающие людей. Подумать только!..
– С кошкиным домиком!.. – Хохоча, Сашка повторяла удачную фразу снова и снова.
– Только выйдет из полей,
– Дуралей кричит: налей!.. – Тут уж сам Артем рассмеялся каламбуру. Слишком живо напомнил он времена, когда они с Валей выпивали в Тимирязевском лесу на одной из облюбованных скамеек. Валя мог не моргая выпить пять бутылок пива кряду. От нечего делать. Как-то осенью их обрызгала из лужи машина, Валя догнал ее, плюнул на ветровое стекло, а вышедшему разбираться водителю дал под дых. Чудом в милицию тогда не попали. – Дуралей кричит «налей»!
– И смеется веселей!.. – Сашка досочиняла коряво и опять расхохоталась.
Артем мгновение смотрел на нее, потом вдруг резко вскочил с кровати и подхватил сестру на руки.
– А вот мы сейчас посмотрим, как вас в школе в космонавты готовят!.. – Он поднял ее на уровне плеч, как модель параплана, и побежал по комнате (благо комната была большая), издавая звук, похожий на гудение.
Сашка молотила по нему руками и захлебывалась от удовольствия. Бежать с такой ношей Артему было тяжеловато, но он терпел, приободряя себя тем, что не зря ведь всю зиму ходил в спортзал.
– О-го-го!.. – забывшись, выкрикнул Артем, заходя на поворот.
Тут дверь из коридора приоткрылась, и в нее просунулась курчавая рыжая Валина голова.
– Тем, – фамильная нотка еще не вполне проснулась, как, впрочем, и сам ее обладатель, – совесть иметь надо, наконец. Я в субботу только могу отоспаться. Три часа вчера спал. Что, другого времени не нашли посмеяться? Чего сейчас смешного я сказал, Саш?
Валя был неестественно суров. Эта суровость к нему не шла, и тем смешнее он выглядел. Тем смешнее, что и Артем и Саша отлично знали его истинное доброжелательное лицо. Хотя и капризное слегка.
Валя состроил Саше рожу и захлопнул дверь. Артем с сестрой переглянулись и прыснули.
– У нас в доме культ Валиной личности. Я уже давно об этом говорю.
Евграф Соломонович в кабинете навострил уши.
– Чего?
– Культ, говорю, личности. Спит всегда, где захочет. Возвращается почти всегда, когда захочет. Ворчит, когда захочет тоже. Надо как-нибудь устроить двадцать пятый съезд партии.
– Какой съезд?
– Да ладно, Саш. Не бери в голову. Я чепуху болтаю. – Артем натянул на себя домашнюю футболку и влез в тренировочные штаны школьной еще потертости. – Ты, вероятно, есть хочешь? Мама нам, думаю, сейчас каши сварит. Подождем. Ты как, ничего?
– Ничего.
Оба помолчали, словно бы потеряв нить разговора. Но на самом деле нить эта была найдена раз и навсегда и никогда не терялась. Сашка стала цокать языком.
– Как там Сергей? На дачу увезли родители?
– Да, мама его сказала, что раньше августа он обратно не вернется. Я ему книжку дала почитать.
– Какую?
– Третьего «Гарри Поттера». У него нет. Потому что мама ему джинсы купила вместо нее.
Артем едва улыбнулся поразительной детской откровенности. Спросить бы у Сашки относительно всего недорешенного на данный момент! Она наверняка со всем бы в миг разобралась! Все бы назвала своими именами. Артем вздохнул и сдвинул брови на переносице. Сашка заметила и притихла.
– Тебе грустно, да?
– Немного, Саш.
– А это пройдет?
– Конечно, пройдет. Конечно. – Он тепло посмотрел на сестру и протянул руку, чтобы едва коснуться пальцами ее курносого носа. Сашка стала жмуриться. – Айда умываться, Саш. Мыть руки и чистить зубы. Быстренько! – Артем несколько раз хлопнул в ладоши. Сашка подобрала разбросанные самолетики, положила их кучей в углу и вприпрыжку пустилась выполнять приказание брата. Артем остался сидеть на кровати. Евграф Соломонович смотрел на него какое-то время, но, сообразив, что больше ничего интересного не увидит, отошел от двери. Он постоял немного, прислушиваясь к глухому биению собственного сердца, накинул длинный махровый халат и опустился на табурет перед письменным столом. По привычке, древней, как он сам, Евграф Соломонович проверил рукой стальные шурупы, на которых держалась вся незамысловатая конструкция рабочего места, и смахнул с гладкой коричневой поверхности осевшую за ночь пыль. Перед ним лежала необласканная рукопись. Теперь он, как ему думалось, знал ее секрет.
Воскресенье в доме Декторов встретили без особого энтузиазма. Не все, конечно. Но большинство даже не сопротивлялось. Тон происходящему задавал не вышедший к завтраку Евграф Соломонович. Подсовывать ему под дверь тарелку с овсянкой было вроде как-то неловко, да и не принято (потому что за годы совместного житья-бытья у Артема, Вали и Насти выработался алгоритм поведения в ситуации отцовской обиды). Поэтому овсянки сварили на одну порцию меньше и позавтракали в компании на одного человека иначе: вместо Евграфа Соломоновича за столом расположилась Сашка. Ей поставили ее любимую тарелку с пляшущими пастушками по периметру, усадили на Валино место, а Валя занял место отца. Оно и правильно было, потому что никто так не походил на Евграфа Соломоновича, как он. Всем, кроме таланта, которого у старшего Дектора было, как ни крути, не отнять, по крайней мере. Однажды давно, на просьбу отца почитать хоть что-нибудь, Валя ответил первым своим афоризмом: «Сегодня век компьютеров и приставок, папа. Читать не модно». Позже афоризм этот трансформировался отчасти и стал звучать несколько благороднее: «Я не читатель. Я – писатель». В смысле – «жизни проживатель», а не пестователь собственных комплексов. Евграфу Соломоновичу оставалось только пожать плечами и время от времени все же возобновлять бесплодные попытки по окультуриванию сына.
