Она услышала вскрик сына и плотно прикрыла дверь. Пусть бьет. Плохого от этого не будет. По крайней мере, сын научится превозмогать боль, это правда. Ведь жизнь – это боль и лишения. А она ему к окончанию десятого класса скопила немного денег. Даст потихоньку от мужа. Мальчик сможет себе что-нибудь купить, наушники или новые кроссовки, он хотел какие-то кроссовки, которые в темноте светятся, сами едут по тротуару…
Марьяна пустила воду, чтобы не слышать вскрики сына. Еще хуже будет, когда он не сдерживает крик, Филипп расходится и может избить его слишком сильно, так уже не раз бывало. Ведь его цель – не просто выпороть сына, а чтобы тот научился терпеть. И вмешаться нельзя. Однажды Марьяна попробовала войти во время порки, душа не выдержала, но ей досталось не меньше Митрофана, а сына потом пришлось откачивать, осерчал Филипп – не вовремя она под руку полезла, с жалостью своей. Но она твердо верила – муж это делает, потому что знает, что нужно сыну. Она этого понять не может. Она – женщина. Она другая, она слабая. Муж хочет, чтобы сын был сильный, поэтому бьет его. А их сын не очень сильный, таким уж родился. И баловали, наверно, в первые годы, поздний ребенок, первый, единственный, любимый… Вот он и стал расти слабоватым. Вовремя муж за него взялся. Муж – это ее опора. Она с ним все перенесет. Любые лишения, любую бедность. Лишь бы он был с ней. Большой, сильный, красивый, талантливый, уверенный в себе…
– Я тебя бью, потому что люблю, – приговаривал Филипп, отхаживая сына. – Понятно? Не слышу ответа.
– Да, батя, – сквозь стиснутые зубы проговорил Митя, обеими руками держась за стол.
– Счастлив должен быть, что тебя учат жизни. Я все тебе отдаю. Все в тебя вкладываю, что у меня есть. Одну слезу увижу – отделаю до потери сознания! Ну-ка, повернись!
Митя с трудом повернул к отцу голову.
– Нет слез, батя…
– Вот и терпи! – Филипп занес ремень, Митя сжался. – Что ты скукожился? С радостью принимай! Это – любовь! Это – любовь! Любовь!!!
Филипп бил и бил сына, сам уже тяжело дыша. Только когда он увидел, что спина мальчика побагровела, и у того стали подгибаться колени, он нехотя остановился.
– Хватит на сегодня… Иди ко мне… – Он сгреб сына в охапку и прижал к груди. – Я тебя люблю, понял? Больше никто тебя не любит. Еще мать. Но она – женщина. Она не может так любить. Женщины вообще не умеют любить. Только я тебя люблю. Ты – это я, а я – это ты.
– Да… – выдавил из себя Митя, прячась в больших объятиях отца. – Да, батя…
Так больно и так сладко потом, когда отец перестает его бить и обнимает… Стыдно… Хорошо, что никто никогда этого не узнает… И так спокойно… Это правда, никто его не любит, кроме отца.
– Что, поедешь с ней?
– Нет, батя… Нет…
– Никуда ты от меня не уедешь… Не надо тебе это… Будем вместе… Только так всего добиться можно. Я тебе скажу, что делать. Только я. – Филипп оттолкнул от себя сына. – Все, хватит, разнюнился опять. Ну-ка, вставай, не допорол тебя, видно. Это что еще за нюни?
– Нет…
– Что – «нет»? Я вижу – не хватило тебе сегодня… – Филипп замахнулся и стал снова бить сына, попадая по плечам, по груди, по побуревшей спине. Тот пытался закрываться, уворачиваться, но Филипп заорал: – Стой ровно! И принимай все с благодарностью! Ни у кого такого нет! Никто такой школы… не проходит… плечо уже у меня устало… болит… но я тебя сегодня до нужной кондиции… доведу… забудешь у меня… как нюниться… И состриги… уже лохмы… свои, а то… как… девчонка совсем! Стой… терпи… принимай с благодарностью… любишь… меня? Не слышу…
– Люблю, батя…
– Вот, это… и есть… любовь… А не то, что ты думаешь… Когда больно… и хорошо… Стой ровно! Ты только мой и больше ничей, понятно? Как скажу, так и будет… так и будет… так и будет…
Эля издалека заметила высокую фигуру Мити. Он тоже заметил девочку, приостановился, хотел было побыстрее свернуть на лестницу, но передумал и все-таки пошел навстречу, пряча глаза и смотря что-то в телефоне.
– Привет, – остановила его Эля. – Ты что?
– Что? – Митя упорно не поднимал на нее глаза.
– Мить… – Эля дождалась, когда мальчик все-таки поднимет глаза. – Сегодня в пять репетиция.
– Я… Я, наверно, не смогу.
– А что у тебя? – вздохнула Эля.
– У меня… я занят… у меня дополнительные… физика…
– Сегодня у всех пять уроков, Мить, в школе проверка, всех домой отправляют.
– Эля… ну просто… мне домой надо, заниматься.
– Ясно. Ты поедешь на фестиваль?
Мальчик помолчал.
– Нет.
