Бабий яр
У Варлама Тихоновича Шаламова в повести «Четвертая Вологда» за белкой, « свистя и улюлюкая », гонится озверевшая толпа, и «каждый в толпе горел желанием быть первым, попасть в белку камнем, убить… Быть самым метким, самым лучшим стрелком из рогатки – библейской пращи – брошенной рукой Голиафа в желтое тельце Давида ». А здесь среди подстриженных газонов и черепичных крыш белки свободно летают с дерева на дерево, « а между домами – скверы, где шахматные столики и где всегда можно увидеть наших людей, которые сидят на пособии. Обычно человек двенадцать, четверо играют в домино, среди них всегда есть один, несмотря на любую жару, в черном пиджаке с висящими орденами и медалями, и один – голый по пояс и в татуировках. То есть один – районный прокурор, а другой – бывший зэк, клиент первого». (Так вспоминает о Брайтоне Игорь Губерман.)
И кто-то не поленился и на ограду одного из таких скверов приколотил табличку.
Сначала я не обращал внимания, ведь буквы на табличке английские. А меня интересуют исключительно русские. Но как-то потом пригляделся и соединил. И если произнести, то получается БАБИЙ ЯР.
А если присмотреться на рассвете, то среди скамеек и столиков можно заметить ползущую поливальную машину. И двух аккуратных негров: один сидит в кабине и переключает рычаги, а у его напарника в одной руке мешок, а в другой – приколоченный к палке гвоздь. Как будто собирает листья.
Только вместо листьев – накалывает и стряхивает в мешок – вчерашние окурки.
И, как всегда, все началось с Иосифа Бродского.
– А знаешь, – спрашивает, – на кого он похож?
А сам все разглядывает на моей книжке его фотографию. Она у меня из «Осеннего крика ястреба».
– Ну, – говорю, – и на кого?
Оказывается, на Генриха Ягоду.
Что ж, для развития неплохо. Когда-то ходил в «дебилах». И вот пошел на повышение.
– А ты, – улыбаюсь, – его видел?
– Не видел, – улыбается, – а знаю.
Он знает Генриха Ягоду. Это уже интересно.
И еще его бабушка дружила с Рихардом Зорге.
– Ну, – говорю, – и что? А мой дедушка кадрил Коллонтаиху.
Потом подумал и засомневался.
– А ведь у Зорге жена была японка. Смотрел, – спрашиваю, – кино?
Но Феликс сказал, что кино – это еще не вся правда жизни. И завязались беседы.
Похож на Колобка. И даже не только лысый. Но почему-то еще и подстриженный под нулевку. А вместо бороды седая неряшливая щетина. Как если бы только что посадили. Или наоборот – совсем недавно выпустили. И все равно смешной.
Не то чтобы хохмач. А так. Что-нибудь выдаст – и все ломаешь голову. А вдруг сумасшедший? Но иной раз склоняешься к самому простому. А может, обыкновенный мудак?
Но оказалось, и ни то, и ни другое. И даже не золотая середина. Просто он вообще совсем из другого сплава. Но сразу как-то трудно привыкнуть.
– А почему, – улыбаюсь, – Чернов?
– Я же, – улыбается, – не спрашиваю, почему ты Михайлов.
И тут он, конечно, прав. Дал мне понять, что не нужно задавать глупых вопросов.
– А ты, – вдруг спрашивает, – Маленкова не знал?
– Я, – говорю, – знал его маму… Не то чтобы знал… У нас, – объясняю, – на даче маленковский магазин… и рядом, говорят, ее дом…
– И еще, – улыбается, – маленковский пруд…
– Ну, да, – говорю, – мы еще туда протыривались… через забор…
– Из красного кирпича… А у входа, – улыбается, – сидит военный…
– Ну, ты, – говорю, – даешь… че… тоже там жил на даче?..
– Я, – говорит, – к ней ездил. Еще студентом. На производственную практику… Крепкая, – говорит, – старушка.
– Ну, да, – улыбаюсь, – еще покрепче сыночка.
– А Бакланов, – говорит, – был в Усть-Каменогорске директором завода.
– Какой еще, – не совсем понимаю, – Бакланов?
– Тот самый, – говорит, – из ГКЧП. Выслали, – объясняет, – за нарушение техники безопасности из Москвы. У них там по пьянке погиб рабочий.
– Ну, надо же, – улыбаюсь, – а я и не знал. Вообще-то, – говорю, – у Солженицына жена тоже была Чернова. Моя тетя училась с ее матерью в одном классе.
– Это, – улыбается, – псевдоним ее отчима.
(Санька из Гатчины говорит, что Феликс вообще-то миллионер.
– Ты не смотри, – смеется, – что ходит в галошах.
В кургузом таком пиджачишке. Ну, а плащишко – как будто конфисковали у мормышника. Где-нибудь возле Сытного рынка.
– Это тебе, – улыбается, – не Россия… Америчка!
А Санька он ведь такой. Врать не будет. Он мантулит в «Насионале» подносилой. Носит туда на противне из «Интернейшенела» пирожные.
