Доставив Еву в указанное место, Янов вернулся в дом Шишова. Шарик лежал на пожухлой пыльной траве, раскинув на ней всю роскошь своей шкуры. Увидев хозяина, покосился на него восточным глазом, из вежливости постучав хвостом по земле.
– Ах ты, гад ленивый! – сказал Игорь ласково. – Идем, проветримся на улице. Ты уже весь двор обгадил. А пыли в тебе сколько!
Отряхивая пса, Янов пытался смириться с мыслью, что надо возвращаться в Курортный.
Каждый миг говорю с Сашей, будто пишу ему письмо или разговариваю по телефону. Представь: Селена узнает себя на фото! Разве это может быть? Ей всего чуть больше года… Представь: я потеряла свои босоножки в собственной же квартире!.. Нет, ну надо же! По дороге домой заходила в три магазина и все равно забыла купить туалетную бумагу!..
Я говорю и говорю с ним, почти слыша ответы, почти различая его голос и слова. Вечером, лежа на неразобранной постели (мне лень переодеваться на ночь в ночнушку, а утром заправлять кровать), снова «пишу» ему письмо. О том, что люблю и скучаю. Люблю и скучаю.
«Селена – это все, что осталось у меня, – рассказываю я. – Мне уже ничего не надо, не надо вставать утром, дышать, ходить, есть и спать. Но Селене необходимо, чтобы я все это делала. Только поэтому я живу».
А еще у меня есть Машка. Не знаю, кто придумал, будто женщины не умеют дружить. Не умеют дружить те, кто этого не умеет, вне зависимости от пола. А те, кто умеет, – дружит. Если бы Машка не умела дружить, то я бы совсем превратилась в робота-маму, но с Машкой я остаюсь человеком.
Из благодарности к вниманию, которое она мне уделяет, я тоже внимательна к ней. Заставляю рассказывать о школе танцев, о муже, о подружках, клиентках, знакомых и друзьях. Обычно Машка начинает рассказ робко, словно боясь обидеть мое высокое горе обыденностью чужих существований, но с каждым словом все сильнее увлекается своей историей. Я тоже увлекаюсь.
Сегодня Машка какая-то не такая. Она нервничает, не решается сказать, в чем дело. Наконец, проговаривается: беременна! Поздравляю ее.
Она продолжает – теперь ей тяжело танцевать весь день, нужны преподаватели в помощь, а их почти нет. В среде провинциальной богемы невероятный процент жуликоватых ремесленников, а больной на всю голову танцами Машке нужны единомышленники.
Не понимаю, с чего бы, но я говорю: «Может, мне попробовать?». Машка визжит от восторга, лезет с поцелуями. Мне вдруг становится в два раза легче. Какой-то импульс внутри, смешанный с легкой истерикой, распирает меня. Я чувствую, что хочу это делать: танцевать и учить танцевать.
Машка полна инициатив на мой счет. Она давно мечтала о классе стриптиза – высокого стриптиза, красивого, шикарного, на пилоне. Такого стриптиза, который уже на грани искусства, бурлеска. У самой Машки руки (и ноги) до этого не доходили, а я без труда смогу освоить такое дело.
Мы начинаем прикидывать хореографию, движения, композицию. Вспоминаем разное кино типа «Стриптиза» с Деми Мур, балуемся, смеемся, напеваем. Дело кончается канканом.
Проходит месяц, и я уже стою перед десятком женщин в спортивных костюмах и гимнастических купальниках. Все они хотят научиться стриптизу, а я хочу скрыть ужас, глядя на их обвисшие неповоротливые тела. Туловища. Но туловища, полные жизни и решимости.
Мои клиентки пытаются доказать свою сексуальность не столько другим, сколько самим себе. Они носят высоченные каблуки, отчего часто перемещаются на полуприсядках, отклячив зады. Бедняжки смотрят эротические мелодрамы в видеосалонах, подражают голливудским дивам, курят, стреляют глазами, готовы к приключениям. И знаете, что? Я их не осуждаю. Им хочется жить, им хочется нравиться, соблазнять, властвовать над мужчинами. Все они – настоящие женщины, поэтому я хочу им помочь, пусть даже мне и страшно смотреть на них.
Машке скоро рожать. Невероятно, но я работаю в ее школе танцев уже… восемь месяцев! Машкина мама, репетируя роль бабушки, приглядывает за Селеной, пока я работаю, и на душе у меня мир.