– Почему? Митя, почему? У нас такой отличный номер получается! Ну, что такое?
– Прости… – Митя попытался обойти девочку.
– Нет, уж ты скажи. Столько репетировали, пробовали разные вещи, нашли, наконец, все почти уже сделали… Что такое?
– Эля… Я…
– Ясно! Ничего не хочу слышать. Приходи на репетицию, и все тут. Твоя Нина Георгиевна, кстати, тоже придет в пять. Послушать, что получается.
– Хорошо, – кивнул Митя. – Если мой учитель скажет, что это плохо, я играть не буду.
– Не скажет. Это хорошо.
– Я послушаю, что скажет учитель.
Эля снова вздохнула. Ну что с ним сделаешь? Откуда в нем это? И ведь, кажется, он искренне это говорит. Писал бы сейчас, а не устно говорил, то написал бы еще и с большой буквы – «Учитель». Это не подобострастие, это искреннее уважение. И странное неверие в себя. Он вообще странный. Но не в плохом смысле. Он так не похож на других мальчиков… Наверно, этим он ей и нравится. Не одной внешностью же!
– Почему у тебя синяки под глазами?
Мимо них бежали Кисель с Дудой. Дуда, еще издали заметив Элю с Митей, пихнул того в спину. Митя поморщился от сильной боли и инстинктивно схватился за спину. Попал, гад, по самому большому синяку, как знал…
– Элька, ну как, не протухла на кинишко? – подмигнул ей Дуда, резко затормозив и обернувшись. – Го сегодня?
Эля ничего не стала отвечать, лишь отмахнулась.
– Я не втупи-ил… – завелся было Дуда. – Ты ч, меня отшила?
– Когда втупишь, приходи, поговорим! – засмеялась Элька и показала язык Дуде.
Тот толкнул плечом Киселя, и они покатились дальше по коридору, шутливо пихаясь и стуча друг друга огромными сумками.
– Что у тебя со спиной? – спросила она Митю.
– Ничего, потянул просто.
– Качался?
– Вроде того, – кивнул Митя. – Можно и так сказать. Силу воли вырабатывал. Ладно, я приду. В пять?
– Давай вместе пойдем. Нам же в музыкалку по пути.
– Нет, извини. Мне надо…
– Хорошо, – быстро перебила его Эля. – Как знаешь.
Митя взглянул на Элю. Он обещал бате. Он обещал, и он обещание свое сдержит. Просто батя не понимает, как это трудно. Когда смотришь на эти нежные губы, на золотые прядки волос, выбивающиеся из небрежно схваченного сзади хвоста, на чистую гладкую кожу, ровные дуги каштановых бровей, то забываешь все обещания, данные бате. А уж если не успеешь отвести взгляд и попадешь в плен Элькиных глаз – светящихся, влекущих, таких доброжелательных, таких прекрасных…
– Мить, Мить… – подхватила под руку мальчика Тося, давно наблюдавшая за их разговором. – А вот у меня тут геометрия не получается. Нарисовать не могу такую штучку… Забыла, как называется… Парабеллум или как его… – Тося хихикнула и заправила за уши зеленые и антрацитово-черные прядки волос, неровно остриженные по последней моде. – Ты мне обещал помочь…
– Я? – удивился Митя, пытаясь снять Тосину руку. Она хорошая девочка, конечно, и помогать людям нужно, но зачем так хватать его за руки?
Эля уже этого не слышала, она быстро ушла прочь, как только подошла Тося. Неприятная, разболтанная девчонка, то на одного виснет, то на другого. Вчера Эля видела, как та взобралась верхом на Киселя и так ездила по этажу. Юбка вся задралась, мальчики смеются, она довольна, привлекла всеобщее внимание, Кисель весь красный, вспотел от волнения, она его ногами понукает… Митя этого не видел, наверно, а если и видел, он как-то по-своему все понимает.
Может, и зря они это затеяли с фестивалем? Номер, конечно, можно и без виолончели показать, но ей без Мити ехать неинтересно. Ну, получит она еще одну грамоту, займет какое-то место, скорее всего первое. Она уже привыкла к этому. Ее необычный тембр всегда выгодно звучит даже рядом со взрослыми голосами. Все равно для нее вокал – не главное. Она будет делать в жизни что-то другое, она точно знает. Что-то более реальное. Что-то, от чего будет польза. Ведь наверняка не случайно ее отец ушел из театра, где у него открывались такие перспективы. Его считали одним из лучших молодых баритонов России. А он ушел и не жалеет нисколько, это скрыть невозможно, особенно в их семье. Значит, все правильно сделал.
Да и не в отце дело. Петь – хорошо, приятно. Но ей хочется еще чего-то. Пока не очень понятно – чего именно. С родителями она из принципа работать вместе не станет. Может быть, будет заниматься наукой. Прикладной какой-нибудь. Нанотехнологиями, к примеру. Транспортом лекарств, чем-то на стыке биологии, физики, медицины… А может быть, она станет прокурором, закончит юридический. Или дипломатом. Не женой дипломата, а дипломатом. Никому так не удается гасить конфликты, мирить друзей, находить компромиссы. Ей часто говорят друзья: «Тебе бы дипломатом быть…»