– Вот, – говорит, – была потеха, когда выступала Манька.
И всем подносилам разрешили бесплатно посмотреть.
А Манька – это значит Маша Распутина.)
И Феликс потом свое происхождение подтвердил.
– Дай, – говорит, – на пару дней «Слепящую тьму».
Его там заинтересовал один материал. Называется «Колымский трамвай». Примерно на полторы страницы.
Я говорю:
– Ну, ладно. Бери за пять.
У меня эта книга идет за семерик.
Но он так все равно и не купил.
– Зачем, – улыбается, – покупать, когда существует ксерокс.
Пошел и эти полторы страницы переснял на один лист. И всего за десять центов.
И Виталик нас однажды застукал. Как мне Феликс пожимал петушка. И как-то даже весь побледнел.
– Откуда ты, – спрашивает, – его знаешь?.. – а у самого чуть ли не заплетается язык.
– Да, – смеюсь, – ниоткуда. Просто, – объясняю, – клиент. Что, – улыбаюсь, – твой кореш?
Но Виталик уже пришел в себя.
– Кто это тебе, – прищуривается, – сказал?..
А Феликс опять подошел и снова давай листать мою книжку.
Я ему говорю:
– Ну, хочешь, тебе надпишу?
И сам даже испугался: ну, все, думаю, влип.
Но Феликс пришел мне на помощь.
– Да, – говорит, – не стоит.
У него, объясняет, маленькая жилплощадь. Да и книжная полка, улыбается, не резиновая.
– Уже, – говорит, – некуда ставить.
А книжка у меня форматом всего с брошюру. Так что на полке ей никак не устоять. Разве что засунуть в какое-нибудь пособие.
А когда мне совсем уезжать, вдруг у меня и спрашивает.
– Ты, – говорит, – сколько у Коли получаешь?
И я почесал затылок.
– Ну, сколько… в день баксов примерно так восемь… Ну, – уточняю, – девять…
А на самом деле пятьдесят.
Он говорит:
– А я тебе кидаю шестьдесят. Ты, – спрашивает, – где в Питере стоишь?
– Да когда как… Иногда, – говорю, – на Невском, а иногда – в Петропавловской крепости.
– А когда, – спрашивает, – летишь?
– А лечу, – говорю, – послезавтра.
Ну, а он через две недели.
– Уже, – улыбается, – девятнадцать лет не был в России… Будешь, – говорит, – иметь дело с букинистами…
Он меня в Питере найдет. И все объяснит. Ему нужны книги по металловедению… Горячая штамповка… матрицы…
– Ну, да, – улыбаюсь, – понятно.
А самому уже и не до смеха.
Наверно, решил, что колеблюсь.
И вдруг достает у себя из-за пазухи «Ледокол».
– Вот, – показывает, – смотри…
А там такая дарственная надпись.
«Моему Учителю Феликсу Чернову от благодарного ученика. Виктор Суворов»
Хотел меня взять на гоп-стоп. А я об этой знаменитой надписи уже наслышан. Еще с позапрошлого года. – Понимаешь, – говорю, – для тебя он Суворов… А для меня он прежде всего… друг народа… Хотя, – соглашаюсь, – и генералиссимус.
1
Ознакомившись с моим «клеветническим пасквилем» про маму, Ленечка не остался передо мной в долгу.
Где-то в середине шестидесятых возвращается он из Москвы в свою Одессу, ну и с соседом по купе раскатали бутылку «Столичной». Сосед вытаскивает из чехла гитару и, «подтянув на ней колки», так задушевно своим «тихим голосом поет». Потом открывают вторую, и Леня ему начинает свой рассказ.
Это было еще в 53-м. Леня тогда служил в армии. И как раз дело врачей. Леня стоял на посту – и вдруг два пьяных амбала.
– Ну, што, – ухмыляются, – жидяра, попался!..
Мол, давай, падла, колись, зачем, сука, хотел отравить товарища Сталина?!
Леня на них смотрит и молчит.
– Ты, што, б. дь, глухой?.. – и, продолжая пошатываться, все на него надвигаются и надвигаются…
А Леня все на них смотрит и продолжает молчать.
Потом предупреждает.
– Еще один шаг, – улыбается, – и буду стрелять…
Но амбалы ему не поверили.
– Мы щас тебе, – смеются, – Хаим… сотворим обрезание… – и подступают к нему уже почти впритык.
И Леня тогда не выдержал и дал им по ногам очередь…
Ну, тут, конечно, все сбежались и давай Леню вязать.
И потом состоялся суд, и Лене впаяли червонец. И Леня его отмантулил под Салехардом от звонка и до звонка.
Сосед его все слушает и снова «берет гитару»…
И перед тем как уже расставаться, побратались.
А через год Леня смотрит кинофильм «Вертикаль» и узнает в своем соседе Владимира Высоцкого.
2
Завтра мы улетаем, и Ленечка мне принес целый саквояж со шмотками.