Конечно, мне плохо без Сашки. Так плохо, будто бы небо упало на землю. И если бы не Селена, я бы не вынесла этой тяжести. И все же я живу, испытываю радости материнства и вполне довольна своей работой. Стриптиз в нашей школе танцев приобрел невероятную популярность – у нас уже три группы, которые собираются через день. Больше всего на свете я боюсь, что кто-нибудь из моих учениц рухнет с пилона вниз головой…
Держу в руках повестку в суд и совершенно не понимаю, что это значит. Звоню Вэлу домой. Трубку берет его маман, не желающая скрывать торжества. Она говорит: все выяснилось (торжество модифицируется в злорадство). Теперь все знают, что бывшая жена ее сына – проститутка. Теперь она (я) зарабатывает, раздеваясь на публике! Такое падение естественно, это и ожидалось! Какая из шлюхи может быть мать? Кем она воспитает свою дочь? Конечно, только подобную себе!..
Бросаю трубку, чтобы не одуреть от ее ненависти. Почему же столько ненависти, за что?!..
У меня есть немного денег, Машка хочет дать еще, но мне удалось найти адвоката и на то, что у меня есть. Это солидный человек, думаю, лет тридцати восьми – сорока, одетый в хороший костюм. Наверное, неплохо зарабатывает. Уверенно комментирует мое дело: ну, матери всегда в приоритете при разводе, тем более, если речь идет о дочери. Я успокаиваюсь.
В суд со мной увязывается Машка. Я говорила, что прекрасно справлюсь и сама, а бабе на девятом месяце лучше бы не толкаться в толпе, в духоте. А дурные эмоции?.. В таких местах они просто затопляют помещение и людей. Машке это вредно. Но что вы! Слушать Машка и не собирается – упрямо катится за мной на Голгофу.
Перед началом процесса мы стоим возле двери в зал суда. Вэл и его мамаша приходят чуть позже нас. Он – отводя глаза, переминаясь с ноги на ногу, она – с самодовольным видом, будто уже победила. Нет, я ей такой радости не доставлю.
К комнате, в которой назначено разбирательство, идет судья. Машка ахает, но я делаю вид, что ничего не заметила. Хотя, как не заметить? Судья – одно лицо с ведьмой Корда. Причем сходство не в чертах, а в выражении глаз: вы все – сброд и быдло.
В этом сходстве заключалась подсказка судьбы, которую мы, само собой, не разглядели. Похожесть судьи и ведьмы намекала на родственные отношения семьи Корда с судебной системой нашего города. Если бы я покопалась в памяти, то припомнила рассказы ведьмы о своем брате-прокуроре. Наверное, он и на нашей типа свадьбе побывал, только я не помню. А вот на моем суде брат-прокурор не присутствует, хотя все события – под полным прокурорским надзором.
Тем временем события разворачиваются по сценарию ночного кошмара: мне предъявляют обвинение в развратном образе жизни, алкоголизме и разных вещах, которые мое сознание уже не вмещает. Один за другим входят люди, чтобы засвидетельствовать преступления Евгении Корда. Это мои соседи, с которыми я живу бок о бок уже двадцать лет, это мои клиентки из школы танцев, это и совершенно посторонние люди. Все они описывают эпизоды из моей жизни (совершенно точно – у меня раздвоение личности!), и если составить из этих историй общую картину, то выясняется: обвиняемая – глубоко развратная личность, которая занимается проституцией, выпивает ежедневно, матерится прилюдно, заголяется где попало, организовала на базе школы танцев бордель.
Сначала мне даже смешно – «свидетели» выглядят неуверенно, лгать убедительно они не умеют, да и многим откровенно стыдно произносить столь неприкрытую ложь. Большинство даже не может смотреть в мою сторону.
Разглядываю их, будто вижу впервые. Так же чувствовали себя люди при Сталине, когда окружающие писали на них доносы в НКВД?..
Подлость во весь рост.
Я спрашиваю у адвоката: а где свидетели, которые должны выступить в мою пользу? Бросив на меня высокомерный взгляд, он отвечает, что это не нужно. Пытаюсь донести до него – свидетели обвинения лгут, они куплены. Адвокат отряхивает рукав своего лоснящегося костюма в том месте, где я коснулась его пальцами. Пожимает плечами. Предлагаю вызвать Машку – пусть она расскажет, что я за человек. В ответ получаю новый взгляд сверху вниз.
И тут я слышу совершенно невозможное. Показания дает маленькая женщина, в которой узнаю одну из медсестер Сашиного отделения. Она рассказывает, что попав в больницу после попытки самоубийства (ну, конечно же – спьяну!), я совратила главного врача отделения – врача с большой буквы, гуманиста, преданного мужа, ухаживающего за женой-инвалидом. Вырвав его из семьи, лишив сына отца и заботы – жену, я погубила Александра Даниловича Чудая. Связь со мной вызвала в нем глубокое чувство вины и привела к тяжелому нервному расстройству, в результате чего он не справился с управлением и разбился на машине. Гибель Александра Даниловича – на моей совести!
